Би-ба-бо - Марина Порошина

– Есть хочу ужасно! Я еще удивилась – почему курицей пахнет так вкусно, мама курицу за еду не считает. Я рада, что это ты, а не мама, у меня на нее сил нет.

– Понял. Я ей позвонил, сказал, что тебя выпишут завтра.

– Спасибо! Сережа… А ты чего тут? Что-то случилось?

– Я у тебя жить буду, – радостно сообщил Сергей Петрович. – Чтобы ничего не случилось. А то телевизор посмотрел – и занервничал, а мне нервничать доктор запретил. У меня язва. А еще у меня воды горячей нет, на неделю отключили. Вот я и решил пока к тебе перебраться. Готовить не буду, не умею. Купить и погреть могу, а чистить там и прочее – перебор. Прибирать тоже не стану. Стирать будешь сама, машину я починил, и шнур там у тебя был ни к черту, грелось же все. Спать устроюсь в кабинете. Надеюсь, призрак твоего благоверного на меня не обидится. Возражать бесполезно. Пока тех подонков не найдут, я буду жить здесь и ходить с тобой на работу. Все.

– А сам работать не станешь?

– У хорошего руководителя работа не останавливается и в его отсутствие, к твоему сведению. Привезу тебя – и на работу. При условии, что ты из офиса ни шагу. Если куда-то надо – звонишь мне. Дай телефон.

Он повертел в руках Ларисин мобильник, усмехнулся (ну да, черный со стразами – это перебор).

– Вот, теперь мой номер искать не надо, нажмешь эту кнопку, и все.

– Да зачем?

– Я сказал – пока все не выяснится. Чего ты ко мне пристала? Я спать хочу. Посуду сама в машину покидаешь?

– Я и вымоюсь сама.

– Вот тут бы я помог. Ну, нет так нет. Я пошел. – И, совершенно не интересуясь Ларисиным на сей счет мнением, Сергей Петрович отправился спать.

– Сереж, постой! Я давно спросить хотела. Почему тебя все зовут по имени-отчеству?

– Да хрен его… извини. С армии еще так. Петрович, Петрович. Ну а теперь я уж старенький, уважают, значит.

– Ну тебя! – Лариса проводила его взглядом, затолкала тарелки в посудомоечную машину, кое-как (хорошо еще, что в гипсе левая рука) вымылась и с наслаждением растянулась на широченной кровати. Нет, действительно правду говорят – если вам кажется, что плохо живете, возьмите в дом козу. Через пару дней поймете, как были счастливы раньше, до козы. А когда вы от нее избавитесь, вы и вовсе будете на верху блаженства.

Лариса никогда не любила эту квартиру, оставленную ей Вадимом, и поначалу очень жалела, что, переехав сюда из своей нежно любимой однокомнатной красавицы, не собралась купить новую. Теперь, вернувшись из больницы, с ее запахами и постоянным присутствием чужих людей, она неожиданно осознала, что вернулась домой.

В том, что Лариса осталась жить в квартире Вадима, был косвенно виноват опять же Сергей Петрович. Тогда, три года назад, после ухода адвоката, раздавленная его информацией, Лариса, даже не плача, а тихо поскуливая от унижения и безысходности, забилась с ногами на какое-то хитроумное кресло размером с небольшой диванчик и стала там жить. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни двигаться. Она не вышла на работу, не отвечала на телефонные звонки, не открывала дверь. Не включала телевизор и не смотрела в окно, чтобы узнать, какая погода. На часы Лариса тоже не смотрела, ей было совершенно все равно, день на дворе или ночь. Время, всегда такое понятное и размеренное, сыграло с ней злую шутку: сначала, за три дня до Нового года, оно вдруг сжалось в тугую спираль, стало быстрым, летящим и упругим… а потом лопнуло, разлетелось на острые осколки. И исчезло совсем. Приходила мама, приносила какую-то еду, которую Лариса обреченно жевала, не чувствуя вкуса, только потому, что мама требовала поесть при ней, зная, что после ее ухода дочь ни к чему не прикоснется. Мама пыталась Ларису утешать, но у нее плохо получалось. Она сама начинала плакать, во всем обвиняла себя: как-то не так воспитала дочь, раз у Ларочки не получается самое главное в жизни – создать семью.

