Тайны русской империи - Михаил Смолин

На юге И.Л. Солоневич задерживается до 1926 года, работая «по спортивной части» в советских профсоюзах. В частности, в 1923 году он служит спортивным инструктором в Одесском продовольственном губернском комитете. В 1926 году, переехав в Москву, И.Л. Солоневич стал инспектором ВЦСПС по физкультуре и спорту. По свидетельству самого И.Л. Солоневича, он прочитал более 500 докладов, благодаря чему напрочь лишился «косноязычия», и написал полдюжины брошюр-руководств по физкультуре в профсоюзах. Но во все время жизни под Советами его не покидало желание убежать из «коммунистического рая».

Когда младший брат Борис (бывший инспектором физической подготовки военно-морских сил), отбыв срок в концлагере на Соловках и ссылку в Сибири за подпольное руководство скаутским движением, вернулся в Москву, братья стали основательно готовиться к побегу. Жена Ивана Солоневича заключает фиктивный брак с немецким техником и, получив германское подданство, в 1932 году уезжает в Берлин.

Первая попытка побега была предпринята в 1932 году, через Карелию. По братья не знали, что это район магнитных аномалий — их компасы неправильно показывали направление. Они заблудились, Иван заболел — братьям пришлось вернуться. Вторая попытка была еще менее удачна: Бориса, Ивана и его сына Юрия, несмотря на их сопротивление (их опоили снотворным, но даже и в полусонном состоянии Борис успел сломать челюсть одному из чекистов), сотрудники ГПУ арестовали в поезде по пути в Мурманск. Братьям дали по 8 лет концлагеря, а Юре — 3 года.

Претерпев всевозможные мытарства советских лагерей, Солоневичи смогли бежать из Свирского лагеря, и 14 августа 1934 года Иван Солоневич с сыном Юрием удачно переходят финскую границу. Борису Солоневичу удалось это двумя днями раньше. Попав в Финляндии в фильтрационный лагерь, Иван Лукьянович, взяв взаймы карандаш и бумагу, начинает описывать все то, что пережил в СССР. Так зародилась знаменитая книга «Россия в концлагере», принесшая автору мировую славу и финансовую независимость. «Россия в концлагере» создавалась два года. Все это время Солоневичи разгружали мешки и бочки в гсльсингфорском порту. В Финляндии Иван Солоневич прожил около двух лет (1934—1936).

И.Л. Солоневич рвался в бой с коммунистами, хотел издавать газету. Но в Финляндии это было невозможно — слишком тесно экономически (лесной экспорт) и территориально она была связана с СССР. Финские власти не разрешили издание. Ему удалось достать визу в Болгарию.

«Россия в концлагере» разошлась при жизни Ивана Солоневича в полумиллионе экземпляров на разных языках мира. Гонорары с иностранных изданий позволили писателю начать издавать в 1936 году в Софии газету «Голос России».

Он старался организовать на основе кружков любителей газеты «Голос России» сплоченную организацию народно-монархического направления, хотел воспитать тот здоровый монархический слой общества, который смог бы, вернувшись в Россию, встать во главе возрождающегося Отечества.

Подобная деятельность не осталась незамеченной советскими спецслужбами: 3 февраля 1938 года в редакции «Голоса России» прогремел взрыв. Погибли жена Ивана Солоневича Тамара Владимировна и секретарь Николай Петрович Михайлов. Вскоре прекратилось и издание «Голоса России».

Весной 1938 года И.Л. Солоневич переезжает в национал-социалистскую Германию — единственное место, где он мог чувствовать себя в безопасности от преследований советских властей. Находясь в Германии, он организует в Болгарии новое издание — «Нашу газету», первый номер вышел 19 октября 1938 года, последний — 18 января 1940 года. С началом Второй мировой войны издавать газету стало невозможно, и она прекратила свое существование.

В 1940 году была предпринята попытка создания журнала «Родина», но всемирное военное столкновение народов развеяло иллюзию возможности из Германии редактировать журнал в Болгарии. Тем более что в 1940 году ИЛ. Солоневич был приглашен для организации пропаганды финским Генеральным штабом — в то время шла советско-финляндская война. «Моя задача, — писал И.Л. Солоневич о своей работе, — сводилась к тому, чтобы убедить финское правительство принять лозунг. “Борьба за нашу, но и за вашу свободу”»{127}.

