Знаменитые случаи из практики психоанализа - Гарольд Гринвальд

Понять, почему должно быть так, нелегко. Однако, если мы примем во внимание, что ни один человек не может быть только интровертированным или только экстравертированным, но потенциально содержит в себе обе установки (хотя в качестве функции адаптации развил только одну из них), мы сразу догадаемся, что экстраверсия в интроверте дремлет в неразвитом виде на заднем плане, а интроверсия точно так же существует теневым образом в экстраверте. Экстравертная установка присутствует в интроверте, но в бессознательном, потому что его сознательный взгляд всегда обращен на субъекта. Разумеется, он видит и объект, но его идеи относительно последнего ложны, так что он старается, насколько возможно, сохранять дистанцию, как если бы объект был чем-то пугающим и опасным. Попробую прояснить это с помощью следующей иллюстрации.

Представим себе двух молодых людей, совершающих прогулку за городом. Они подходят к замечательному замку, и оба хотят осмотреть его изнутри. Интроверт говорит: «Интересно, как он выглядит внутри». Экстраверт отвечает: «Давай войдем», — и направляется прямо к воротам. Интроверт пытается удержать его: «Но, может быть, нам не разрешат», — говорит он, мысленно уже представляя себе полицейских, штрафование, собак. На это экстраверт отвечает: «Хорошо. Давай спросим. Они наверняка нас пустят». В воображении ему рисуется добрый старый охранник, гостеприимные синьоры и возможность романтических приключений. Наконец, благодаря силе оптимизма экстраверта, они оказываются в замке. Но вот наступает развязка. Замок внутри был перестроен, и в нем нет ничего, кроме пары комнат с коллекциями старых манускриптов. В этом случае манускрипты становятся главной радостью для интровертированного молодого человека. Только заметив их, он сразу же преображается. Он полностью погружается в их созерцание, лишь иногда издавая крики восторга. Он вовлекает в разговор сторожа с тем, чтобы извлечь из него как можно больше информации, и когда результат не слишком его удовлетворяет, он просит позвать хранителя для того, чтобы задать свои вопросы ему. Робость молодого человека исчезла, объекты предстают теперь в соблазнительном свете, и у мира в целом появляется новое лицо. Но тем временем настроение экстравертированного молодого человека опускается все ниже и ниже. Его лицо удлиняется, он уже начинает зевать. Увы, им навстречу не вышел добрый охранник, их не встретили с рыцарским гостеприимством, и нет ни проблеска надежды на приключения — только замок, превращенный в музей. Но ведь манускрипты можно рассматривать и дома... В то время как воодушевление одного растет, настроение другого падает, замок навевает на него скуку, манускрипты напоминают ему о библиотеке, библиотека ассоциируется с университетом, а университет — с учебой и приближающимися экзаменами. Он мрачно смотрит на не так давно столь интересный и заманчивый замок. Объект становится негативным. «Разве это не замечательно, — восклицает интроверт, — то, что мы натолкнулись на эту потрясающую коллекцию?» «Знаешь, мне это место уже надоело до смерти», — отвечает ему другой, уже не скрывая своего сарказма. Интроверта это раздражает, и мысленно он клянется, что больше никогда не пойдет на прогулку с экстравертом. Последнего же раздражает раздражение его товарища, и про себя он думает, что всегда знал, что его друг — не считающийся с другими эгоист, который в угоду своему эгоистическому интересу готов потратить целый весенний день, в то время как можно было бы так замечательно провести время под открытым небом.

