Автобиографические записки.Том 3 - Анна Петровна Остроумова-Лебедева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какое-то бешенство происходило вокруг. „Ву…ву…ву“ — а иногда — „…и…и…и“ (тогда становилось страшно) — так выла, визжала и стонала буря. Телеграфная проволока резко звенела, прибавляя к вою бури свою высокозвенящую ноту.
Иногда мелькала одинокая, угрюмая фигура человека со спрятанной в плечи головой, с одеждой, прильнувшей от ветра к ногам. Иногда взлохмаченные лошаденки понуро тащили кладь. Такая была густая белая муть в воздухе, что избы деревень по обеим сторонам дороги не были видны, и казалось, что едешь где-то в бесконечном пространстве. Приходилось все время подавать сигнал, а он, как нарочно, терял голос — в него набился снег.
Особенно было и скучно и неприятно, когда приходилось ждать у шлагбаума прохода двух встречных поездов. Снег бешено кружился, и все кругом было одинаково бело. Мы молча сидели, ожидая поднятия шлагбаума, и казалось, что мне все это снится, так все было нереально вокруг. Только вой и визг бури вызывал в сознании чувство реального.
Не доезжая Египетских ворот, мы застряли в сугробе. Пришлось откапываться лопатой, да и в Детском Селе, по улицам, с трудом мы пробирались между наметанными сугробами. В конце концов приехали…»
Дорога от Ленинграда до Детского Села доставляла нам огромное удовольствие. Мы видели окружающий пейзаж в разное время дня и в разные месяцы года. Вся природа кругом была такая родная и близкая. Приходила весна. Мы наблюдали, как шла борьба между зимой и весной, весна одолевала, яркое солнце ей помогало. Кругом журчали ручейки, пробираясь между прошлогодней белесоватой травой. Стройные деревца с еще оголенными ветками рисовались тонко на бледно-голубом небе и отражались в ручейках. И как неожиданно и странно издали нам показалось, что на фоне еще бледной, едва проснувшейся природы цветут пышные кусты розовых и белых гортензий, красных пионов и других великолепных цветов.
Подъехав ближе, мы увидели, что это просто-напросто выстиранное разноцветное белье, которое сушится, надетое на окружающие кусты, а вдоль бегущего ручья женщины, стоя на коленях, усердно стирают белье. За их спинами виднелся темный ряд деревенских домиков. Я просила остановить машину и сделала довольно подробный и точный рисунок, который по приезде в Детское я доработала красками…
Однажды, проезжая по дороге, идущей по высокому косогору, между Нижним Пулковом и поселком Большое Кузьмино, увидели на дороге, в снегу, видимо, заблудившегося крота. Мы взяли его на руки, чтобы хорошенько рассмотреть. Он был в густой бархатной шубке темного, почти черного цвета. Лапки его очень напоминали человеческую кисть руки с крепкими пальцами ярко-розового цвета. Такого же цвета была его вытянутая мордочка, напоминавшая поросячий нос. Глаза были почти незаметны. Отыскав на косогоре сухое место без снега, пустили его на свободу.
Редко проезжали мы по этому косогору не останавливаясь. Часто выходили из машины, чтобы или полюбоваться сверху видом на Ленинград, широко раскинувший свои улицы и площади, или располагались на траве, на солнышке, и слушали жаворонков, которые звенели высоко над землей.
Живя в Детском, мы много гуляли. У нас были любимые места, любимые деревья и дорожки.
Сергей Васильевич порой останавливался, восхищаясь то оттенком листвы на деревьях, то рисунком веток березы или перилами какого-нибудь мостика. Он говорил мне: «Да зарисуй ты мне это, посмотри, какая красота».
* * *
Мы очень любили Пушкина — нашего великого поэта, и поклонялись ему. Когда приезжали в Детское Село, первым делом Сергей Васильевич говорил: «А теперь мы пойдем поздороваться с Александром Сергеевичем», и мы шли в Лицейский сад к памятнику Пушкину. Обходили его кругом, громко читая стихи, начертанные на сторонах гранитного пьедестала. Последними всегда читали:
Младых бесед оставя блеск и шум,
Я знал и труд и вдохновенье.
И сладостно мне было жарких дум
Уединенное волненье.[128]
Каждый раз Сергей Васильевич был душевно тронут и долго повторял на прогулке незабываемые слова и говорил: «Как это глубоко и верно, как мне это близко и понятно…»
Однажды, это было в 1930 году, будучи в Детском Селе, Сергей Васильевич принес мне купленную им в антикварном магазине большую литографию — рисунок лошади, вправленную в прелестную золотую раму стиля рокайль и с отличным стеклом. Я с удивлением посмотрела на это приобретение. «Не смейся, — сказал мне Сергей Васильевич, вынимая литографию из рамы, — вот тебе рама, и я очень прошу, сделай в эту раму мне какую-нибудь акварель». Я тут же взяла большой лист ватмана, положила на него раму, обчертила внутреннюю ее границу и стала быстро набрасывать на память знакомый мне и давно любимый пейзаж Павловска — «Вид на перспективу от Константиновского дворца». Работала я с большим подъемом, с полной уверенностью, все время имея в виду построение пейзажа и равновесие форм и пятен, и сразу закончила ее. Так родилась эта акварель, которую я считаю одной из лучших, сделанных мною[129].
В 1925 году мы взяли к себе жить милую восемнадцатилетнюю девушку Танечку Остроумову, дочку моего покойного двоюродного брата Михаила Александровича Остроумова[130]. Она поступила на сельскохозяйственные курсы, но их не кончила и стала работать в библиотеке.
* * *
В марте 1928 года членами экспертной комиссии, приехавшей из Москвы, был проверен способ получения синтетического каучука, изобретенный Сергеем Васильевичем, и признан весьма ценным, после чего началось строительство Опытного завода и при нем исследовательской лаборатории.
Сергей Миронович Киров был очень заинтересован постройкой этого завода и будущим развитием каучуковой промышленности.
Он много раз энергично и существенно помогал при затруднениях, возникавших во время стройки. Начальником строительства и будущим директором этого завода был назначен Григорий Васильевич Пеков — волевой энергичный работник, ставший для Сергея Васильевича незаменимым помощником[131].
К январю 1931 года завод и лаборатория были уже готовы, оборудованы, и везде велась энергичная работа. Сергей Васильевич и меня приобщил к этому делу, настаивая на том, чтобы я зарисовала некоторые цеха и комнаты исследовательской лаборатории. Впоследствии эти установки будут коренным образом изменены, а ему хотелось сохранить их первоначальный вид.
Я сделала пять небольших акварелей исследовательской лаборатории и четыре акварели завода: «Печи», «Перегонное отделение», «Полимеризационное отделение», «Нефтяная топка» и рисунок «Большая печь».
Сейчас моих акварелей, находившихся на заводе, не узнать. Видимо, от воздуха, наполненного