Вернувшись обратно в Германию, И.Л. Солоневич продолжал пытаться объяснить немцам, что о России нельзя составлять представление по русской художественной литературе, что в случае войны в бой пойдут не литературные «обломовы» и «маниловы», а все те же русские мужики, победившие и Карла XII, и Наполеона, и что не стоит обманываться вывеской «СССР» — в этом государстве живет все тот же русский народ. Это не могло нравиться властям Германии, и гестапо не оставляет в покое непокорного писателя: несколько раз его арестовывают и, наконец, ссылают в провинцию — в Темпельбург, где он и проживет, бедствуя, во время всех перипетий Второй мировой войны…

После войны он попал в английскую оккупационную зону, где бедовал до 1948 года, когда решился переехать в Аргентину. Иван Солоневич так описал эти события: «Я со своим ударным батальоном в лице сына, его жены и двух внуков высадился в Буэнос-Айресе 29 июля этого года. Мы ехали на итальянском пароходе… Денег у нас не было ни копейки… За четыре месяца наши штабс-капитаны, до сих пор мне вовсе не известные, набрали денег для газеты, окружили нас всех истинно трогательными заботами и утверждают, что “Наша страна” не пропадет»{128}.

Уже 18 сентября 1948 года начинает выходить газета «Наша страна», благополучно издающаяся до сих пор. Иван Солоневич снова пытается «монархизм чувства… дополнить монархизмом холодного разума» (Парламент и собор // Наша страна, 1950, № 40). В Аргентине он публикует главную книгу своей жизни — «Народную монархию» (1952). Как писал сам И.Л. Солоневич, этот капитальный идеологический труд посвящен «познанию русского народа и его трагической судьбы. Ни один из выживших народов мира такой трагической судьбы не имел»{129}.

По доносу недоброжелателей И.Л. Солоневича высылают из Аргентины. Он оседает в Уругвае и продолжает писать для «Нашей страны». Умер Иван Солоневич 24 апреля 1953 года в итальянском госпитале в Монтевидео вскоре после перенесенной операции рака желудка.

Иван Солоневич находился в русле уже выработанного в начале XX столетия, осознанного и ставшего традиционным исключительно личного для каждого индивидуума понимания-отношения к Отечеству и народности. Его любовь к монархии, к русскому самодержавию так же пристрастна и носит характер глубоко переживаемого религиозно-политического и иррационально национального чувства.

«Русский царизм, — пишет он, — был русским царизмом: государственным строем, какой никогда и нигде в мировой истории не повторялся. В этом строе была политически оформлена чисто религиозная мысль. “Диктатура совести», как и совесть вообще, — не может быть выражена ни в каких юридических формулировках, — совесть есть религиозное явление. Одна из дополнительных неувязок русских гуманитарных наук заключается, в частности, в том, что моральные религиозные основы русского государственного строительства эта “наука” пыталась уложить в термины европейской государственной юриспруденции. И с точки зрения государственного права — в истории московской и даже петербургской империи ничего нельзя было понять; русская наука ничего и не поняла. В “возлюби ближнего своего, как самого себя” никакого места для юриспруденции нет. А именно на этой православной тенденции и строилась русская государственность. Как можно втиснуть любовь в параграфы какого бы то ни было договора?»{130}

Отказ от монархии был воспринят им как отказ от тысячелетней русской истории. Монархия в России была его политическим идеалом, чаянием нормальной, спокойной, тихой и налаженной жизни, когда каждый занимается своим делом, а не безумного «массового порыва деятельности», когда все занимаются сразу всем, да еще и с катастрофическим энтузиазмом. «Народ, в его целом, — писал И.Л. Солоневич, — править не может — как не может “весь народ” писать картины, лечить зубы, командовать армиями, проектировать мосты. Здесь нужен “специалист”, которому народ будет доверять. В наших русских условиях таким “специалистом” был царь»{131}.

«Жизнь страны — всякой страны, — настаивал Иван Солоневич, — определяется не героическими подвигами, не стахановскими достижениями, не пятилетними или четырехлетними планами и не декламацией об этих планах; она определяется миллиардами маленьких усилий сотен миллионов маленьких людей. Эта жизнь, как это отметила даже и философия, — разнообразна до крайности»{132}.

Этот взгляд на суть социальных процессов далее был сформулирован им в таких словах: «Будущая наука об общественных отношениях (сейчас у нас ее нет) займется, вероятно, и тем, что я бы назвал микротомией социальной ткани. То есть: оставит в покое декорации и декламации и начнет изучать процессы, совершающиеся в клетках социального организма»{133}.