Что же случилось? Оба часто бродили вместе, составляя счастливый симбиоз, до того момента, когда они открыли этот роковой замок. Затем сначала всегда думающий, обладающий, так сказать, прометеевским характером интроверт предложил осмотреть замок изнутри, а думающий всегда потом, т.е. с эпиметевской установкой, экстраверт открыл дверь. В этот момент типы поменялись местами: интроверта, который поначалу сопротивлялся идее войти, теперь нельзя заставить выйти, а экстраверт проклинает то мгновение, когда его нога ступила на порог замка. Первый теперь погрузился в объект, а последний — в свои негативные мысли. Как только интроверт увидел манускрипты, он стал их пленником. Его робость исчезла, объект полностью им завладел, чему он нисколько не сопротивлялся. Экстраверт Же, напротив, ощутил возрастающее сопротивление по отношению к объекту и тоже стал пленником, но только своей излучающей сарказм субъективности. Интроверт стал экстравертированным, а экстраверт — интровертированным. Но экстраверсия интроверта отличается от экстраверсии экстраверта и наоборот. До тех пор пока оба прогуливались в радостной гармонии, они не ссорились друг с другом, потому что каждый вел себя естественно и в соответствии со своим характером. Каждый положительно относился к другому, потому что их установки были комплементарны. Однако комплементарны они были лишь постольку, поскольку установка одного включала в себя установку другого. Мы можем видеть это из короткого разговора у ворот. Оба хотели войти в замок. Сомнение интроверта не шло вразрез с желаниями экстраверта. А инициатива экстраверта также оказалась на руку интроверту. Таким образом, установка одного включала в себя установку другого, что имеет место всегда, когда человек ведет себя в соответствии со своей установкой, поскольку эта установка до некоторой степени связана с коллективной адаптацией. То же самое верно и для установки интроверта, хотя здесь началом всегда является субъект. Она просто направлена от субъекта к объекту, в то время как установка экстраверта направлена от объекта к субъекту.

Но в тот момент когда, как в случае с интровертом, объект привлекает субъекта и завладевает им, установка последнего теряет свой социальный характер. Он забывает о присутствии друга, как бы перестает включать его в себя; объект полностью поглощает его, и он уже не видит, какую скуку это наводит на его друга. Точно так же и экстраверт теряет всякое внимание к другому, как только его ожидания не оправдались. Он уходит в себя, в свою субъективность и предается унынию.

Исходя из этого, мы можем следующим образом резюмировать наш случай: в интроверте влияние объекта вызывает неполноценную экстраверсию, в то время как с социальной установкой экстраверта происходит неполноценная интроверсия. Следовательно, мы возвращаемся к тому суждению, с которого начинали: «Ценность одного является отрицанием ценности другого».

Как позитивные, так и негативные происшествия могут вызвать негативную контрфункцию, и тогда появляется чувствительность. А чувствительность — верный признак присутствия неполноценности. Это-то и создает психологическую основу несогласованности и недоразумений, причем не только между двумя людьми, но и внутри нас самих. Сущность неполноценной функции — автономия: она становится независимой, она наступает, она завладевает нами и запутывает нас настолько, что мы перестаем быть хозяевами самих себя и уже не можем необходимым образом различать себя и других.

И тем не менее для развития нашего характера необходимо дать возможность выражения другой стороне, неполноценной функции. В конце концов мы не можем позволить одной части нашей личности симбиотически выполнять функции другой; ибо может наступить момент, когда нам понадобится вторая функция, но мы будем не готовы к этому, как показывают примеры. А отсюда и последствия: экстраверт теряет свое существенное отношение к объекту, а интроверт — к субъекту. Но для интроверта в равной степени существенно выработать некоторую форму действия, не отягощенную мучительными сомнениями и колебаниями, а экстраверт должен научиться размышлять, не подвергая при этом опасности свои взаимоотношения с людьми.

Совершенно очевидно, что экстраверсия и интроверсия представляют собой две антитетические, естественные установки или тенденции, которые Гете однажды назвал диастолой и систолой. Гармонически чередуясь, они должны задавать ритм жизни, но, по-видимому, достичь такого ритма является делом высокого искусства. Либо это должно происходить бессознательно, так, чтобы в течение естественных законов не вмешивались никакие сознательные акты, либо человек должен стать сознательным в гораздо более высоком смысле, для того чтобы стремиться к антитетическим действиям и выполнять их. Поскольку мы не можем пройти обратный путь к животной бессознательности, нам остается только, напрягая все силы, двигаться к более высокому сознанию. Нет сомнений, что такое сознание, которое позволило бы нам жить и в «да», и в «нет» нашей свободной воли, представляет собой сверхчеловеческий идеал. И тем не менее от такой цели нельзя отказываться. Возможно, наша настоящая ментальность позволяет нам сознательно желать лишь «да» и примиряться с «нет». Если это так, то тем самым уже многое достигнуто.