Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия - Александр Костин

Трудно себе даже вообразить, что человек с таким положительным размахом сердечности и душевных качеств, будучи современником А. С. Пушкина и написавший столько статей о своих замечательных современниках, практически никак не обмолвился о гениальном поэте всех времен и народов. По крайней мере, в 4-томном собрании сочинений К. Д. Кавелина, каждый из которых представляет собой фолиант на тысячу с лишним страниц, последовательно выходящих в течение четырех лет (с 1897 по 1900 годы), он ни разу не упомянул имя Александра Сергеевича Пушкина. Впрочем, один раз он сделал это в некрологе на смерть Авдотьи Петровны Елагиной, отметив, что среди многочисленных посетителей славянофильского салона Елагиной часто бывал также и А. С. Пушкин[211].

К. Д. Кавелин еще со студенческих лет (1835—1839 годы) активно посещал салон Елагиной. Тогда же он сблизился с ее сыновьями Петром Васильевичем и Иваном Васильевичем Киреевскими, которые были его товарищами по Московскому университету, а в дальнейшем – и с остальными знаменитыми духовными вождями славянофильского направления: А. С. Хомяковым, К. С. Аксаковым, Ю. С. Самариным. По его мнению, славянофильский салон Елагиной и другие литературные кружки сформировали главные начала русской общественной мысли. Именно ему принадлежит широко известный рефрен: «В последние годы царствования Императора Александра I и в продолжение всего царствования Императора Николая, когда литературные кружки играли такую важную роль, салон Авдотьи Петровны Елагиной в Москве был средоточием всей русской интеллигенции, всего, что было у нас самого просвещенного, литературно и научно образованного». За все это продолжительное время под ее глазами составлялись в Москве литературные кружки, сменялись московские литературные направления, задумывались литературные и научные предприятия, совершались различные переходы русской мысли. Невозможно писать историю русского литературного и научного движения за это время, не встречаясь на каждом шагу с именем Авдотьи Петровны. В литературных кружках и салонах зарождалась, воспитывалась, созревала и развивалась тогда русская мысль, подготовлялись к литературной ненаучной деятельности нарождавшиеся русские поколения»[212]. Литературному салону А. П. Елагиной, опять-таки по словам самого Кавелина, «он обязан направлением всей своей последующей жизни и лучшими пониманиями». А. П. Елагина была высокообразованной женщиной, получив прекрасное домашнее образование и воспитание, ей довелось с юных лет и до старости жить «в самой образованной среде: вокруг нее в течение долгих лет группировалось несколько поколений русских литераторов, ученых, поэтов, художников, публицистов»[213]. (курсив мой. – А. К.)

Трудно себе представить, чтобы А. С. Пушкин и К. Д. Кавелин – постоянные завсегдатаи салона Елагиной – ни разу не встретились и Кавелину ничего об этих встречах не запомнилось, чтобы написать об этом в своих мемуарах. Разгадку такого отношения Кавелина к Пушкину можно поискать в особенностях отношений между родителями и взрослыми сыном, блестяще закончившим в 1839 году Московский университет кандидатом права и с получением золотой медали. В этом плане характерен следующий эпизод его послеуниверситетской жизни.

«До 1842 года К. Д. Кавелин жил в Москве при своих родителях, сдав в 1840 году экзамен на магистра гражданского права и вращаясь в московских университетских и литературных кружках и еще усерднее посещая литературные салоны, из которых кроме салона Елагиной сильное влияние на склад его мыслей оказали салоны П. А. Чаадаева и А. С. Хомякова, соответственно вождей западников и славянофилов того времени. Особенно сблизился он тогда с замечательным в истории русской мысли деятелем Т. Н. Грановским, профессором истории Московского университета, начавшего свои чтения осенью 1839 года. Это сближение, основанное на родственных чертах Грановского и Кавелина в организации их духовной природы и характера, перешло со временем в самую тесную между ними дружбу и со стороны Кавелина доходило почти до культа.

Кавелина влекло к университетской кафедре, но он встретил сильное препятствие в своей семье. Отец его считал в это время занятия наукой, основанной на зловредном гегельянстве, опасным вольнодумством, а мать, следуя шаблонному светскому понимаю того времени «карьеры», считала для своего сына, потомственного дворянина, унизительной профессуру, годную, по ее мнению, только для «разночинцев». С отцом К. Д. Кавелин еще мог побороться, но Шарлотта Ивановна была женщина с таким характером, что он вынужден был ей уступить. В 1842 году он переехал в Петербург и поступил на службу в Министерство Юстиции»[214].

