В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории - Максим Зарезин

Современники свидетельствуют о «вражде великой» между воинством дворянским и казаческим после их соединения в августе 1612 года{16}. Однако самые худшие предположения земской части рати не оправдались: несмотря на постоянные перебранки, раздрай, а нередко и бойкот со стороны Трубецкого, войско не раскололось и решило свою военную задачу — принудило польский гарнизон Кремля к сдаче и воспрепятствовало гетману Ходкевича прийти на выручку осажденным. Тем не менее день взятия Кремля 26 октября 1612 года был омрачен казачьими беспорядками, которые чуть не довели русскую рать до открытого междоусобия. Весьма странно, а быть может по-своему символично — в стиле оруэлловского «новояза», что именно эта дата недавно избрана в качестве празднования Дня национального примирения.

Вооружены и самовластны

Земское ополчение осенью 1612 года в определенной мере претерпело ту же эволюцию, что и войско, собравшееся под стенами Москвы весной 1611 года: в его ряды стали вливаться казачьи и воровские элементы, которые, увеличивая рать численно, ослабляли ее внутреннее единство, вносили раздор и смуту в ряды ратников. И хотя земцам удалось на сей раз сохранить политическое первенство, кампания по избранию нового царя началась в крайне неблагоприятной для патриотов обстановке.

Москва, освобожденная от поляков, оказалась под контролем казаков: «И хожаше казаки во граде Москве толпами где ни двигнутся в базар человек 20 или 30, а все вооружены самовластны, а менше 15 человек или десяти никако же не двигнутся. А от бояр же чину никто же с ними вопреки глаголати не смеюще и на пути: встретающе и борже в сторону воротяще от них, но токо им главы своя покланяюще»{17}. Новгородский сын боярский Иван Философов, захваченный в плен поляками в ноябре 1612 года, так описывал ситуацию в столице: «и во всем-де и казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят, а дворяне да и дети боярские разъехались по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две, а казаков полпяти тысячи человек, да стрельцов с тысячу человек, да мужики чернь…» Лифляндский дворянин Георг Брюнно говорит о 6000 казаках, бывших в столице, которые, по его словам, спорят с боярами, ибо «желают иметь такое правительство, которое позволило бы им совершать здесь в стране свободный грабеж и другие насилия по их прежней привычке»{18}. «Одно представляется несомненным, — резюмирует А. А. Семин. — Казаков в период, предшествующий Земскому собору, и во время его работы, было значительно больше, чем дворян-ополченцев»{19}.

Многие служилые люди и земские ратники разъехались по домам, к семьям, к хозяйствам, а казацкой вольнице спешить было некуда и незачем. Более того, попытки земских начальников под предлогом военных приготовлений выпроводить опасных союзников из столицы не увенчались успехом — казаки отказывались покидать Москву до избрания нового царя. Будучи хозяевами положения в Москве, казачьи атаманы оказывали неприкрытое давление на участников собора и земское правительство, возглавляемое Мининым, Пожарским и Трубецким. Тот же Иван Философов утверждал, что иные бояре не отказывались от старого варианта с королевичем Владиславом, однако не смели обнаружить свое мнение, «боясь казаков», а казаки «говорят, чтоб брать кого из русских бояр, а примеривают Филаретова сына и Воровского Калужского», то есть Михаила Романова и сына Марины Мнишек от тушинского «царика»{20}.

Так было еще в ноябре 1612-го, когда только разослали грамоты в провинции с наказом прислать в столицу для государского «обирания» представителей разных сословий. Первое заседание собора должно было состояться 6 декабря, но добраться до Москвы удалось малому числу делегатов, и начало работы отложилось на месяц. Тем не менее избирательные дебаты начались и достигли нешуточного накала. Противоборствующим сторонам удалось достичь компромисса, отказавшись от выдвижения наиболее одиозных фигур: Воренка и Владислава. Это произошло в середине декабря 1612 года, когда столицу пришлось покинуть Ф. Мстиславскому, давнему стороннику призвания королевича. Земство даже постановило вывести его из состава Думы. Несомненно, отъезд видного боярина был спровоцирован весьма горячими спорами.

