Елизавета I - Эвелин Энтони

Он ревновал королеву к более молодым и весёлым мужчинам, которые окружали её; он воспринимал их попытки подольститься к ней как личное оскорбление. Мысль о том, что о браке с ней смеет мечтать кто-либо ниже рангом, чем король или наследник короля, приводила его в бешенство, и именно в таком состоянии он пребывал этим вечером, когда они с ней сидели за шашками на залитой солнцем террасе замка. Он был готов терпеть Лестера в той роли, которую Елизавета ему отвела; он не возражал против того, что она присвоила ему графский титул и наделила деньгами, поскольку предполагалось, что это необходимо для интриги против Марии Стюарт. Однако всего лишь три часа назад Лестер явился к нему в кабинет и без обиняков предложил ему в качестве последнего аккорда в этой интриге посоветовать Елизавете выйти замуж за него, Лестера.

Если Елизавета вступит в брак и родит детей, это окончательно выбьет почву из-под притязаний шотландской королевы на английский престол и та останется наедине со своими врагами. Сесил не решился дать однозначный ответ. Обуздав свой гнев и подозрения, он попросил времени, чтобы подумать, и Лестер покинул его, будучи уверенным в том, что поступил очень умно, обратившись со своим предложением к своему главному противнику.

   — Вы очень рассеянны, Сесил. Вам ходить.

Секретарь отодвинулся вместе со стулом от доски и взглянул на Елизавету:

   — Я думал о том, что, может быть, вам стоит подумать об эрцгерцоге Карле Австрийском, госпожа.

Елизавета раздражённо вздохнула:

   — Ради Бога, хватит с меня мужей! Я вам уже говорила, что не намерена вступать с кем-либо в брак. Если вам нужны причины, вспомните-ка о моей кузине на севере — брак не принёс ей особого счастья! Ходите же.

   — Примерно так же были бы счастливы вы в браке с Робертом Лестером, — внезапно вырвалось у него.

Елизавета прищурилась:

   — О чём это вы, чёрт побери?

   — Сегодня он пришёл ко мне с разговором на эту тему; кажется, он думал, что вы можете согласиться. Он говорил и держался настолько уверенно, что меня это встревожило до глубины души. Я думал, что в этом вопросе у вас с ним всё решено раз и навсегда.

   — Я тоже, — резко бросила она. — Паж, убери доску! Итак, что же именно сказал вам господин Роберт?

   — Он сказал, что я должен посоветовать вам так поступить. Он заявил, что вы должны иметь мужа и наследников, и на роль мужа предложил себя. Я не дал никакого определённого ответа. Мне нужно было сначала спросить вас.

   — Клянусь Всевышним, — проговорила Елизавета, — графский титул вскружил ему голову... он был посвящён в чересчур многие государственные тайны и теперь затеял свою интригу... Как он посмел говорить о подобном с вами за моей спиной!

   — Он сказал, что с вашей стороны было бы мудро выбрать его, — продолжил Сесил, постепенно подливая масла в огонь её гнева. — Правда, я заметил, что вы вовсе не так отчаянно нуждаетесь в муже, как ему, по-видимому, кажется.

   — Я не оставлю ему в этом никаких поводов для сомнения. — Внезапно она встала; от гнева её лицо побелело как мел. — Я отыщу милорда Лестера и напомню, что могу сбросить его обратно в ту грязь, где я его нашла. Можете быть свободны, Сесил. У нашего государства нет хозяина и есть только хозяйка. Если он это забыл, мне придётся ему напомнить.

Первые полчаса Лестер слушал королеву, не теряя самообладания. Он молчал, потому что она не давала ему возможности вставить хоть слово. Начала она спокойно — то было жутковатое, зловещее спокойствие, которое означало, что она вне себя от гнева. Она язвительно спросила, как ему нравятся его новые поместья и новый графский титул; она отметила, что он богато одет, а в ухе у него подаренная ею серьга с жемчужиной. Она дала оценку его богатствам, как мужчина, напоминающий своей любовнице о том, сколько он ей давал на содержание, и тут, внезапно перейдя с ледяного сарказма на крик, она заявила, что ей очень хочется раздеть его донага, как нищего, которым он и был раньше, и выбросить на улицы Виндзора. Если он ещё хоть раз посмеет подойти к Сесилу или в его поганую башку ещё раз придёт мысль о браке с ней, именно так она с ним и поступит.

Он никогда не видел Елизавету в таком гневе; её лицо стало пепельно-серым, глаза из-под прищуренных век метали молнии. Ни одна их ссора не была такой ожесточённой, как эта. Он также был бледен, на щеке дёргался мускул. У него не укладывалось в голове, как он может вот так стоять и слушать её оскорбления и не ударить её. Однако он знал, что не посмеет, как не посмел в тот день, когда она поместила его под домашний арест за убийство Эми. Хотя от природы он не был трусом, Елизаветы он боялся.