Похоже, что Константин Дмитриевич «уступил» своему отцу и в том, чтобы никогда не упоминать в своих трудах имя А. С. Пушкина, которого Дмитрий Александрович «почитал» за личного врага, не простив ему «Кавелина-дурачка». Поэтому тщетными оказались наши усилия по поиску воспоминаний К. А. Кавелина об «исторической» встрече Пушкина и Каченовского в аудитории Московского университета 27 сентября 1832 года.

Наш экскурс несколько затянулся, но вам предстоит еще немного потерпеть, поскольку мы вплотную приблизились к исторической черте, когда с большой степенью вероятности можно «вычислить» автора «Слова о полку Игореве». При этом придется сделать еще одно отступление по пути к намеченной цели.

Речь идет о неожиданной встрече с доктором медицины (назовем его «N») – специалистом одновременно двух медицинских специальностей – невропатологии и сексопатологии.

Собирая материалы для написания задуманной нами книги о болезни и трагической смерти А. С. Пушкина, пришлось тщательно проштудировать все, что написано было ранее о недугах поэта, особенно если авторы подобных исследований сами были медиками. Прежде всего это касается трудов Сергея Михайловича Громбаха (1909—1987 годы) и Бориса Моисеевича Шубина (1930—1983 годы)[215] . По прочтении замечательных книг этих известных в СССР врачей и популяризаторов медицинских знаний, к большому нашему удивлению, в них не оказалось разъяснений по поводу недуга, перенесенного поэтом трижды в 1818—1819 годах и именуемого «гнилой горячкой». Если из приведенных ниже примеров из книги С. М. Громбаха хотя и косвенно, но вытекает, что это была венерическая болезнь, причем в пушкинское время «сифилис и гонорею недостаточно четко различали, их часто именовали… любострастная болезнь»[216], то у Б. М. Шубина не находим и этого.

Пушкин и люди его круга не стыдились этой болезни и говорили о ней не таясь, скорее иронизируя над ее жертвами, в том числе над собой, видя главную беду не столько в самой болезни, сколько в ее лечении ртутью, «меркурием»[217].

Ртуть считалась специфическим средством против венерических болезней. В статье известного врача К. Грума «Венерическая болезнь» читаем: «Этот бич рода человеческого… прежде неимоверно свирепствовал до того времени, пока не открыли против него специфического врачебного средства, меркурия, который надежно излечивает эту болезнь»[218]. Одним из ртутных препаратов, широко применявшимся при лечении венерических болезней, была сулема[219].

Пушкину были известны и уродующие последствия сифилиса. В Кишиневе он предостерегал кого-то из своих знакомых:

Лечись – иль быть тебе Панглосом,Ты жертва вредной красоты —И то-то, братец, будешь с носом,Когда без носа будешь ты.

Так Пушкин равнодушно описывает безносого банщика в тифлисских банях.

В криминалистике и в следственной практике существует негласное правило, суть которого заключается в следующем: Чтобы решить некую задачу, которая завела следователя в тупик, нужно рядом с ней поставить еще более неразрешимую, но сходную с первой проблему, возможно, они разрешатся сами собой. Этот метод широко применял известный пушкинист Александр Лацис, исследуя загадочные эпизоды из жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина.

Задавшись этим вопросом, мы не были еще знакомы с сочинением С. М. Гробаха, которое было опубликовано намного позднее книги Б. М. Шубина. Поиски ответа на этот вопрос вывели нас, как уже об этом было сказано выше, на доктора «N». Предварительно мы узнали, что доктор был едва ли не сокурсником с Б. М. Шубиным по 1-му Ленинградскому медицинскому институту им. И. П. Павлова, который они закончили в 1954 (или близко к этому) году. Мало того, они общались, долгое время работая в Москве: один в Московском НИИ онкологии им. П. А. Герцена (Б. М. Шубин), а другой в больнице им. С. П. Боткина, которые располагались рядом невдалеке от Московского ипподрома.

Доктор «N» оказался на редкость общительным человеком и к тому же большим любителем «Слова о полку Игореве» (здесь мы уже вплотную подошли к ответу на совершенно справедливый вопрос «Любознательного читателя»).