Что можно сказать о политических пристрастиях и антипатиях Дмитрия Михайловича Пожарского? Идеальной кандидатурой ему представлялся Гедеминович — Василий Голицын. «Надобны были такие люди в нынешнее время: если б теперь такой столп, князь Василий Васильевич, был здесь, то за него бы все держались, и я за такое великое дело мимо его не принялся бы…»{21}. Но Василия Голицына поляки держали в плену. В апреле 1612 года Пожарский отправил посольство в Новгород для переговоров о призвании на престол шведского принца Карла-Филиппа: «Хотети б нам на Росийское государство царем и великим князем всея Русии государского сына Карла Филиппа Карловича, чтоб в Росийском государстве была тишина и покой и крови крестьянской престатие…» Двумя месяцами спустя Пожарский в Ярославле принимал новгородских послов, с которыми обсуждал этот вопрос. Но призвание королевича из сопредельной страны, чьи войска оккупировали Новгород и северо-западные земли, сулило не меньше опасностей, чем призвание Владислава.

После того как в начале января 1613-го избирательный собор наконец-то приступил к работе, Якоб Делагарди доносил своему королю: «…казаки продолжают стоять на том, что они хотят иметь своим великим князем сына митрополита, князя Михаила Федоровича Романова. Однако есть надежда, что их умысел никакого успеха иметь не будет, так как бояре все против этого и ожидают прибытия Его Милости герцога Карла Филиппа». Находившийся в Новгороде Делагарди явно преувеличивал популярность шведского принца, но он верно подметил главное содержание избирательной компании: реальными кандидатами являлись Михаил Романов и претендент из числа иностранных принцев. Только это был не Карл-Филипп.

В июле 1612 года в Ярославле Пожарский вел переговоры с дипломатом германского императора Рудольфа II Юзефом Григоровичем, который возвращался из Персии в Прагу, где тогда находился императорский двор. Речь шла об избрании русским царем брата императора Максимилиана. В известном смысле это был идеальный вариант. Имцерия и Россия не имели общих границ, а следовательно спорных территорий, однако имели общих врагов в лице Османской империи, Речи Посполитой, Швеции. Вместе с Григоровичем к императору Пожарский отправил переводчика Германа Вестермана. До Праги через Архангельск они добрались только в середине октября. К этому времени императорские полномочия перешли от Рудольфа к его брату Матвею. 29 октября тот дал Вестерману аудиенцию. Император выразил готовность выступить посредником между Москвой и Варшавой. Что касается кандидатуры Максимилиана, последний от лестного предложения отказался, сославшись на свой возраст — 54 года, зато его младший брат Леопольд к перспективе стать государем на Руси отнесся с большим энтузиазмом.

Григорович повез в Москву согласие императора прислать на Русь Леопольда Габсбурга, но добрался до места назначения только в марте 1613-го, когда избрание государя уже состоялось. Во время предвыборных дебатов Пожарский, скорее всего, не располагал сведениями о решении Матвея, в ином случае кандидатура Леопольда наверняка бы обсуждалась и была упомянута в документах того времени. В этом случае земцы сделали бы все возможное, чтобы отложить принятие решения до прибытия посла, но, увы, известий из Праги они не имели, а цесарский посол прибыл слишком поздно, упустив шанс повернуть русскую историю в другом направлении.

С. Ф. Платонов и Р. Г. Скрынников склонны расценивать переговоры Пожарского со шведами и империей как дипломатические маневры, которые имели целью предотвратить военное вмешательство Швеции и заручиться поддержкой Габсбургов. Но сидевшие в Новгороде шведы вполне удовлетворялись достигнутым и никак не могли помешать походу ополчения на Москву. Более того, они радовались любой возможности ослабить своих врагов поляков. Что касается союза с империей, то, будь он достигнут, никакого влияния на положение дел в России не оказал бы. Уже на избирательном соборе 1613 года, по воспоминанию одного из его участников, Пожарский ратовал за то, что «надо взять великого князя из чужих государей и государств»{22}. Ни о какой дипломатии и внешнеполитических альянсах в те дни уже не думали. Это был земский взгляд на будущего государя, как на «природного» царя. Если бы этот взгляд возобладал, шансы тушинцев дорваться до власти становились призрачными.

«Сознавая свое численное превосходство в Москве, казаки… очевидно, возвращались к мысли о политическом преобладании, утерянном ими вследствие успехов Пожарского», — указывает С. Ф. Платонов{23}. Кандидатура иностранца казаков решительно не устраивала, ведь так они лишались возможности установить влияние на верховную власть. Агитация за кандидата из русских бояр отдавала лицемерием, поскольку московское боярство казаки ненавидели люто. Ясно, что они имели в виду одну кандидатуру Михаила Романова. Филарет и его семья казались «своими» казачеству, которое почти в полном составе выступало под тушинскими знаменами. Воровской патриарх в отличие от Трубецкого не пересекался с казачьей вольницей в конкретных делах, но одним своим присутствием в тушинском таборе благословлял вакханалию насилия, чинимую казачьими отрядами.