Бой на вылет - Алексей Евтушенко

Нет, вру. Не просто лежал. Он делал попытки встать. Его ноги загребали по полу, руки совершали какие-то совершенно невообразимые, абсолютно раскоординированные движения. Помню, левой он слепо шарил по воздуху перед собой, словно пытался найти невидимую опору, а правой быстро-быстро елозил среди осколков, как будто ловил какое-то шустрое насекомое… Его голова дёргалась вперёд и назад, ударяясь при этом о столешницу, а мимика лицевых мышц…

О, Господи!

Не дай мне ещё когда-нибудь увидеть подобное.

Словно пьяный дьявол управлял его лицом. Оно, это лицо, одновременно хохотало и гневно хмурилось, ласково улыбалось и печалилось неизбывной печалью. Великое горе омрачало одну его половину, а хитрость и кокетливое лукавство корёжили вторую.

— Что это, Лёнечка?! — Ирину затрясло, и она больно вцепилась мне в плечо. — Помогите ему!

— Бесполезно, — сказал Паша, с профессиональным интересом наблюдая за происходящим. — Ему может помочь только пистолет. Да и то — неизвестно.

— К-какой пистолет?! — взвизгнула Ирина.

— Точнее не пистолет, — поправился друг Паша. — А выстрел из пистолета. Желательно в голову.

— Что… ты… говоришь… — хриплый шёпот Ирины был страшнее любого крика.

— Ты гляди, гляди…

Тем временем то, что ещё недавно называлась Игорем, поднялось на ноги. Оно сделало три быстрых и широких шага и ударилось в стену. От удара его качнуло назад, развернуло лицом к балконной двери…

Медленно и неуклонно тело Игоря двинулось вперёд.

Звон выбитых стёкол сотряс комнату.

Мы и рта раскрыть не успели, как тело, продравшись буквально сквозь дверь, очутилось на балконе, перевалилось через перила и молча кануло в февральской ночи.

«Третий этаж», — подумал я отрешённо.

Первым опомнился Пашка. Он прыгнул вперёд, распахнул балконную дверь, выскочил на балкон и закричал, тыча рукой куда-то вниз:

— Смотри!

Я уже стоял рядом и смотрел.

Там, внизу, по замёрзшей, ярко освещённой фонарями и окнами улице, бежал, нелепо и странно вскидывая ноги, Игорь. Или то, что когда-то им было.

Впрочем, бегом в прямом смысле слова это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, некое, отдалённо напоминающее бег, яростное топтание на месте.

Шаг вперёд. Три назад. Четыре вперёд. Два назад. Снова шаг вперёд…

— Что я тебе говорил!! — возбуждённо кричал Пашка. — Этот человек мёртв, понимаешь?! Он фактически мёртв с той самой секунды, когда его ударил трамвай! Он умер тогда, на рельсах! Вся его последующая жизнь — это только бег петуха, которому отрубили голову и отпустили! Видел когда-нибудь, как бежит петух с отрубленной говой?! Гляди, все, сейчас он упадёт! Это агония!

Я глядел вниз на яростно бегущее, но не движущееся с места тело Игоря, и волосы шевелились на моей голове. Впрочем, февраль, как всегда, выдался ветреным.

Его движения все больше замедлялись и, наконец, он остановился, зашатался, рухнул на тротуар вниз лицом, дёрнулся и навсегда затих — бедная сломанная заводная кукла.

И тут рядом жутко и дико завыла Ирина.

Пять с половиной лет прошло с тех пор. Вот мы опять идём с Ириной по улице, и мужчины по-прежнему оборачиваются ей вслед… а я всё думаю. Все эти пять с половиной лет я мучительно думаю о беге петуха. О нашем беге.

Потому что вовсе не обязательно столкнуться с трамваем, чтобы умереть, но продолжать движение. Столкновение с жизнью бывает куда страшней.

Право на кровь

Десять утра, а в редакции уже пахнет так, словно здесь провёл весёлую ночь взвод гренадер-гвардейцев. Ни в чём себе не отказывая. Смесь паров алкоголя, табачного дыма и дешёвых женских духов. Последние, впрочем, не особо выделяются, — наши редакционные дамы в этом отношении солидарны с мужчинами и всегда предпочтут табак и виски парфюму. И не потому, что все из себя такие продвинутые суфражистки. Просто в накуренной комнате работать всё-таки можно, а вот там, где полчаса посидела какая-нибудь, облитая с ног до головы духами по четыре гроша за флакон мадам Стефа с улицы Святых Горлиц, — уже нет. Сначала долго проветривать, не взирая на погодные условия за окном.

А не пускать мадам Стефу тоже нельзя, ибо её вполне легальное хоть и не слишком благонравное заведение каждую неделю из месяца в месяц размещает на страницах наших «Вечерних известий» рекламу по самым высоким расценкам. И минимум на четверть полосы.