Так прошло несколько дней – сколько точно, Лариса не знала. А потом вот так же, как сегодня, появился Сергей Петрович. Правда, в тот раз его привела мама, похлопотала в кухне и подозрительно быстро ушла, а он остался. Молчал, смотрел телевизор, поминутно переключая каналы и попутно что-то настраивая, и донастраивал до того, что их стало в два раза больше. Он кипятил чайник, резал бутерброды – от хлеба с колбасой Лариса отказалась, чай молча выпила, даже не заметив, что Сергей Петрович щедро наплюхал туда сахара, хотя она сладкий чай терпеть не могла. И тоже стала смотреть вместе с ним телевизор, потому что отворачиваться было глупо, просить его уйти – бесполезно, это она знала по опыту. «Если я чего решил, то выпью обязательно», – дурачился Сергей Петрович, когда Лариса пыталась с ним спорить, что в той, прошлой, жизни случалось крайне редко.

Потом он остался ночевать, утром, не заходя к ней в комнату, ушел на работу, и Лариса проснулась от щелканья дверного замка, а вечером явился снова. Мама в тот день не пришла, и уже за одно это Лариса была ему благодарна – у нее не было сил на маму. Вечером снова молчал, разогрел какое-то мясо, поставил тарелку перед Ларисой. Опять смотрели телевизор. Странность ситуации была настолько очевидна, что она вывела Ларису из ступора, и пока Сергей Петрович с небывалым интересом смотрел ненавидимый им сериал из разряда «про дона Педро», отнюдь не собираясь уговаривать Ларису поесть, заводить беседу, утешать или расспрашивать, она исподтишка рассматривала его. Вечный спортивный костюм, на сей раз чистый, домашний. Ранняя обширная лысина в аккуратной рамочке светлых волос, вполне достойная и уместная, не какая-нибудь половинчатая плешь. Неожиданно ухоженная, будто по трафарету выстриженная борода, явно любимая хозяином, в целом наплевательски относившимся к своей внешности. Тонкий прямой нос. Зеленые в крапинку глаза – рысьи, почему-то всегда думала Лариса, хотя живой рыси никогда не видела. Глаза часто смеялись, гораздо чаще, чем их серьезный хозяин. Спокойная, расслабленная поза физически очень сильного человека, привыкшего к большим нагрузкам и умеющего ценить минуты отдыха. Сергей Петрович был большой и сильный, спокойный, уверенный в себе, и Лариса всегда чувствовала себя маленькой и слабой возле него. Когда она была с ним, ей хотелось по-детски хвастаться своими заслугами, платьями и новыми вещами, ябедничать на своих обидчиков и с упоением слушать обещания, что «он им всем покажет»… А он, как выяснилось, ждал феерического секса и досадовал на ее холодную Снегурочкину сущность.

Эта мысль из прошлой жизни Ларису расстроила, хотя, казалось бы, на общем убийственно-печальном фоне подобные мелочи и вовсе не должны быть заметны. Расстроила настолько, что она зашмыгала носом, а ведь плакать давно уже не могла, не было ни сил, ни желания. Сергей Петрович, не глядя на нее, пересел поближе, взял Ларису за руку, по-прежнему не отрываясь от захватывающих сцен долгожданного обретения мамой потерянного пятьдесят лет назад отпрыска, сама мама при этом умудрилась выглядеть максимум на тридцать. Телевизор стонал, вздыхал и рыдал, а Сергей Петрович вдумчиво вникал в перипетии, держа Ларисину руку в своей сильной, твердой и очень мужской ладони, на которой чувствовались бугорки мозолей. Лариса не удержалась и, незаметно повернув руку, зачем-то тихонько потрогала их пальцем. А потом, пожелав спокойной ночи, Сергей Петрович удалился на боковую. Впервые за много ночей Лариса уснула почти сразу, и ей не снился этот чертов Париж, чертов Люксембургский сад с озябшими каштанами и она сама, держащая за руку любимого мужа.