Эрика - Марта Шрейн

Аделина внимательно слушала профессора, пытаясь извлечь из его слова хоть какую–то пользу для себя. А профессор продолжал:

— Другая, совсем еще ребенок, лет шестнадцати, рассказывала: «Мамка уже все свезла на рынок. Все на хлеб меняла. Офицер у нас на квартире жил — молодой, лет двадцати двух. Уходит он на службу рано и приходит поздно. А в доме все меньше и меньше вещей, пока уже ничего не осталось. Мамка говорит: «Делать нечего, надо жить. Поменяю швейную машинку на хлеб». Мы ее уже на санки поставили, чтобы везти на рынок, а тут вдруг наш постоялец пришел в обед домой. За какими–то бумагами. Увидел он машинку на санях, схватил ее и в дом несет. Только повторяет: «Зингер! Зингер! Их бин Зингер!» Оказалось это его фамильная машинка, зингеровская. Она нам еще от бабушки досталась. Мама ему показывает: мол, кушать нечего — и выносит машинку на улицу. Он у нее опять забирает и в свою комнату заносит. А потом ушел на службу и вернулся с целым портфелем продуктов. Вынес нам машинку и показывает матери на нас, девчонок, мол, шей им платья. Мне уже четырнадцать исполнилось. Он мне и раньше нравился. Но все думала: немец же. А теперь посмотрела и вижу: он красивый! Целый год он кормил нас. Не сразу, но я потянулась к нему. Смотрел он на меня ласково. А когда поцеловались первый раз, я опьянела от счастья. Любила я его, а вы его убили», — и девчонка разревелась. Ну, как ее успокаивали, понятно: «Нас теперь любить будешь».

— Какой кошмар! — отозвалась Аделина.

— Да, — продолжал профессор, — Там много таких юных. Скоро рожать начнут, а дальше — кто знает. Так что, дорогая вы моя, им сейчас не до вас. Что касается вашей дочери — думаю, она найдется.

— Да, но письма теперь не пропускают, — чуть не плача сказала Аделина.

Профессор продолжал:

— Вы же видите, лагерное руководство все время меняется, и этого «цензора» уберут. Война закончилась. Наступают другие времена… — и, желая подать Аделине хоть какую–то надежду, добавил: — Надо верить. Вы не в самом худшем положении. На территории Украины немцы были три года. Конечно, и детей родилось много. Так вот, после освобождения женщин этих в Сибирь, в лагеря угнали, а детей их — в детские дома, под чужими именами. Вот так–то. И у всех палачей ведь нормальные человеческие лица…

Профессор замолчал. Аделина тоже молчала.

* * *

Прошла зима и снова наступила весна. Писем Аделине так и не было. Казалось, что и Попов забыл о ней. Но как только она успокоилась, за ней пришел конвоир и повел ее в кабинет к Попову. Тот сидел пьяный, перед ним лежало ее личное дело. Он ткнул пальцем в бумаги.

— Вот здесь все на тебя, Фонрен. И переписка, и что говоришь, и с кем — все здесь. Муж, значит, в прошлом году умер. Ну, одним немцем меньше стало. Дочку ищешь. Хорошо, я тебе помогу. Хочешь найти дочь? Учти, все в моей власти. Я тебя не забыл. Вот наметил тебя… Я настырный. Садись и пей. А я уже много выпил. Голова у меня болит. Садись, садись! Или мне самому тебя посадить? Ах, я забыл, ты давно сидишь, с начала войны, — рассмеялся он собственной шутке.

Аделина обреченно села на стул.

— Ты думаешь, я дурак, и все так думают. А почему? Да потому, что один гад меня на фронте прикладом огрел по голове. А я его тут же пристрелил. Нельзя мне пить. Болит голова и не помню, что делаю. Из санатория вот быстро выписали. Говорят, я там кого–то… А я ничего не помню. Может, даже убил… А что мне будет за это? Я участник двух войн, нервный, а гадов много.

Попов налил себе снова, и Аделина спокойно, как врач больному, сказала:

— Вам нужно поспать — вы выпили лишнее.

Он хрипло рассмеялся:

— Иди ко мне. Я мужчина хоть куда. Вместе и поспим, здесь на диване. Можешь здесь любую бабу спросить. Все довольны. Хочешь знать, сколько у меня их было? На фронте счет потерял. А здесь помню. Я давно тебя хочу.

Попов сильно шатаясь, подошел к двери, с трудом запер ее и ключ положил в карман.

— Сейчас будем траур по твоему мужу отмечать. Садись, пей! — придвинул он ей стакан водки.

Аделина лихорадочно искала выход и решила: «Пусть пьет».

— Сначала сами выпейте, а мне водой надо запить с непривычки, — сказала она, надеясь, что после этого стакана водки он уже свалится. — Налейте себе полный и мне тоже, — сделала она вид, что согласилась.

Аделина встала, наполнила стакан водой, поставила его на стол, подождала, когда Попов выпьет и переставила стаканы. Потом выпила воду. Глотнув водки из другого стакана совершенно естественно закашлялась.