Кстати, нынче за окном дождь.

Я не успеваю дойти до своего отдела уголовной хроники, как оттуда в коридор, словно грешник из адского пекла, вываливается коллега Зина. Узел галстука на боку, в углу рта окурок сигары, рожа небритая, глаза красные. Правая рука уже в рукаве плаща, левая делает попытку туда попасть, и видно, что попытка это не первая.

— Грег! — с энтузиазмом восклицает он. — Наконец-то! Тут за тобой главный уже курьера хотел посылать. Но я сказал, что ты будешь с минуты на минуту. И оказался прав. Спас твою задницу, можно сказать.

Курьера. Никак не могу привыкнуть, что на весь город от силы три десятка телефонных номеров. Ко всему привык, а к по-черепашьи медленному распространению информации не могу. Поначалу из-за этого даже попадал в весьма неловкое положение. Говоришь, к примеру, вполне приличной барышне при расставании: «Ладно, пока, я позвоню». А она смотрит на тебя и не знает — то ли ты издеваешься, то ли шутки у тебя настолько дурацкие, что впору за них дать по морде. В заведении-то мадам Стефы как раз телефон один из первых в городе появился, и все об этом знают.

— Ты о моей заднице не беспокойся, — говорю. — Лучше свою голову побереги.

— А что моя голова? — настораживается Зина.

— А то, что по последним данным медиков винные пары разжижающее действуют на головной мозг.

— Враньё, — беспечно машет рукой коллега. Он уже попал в рукав, застегнул плащ и теперь полностью готов добежать под дождём до «Весёлого репортера», где ему нальют первый на сегодня стаканчик.

Все правильно, десять часов и пять минут утра — самое время для первого стаканчика.

— Если бы, — продолжаю. — Да только я лично был третьего дня на вскрытии трупа Скалолаза в городском морге. Так у него, поверишь, не мозги, а чистый студень. Желе. Даже извилин почти не видно. Как пил Скалолаз, ты знаешь. Особенно последнее время.

Скалолаз был известнейшим в городе вором-форточником, способным по голой стене, цепляясь за малейшие выступы и русты, забраться с тротуара на крышу любого дома в городе. Ну, почти любого. Погиб он глупейшим образом — сорвался по-пьянке с узкого карниза пятого этажа во время попытки проникновения в богатую квартиру одного торговца мебелью, о чём я лично давал заметку в двести слов в позавчерашнем номере.

Несколько секунд Зина не сводит с меня воспалённых глаз, стараясь определить, разыгрываю я его или нет, и, не определив, удаляется по коридору в явной задумчивости. Вот и хорошо. Глядишь, и половиной стаканчика на сей раз обойдётся. Хотя вряд ли. У всех репортёров всех трёх городских газет особым шиком считается выполнять свои профессиональные обязанности подшофе и при этом не допускать фактологических, грамматических и стилистических ошибок. Не говоря уже о том, чтобы задержать материал или не сдать его вовсе. Помнится, к подобному стилю работы мне тоже пришлось привыкать долго. Только таблетками алкокиллера и спасался. Да и сейчас без него никуда, чего греха таить.

Сворачиваю к главному.

Наш секретарь Фелиция, не выпуская из зубов папиросу, работает за пишущей машинкой, как толковый пулемётчик времён Первой мировой за «максимом». Татата-тататата-та, татата-тата — разносятся по приёмной скупые и точные очереди ударов по клавишам.

— Привет, Фелиция!

— Привет, Грег. У себя.

Дверь в кабинет главного раскрыта, но я всё равно стучу.

— Кому там жить надоело? — вопрошает хриплый баритон из глубины кабинета, и по этой фразе я сразу понимаю, что настроение у главного рабочее, можно общаться.

Вхожу, не снимая плаща и шляпы. А зачем, если сейчас наверняка снова под дождь?

— Дверь закрой и садись, — командует главный.

Закрываю, прохожу, сажусь, сдвигаю шляпу на затылок, умеренно демонстрируя независимость.

— Записывай, улица Кожевников, дом семь, квартира четыре, второй этаж, вход со двора.

Достаю блокнот и карандаш. Я запомнил адрес, но всё равно записываю, это профессиональное.

— И что там? — спрашиваю. — Убили кого-то?

— Семью, — пожевав губами, сообщает главный. — Вроде бы. Семь… нет, уже восемь минут назад мне наш человечек из городской полицейской управы позвонил. Обходится не дёшево, но отрабатывает честно. Так что давай, отправляйся, и жду от тебя пятьсот слов в номер. На первую полосу.

— Пятьсот? — удивляюсь. — Не много? Или вы чего-то не договариваете?