   — Ты отказываешь мне во всём, — взорвался он, наконец ухватившись за единственный имевшийся в его распоряжении контраргумент. — Не только в браке, но и в том, на что имеет право любой мужчина с женщиной, которая говорит, что любит его! Дай мне это, и я перестану думать о браке! Ты попрекаешь меня своими подарками, как будто это вознаграждение за то, что я сижу у твоих ног, как комнатная собачка. Позвольте вам напомнить, ваше величество, что мой отец был герцогом Нортумберлендским в те времена, когда вы были всего лишь леди Елизаветой!

Её движения были так быстры, что он не успел уклониться; она ударила его по лицу с такой силой, что он пошатнулся. На мгновение они застыли, свирепо глядя друг другу в глаза и трепеща от ненависти, как два зверя, готовых к прыжку.

   — Голову твоего отца клевали вороны! — взвизгнула она.

   — Как и голову твоей матери, — бросил в ответ Лестер.

Не успел он договорить этих пяти слов, как у него мелькнула мысль, что ими он себя погубил. И всё же она не ударила его, как он ожидал. Она вперила в него пристальный взгляд, гневно прищуренные глаза открылись шире; они были холодны и пусты, но из них внезапно исчез гнев.

   — Никто из жителей Англии не посмел бы сказать мне подобного.

   — Скоро никто не посмеет тебе сказать ничего, кроме того, что ты сама желаешь услышать. Но я не из таких. Я честно делаю тебе предложение руки и сердца, а ты в ответ шипишь на меня, как змея. Выбери кого-нибудь из твоих иностранных женихов, обвенчайся с каким-нибудь полоумным немчурой, который будет приходить к тебе в спальню лишь из чувства долга и обращаться с тобой, как король Филипп с твоей сестрой. Выходи замуж за кого хочешь, и видит Бог, я им всем желаю с тобой всяческого счастья!

Она решительно повернулась к нему спиной и, не поворачиваясь, презрительно, почти небрежно, вынесла ему свой приговор:

   — Я тебя прогоняю. Отправляйся в свой дом в Ричмонде, точнее говоря, мой дом, потому что я тебе его подарила. Сиди там и думай о своей наглости и неблагодарности.

Когда дверь закрылась и она осталась одна, Елизавета медленно повернулась — медленно, как будто очень устала; в этот момент она чувствовала себя намного старше своих тридцати двух лет. Она подошла к стоявшему в приёмном зале трону — покрытому резьбой и позолотой креслу с высокой спинкой, сидя на котором она принимала официальных визитёров, и в отчаянии опустилась в него. В зале стояла неестественная тишина; через частые оконные переплёты лились лучи солнца, покрывая пол замысловатыми узорами. Елизавета откинулась на спинку кресла; у неё болела голова — совсем как у сестры, когда она бывала расстроена, подумалось ей ни с того ни с сего. У Марии Тюдор всегда что-нибудь болело: то зубы, то голова, то её мучила ломота в суставах, но самой страшной была боль, которая терзала её сердце, боль воспоминаний о неразделённой любви к мужу, который её не любил.

Впервые в жизни Елизавета ощутила душевную боль — более жгучую и мучительную, чем любые физические страдания. Она сидела, вцепившись руками в подлокотники трона, и физически ощущала гнетущую тишину, стоявшую в пустом величественном зале.

Роберт ушёл. Роберт пытался интриговать с Сесилом — ну и глупец, с презрением подумала она, каким он должен быть ослом, чтобы пытаться шутить такие шутки с её секретарём — он зачем-то попытался воскресить былые конфликты и проблемы и искушать её рискнуть своей независимостью. Именно тогда, когда их отношения стали действительно её удовлетворять и когда она могла наслаждаться своей привязанностью к нему без ограничений, когда она представала перед миром как женщина с десятком женихов и одним постоянным фаворитом, будучи в состоянии не связывать себя ни с кем из заграничных искателей её руки, а также и с тем, кто был рядом, — в этот момент, когда она наслаждалась самым мирным и спокойным периодом своего царствования, Лестер — точнее, Дадли, сердито поправила она себя — Дадли посмел снова вылезти со своими амбициями, воскресив все её былые подозрения и все конфликты между ними. Она снова и снова перебирала в уме все его преступления, пытаясь вернуть свой утихший гнев на него, который теперь казался ей противоядием против тишины и одиночества, которые обрушились на неё, стоило ей остаться одной в этом величественном зале. Он отправился в изгнание, и последним, что он от неё услышал, было язвительное замечание о его ричмондских владениях. Он ушёл, и она была права, что изгнала его; и всё же он так никогда и не узнает, что спасла его только безумно смелая фраза по поводу казни её матери. Тем самым он низвёл их на один уровень; они стали просто мужчиной и женщиной, которые так яростно ссорятся потому, что их слишком многое связывает. По-своему Елизавета его любила; её щёки сделались мокрыми от слёз. Прошло уже много лет с тех пор, как она в последний раз плакала, и она даже не смогла вспомнить причину — кажется, это было в первую ночь, которую она провела в Тауэре; жизнь тогда казалась ей такой желанной, а смерть — такой отвратительной и неизбежной. Теперь она плакала о Роберте и о себе, оттого, что она королева и никогда не выйдет за него замуж и всё же она — женщина, которую её положение обязывает отправить его в ссылку и тем самым наказать себя больше, чем его.