— Ты что, не пьешь, не воруешь спирт в клинике? — спросил Попов заплетающимся языком. — Ну, давай, иди ко мне, пока еще себя помню, — схватил он за руку Аделину. Но рука тут же ослабла. Попов что–то еще бормотал, потом голова его упала на стол и через минуту он захрапел. Тогда она вытащила у него из кармана ключ и, едва дыша от страха, пошла открывать дверь кабинета. Повернула ключ, быстро села на место. Посидела немного, потом смело подошла к двери и позвала охранника: — Идите сюда! Вашему начальнику нужна помощь. Видите, он фронтовик и у него контузия. Его нужно положить на диван, он и отойдет.

Не имела Аделина право говорить, что начальник пьян. Охранник посмотрел на Попова и крикнул ей:

— Ну, чего встала?! Марш в барак! Когда надо, позовет.

Не успела она заснуть, как за ней пришли. Кому–то помощь понадобилась. Ее снова повели в кабинет Попова, тот спал за столом. К своему удивлению она увидела знакомого охранника с разбитой головой. «Он меня убил. Он меня убил», — шептал тот бескровными губами.

— Чего он сказал, врачиха? — спросил тот, который ее привел.

— Маму звал, — соврала Аделина и добавила: — Наверное, головой ударился нечаянно в темноте обо что–то.

— Вот–вот. Если что, подтвердишь. Ну что, умер? — нагнулся охранник над сослуживцем.

— Да. Нужно его отнести в бокс. Позовите кого–нибудь.

На следующий день Попов пришел к профессору посоветоваться, что делать.

— Вот после контузии выпью — и себя не помню, все какие–то кошмары. Что делать?

— Не пить, — сказал профессор. — Это белая горячка.

— Вчера мне показалось, что я разговаривал с вашей врачихой. А потом ничего не помню больше. Говорят, охранник наш ударился в темноте о телеграфный столб. Правда это? — спросил он у Аделины.

— Правда. Сильно ударился. Не повезло бедняге.

— Что–нибудь говорил перед смертью? — настороженно поинтересовался Попов.

— Да. Маму вспоминал, — снова спокойно соврала Аделина.

Попов еще немного постоял и сказал, уходя: «Наверное, правда надо завязывать с выпивкой. А то ничего не помню…»

Когда он ушел, Аделина, вздохнув, сказала:

— Я у него вчера ключ украла из кармана. Думала, умру от страха. — И вдруг вспомнила про медсестру Красину и спросила: — А где наша медсестра? Почему ее не видно? Как мое дежурство, так ее нет. Где она, профессор?

— Туберкулез у нее, — горестно вздохнул Профессор. — Лекарств для заключенных нет. Мы с Вами здесь, чтобы смерть заключенных констатировать, да лечить персонал лагеря.

Аделина пошла в другое крыло больницы для заключенных, чтобы навестить медсестру. Она вдруг вспомнила, что у той ребенок в детском доме. Но за своей бедой она как–то была невнимательна к другим, и ей стало стыдно. Она нашла ее в самой свободной палате у окна. В палате было еще шесть женщин. Аделина села на кровать к Наталье. Та печально улыбнулась:

— Я давно жду вас, доктор. Не знаю, могу ли я вас просить.

— Конечно, просите, — ласково сказала Аделина. — Просите, что хотите. Все, что в моих силах, сделаю.

— В детском доме у меня сын Валерий. Вот все данные на него. Мужа расстреляли… Я скоро умру… Мальчик пропадет. Он жизни не знает. Пообещайте мне, если выйдете отсюда, что возьмете его к себе. Я знаю, вы добрый человек, вы не обидите его. Вы даже лицом на меня похожи. Только глаза у вас ярче, а у меня просто голубые. Вам доверяю самое дорогое, что у меня есть.

— Ну не надо так. Не отчаивайтесь, все еще будет хорошо. Еще вырастите его. Сколько ему лет сейчас? — Аделина гладила ее руку и утешала.

— Три года. А мне еще семь лет сидеть… Но, кажется, Господь меня раньше возьмет. Так обещаете? Я слышала, что Вы дочку потеряли? Она найдется. Умирающие все знают. У вас все будет хорошо. Не забудьте то, о чем я вас прошу, — ее глаза наполнились слезами.

— Я все сделаю, чтобы вашему сыну было хорошо, — пообещала Аделина Наталье и, посидев еще немного, пошла советоваться с профессором, как все–таки можно спасти медсестру. Аделина предложила профессору лечить ее уриной — за неимением лекарств, но профессор ответил ей:

— Слишком поздно. У нее долгое время все протекало в скрытой форме. Разве так определишь, когда все плохо одеты и кашляют. — Он внимательно посмотрел на Аделину. — У меня есть идея! Как этот подлец станет к вам приставать, скажите ему, что у вас туберкулез, и я ему это скажу. Он побоится заразиться.