Чего же ты хочешь? - Кочетов Всеволод Анисимович

– Я о музыке говорю. Если нет музыки…

– Хотите, я спою? Такую, которую можно и без музыки,– предложила Лера.

– О, синьора! – закричали все дружно, вскакивая с мест. – Будем счастливы!

Она запела «Землянку».

Переводчик не переводил, ждал, когда она закончит, чтобы пересказать сразу весь текст. Слов никто, следовательно, как думалось Лере, еще не знал. Но Лера с удивлением видела, как по щекам одного из немолодых ее слушателей побежали слезы. Он их не утирал. Потом, когда слова песни были переведены, когда Лере восторженно поаплодировали, человек этот сказал:

– Синьора, вы видели, я плакал. Я немножко понимал вас. Я был на войне, я сидел в таких землянках с такими печурками, я был под Сталинградом, я чудом остался жив и потом в плену не раз слышал эту пес ню. Она брала за душу так, что мы, итальянцы, готовы были живьем изжарить Муссолини, который оторвал нас от наших семей и послал туда, где до смерти четыре шага.

– Но ты был оккупантом! – сказал остроносый Луиджи.

– Нет, я был не оккупантом! Нас гнали на войну, как баранов на бойню. Я был бараном!

Весь вечер прошел в спорах, в криках, в шуме. Но Лера давно не чувствовала себя так хорошо и бестревожно. Среди этих людей все было понятно, просто, по-человечески.

В конце вечера говорил Булатов. Он говорил об общих чертах русского и итальянского народов, о солидарности рабочих всех стран мира, о том, что он верит в такое устройство на земле, когда не будет границ между государствами, и тогда люди разных языков станут чаще общаться друг с другом и выработают единый, общий для всего человечества язык. И никто, никакие недружелюбные издательства, никакие контролирующие организации не смогут помешать свободному обмену тем лучшим, что есть в культурах разных народов.

Потом все снова обнимались и никак не хотели, чтобы вечер кончался.

По дороге в гостиницу Булатов заговорил с Лерой о том, какие это были сегодня чудесные люди и как здорово, что они устроили такую встречу.

– Самое страшное и бесполезное, посещая другую страну, пройти мимо ее людей, мимо подлинной их жизни. Быть только туристом и видеть только то, что определено гидами и путеводителями. Но, конечно, надо и это посмотреть. В Турине, например, есть что-нибудь такое, мимо чего пройти невозможно?

– Да, есть. И много. Все зависит от того, сколько у вас времени.

– Может быть, день. От силы – два.

– О, так мало! Тогда посетите хотя бы Королевский дворец… Нет, лучше Египетский музей. Это очень интересно. Богатейшее собрание вывезенного из Египта. Музей здешний не так известен, как, скажем, Лувр или музеи Лондона, какой-нибудь Британский, но по тому, что касается Египта, им не уступит. Он составлен из натащенного разными людьми после наполеоновского похода в Египет. Посмотрите, пожалуйста.

– Если вы согласитесь быть гидом, готов завтра с утра уделить это му делу часик-другой. Сможете?

– Конечно! Какой разговор. Здесь такая тоска, вдали от дома, от Москвы. Я вам так рада, вы даже и не представляете.

Прежде чем возвратиться в гостиницу, Булатов довез Леру до ее дома. Она взглянула на окна своей квартиры – темно. Ну и черт с ним, с Бенито, пусть демонстрирует свое неудовольствие. Сегодня он все равно не сможет испортить ее превосходного настроения. Сегодня она побывала среди настоящих людей Италии. Не то, что родители Бенито и его нечастые визитеры и приятели-конторщики.

Был час ночи, терять уже нечего и спешить незачем. Лера ходила перед домом в темноте и раздумывала, раздумывала. Какой, собственно, Бенито коммунист? Ее муж оказался самым заурядным итальянским обывателем. Бенито Спада и коммунисты Италии – ничего же общего! Сегодня она увидела настоящих коммунистов. Это люди, с которыми так легко находишь общий язык, это те. которым интересно все, что происходит в Советском Союзе, кто в Советской России видит поучительный пример и для себя. А такие, как Бенито, только портят дело партии, они во всем сомневаются, все, с их точки зрения, делается не так, все они не одобряют. Зачем только Бенито вступал в партию? Неужели права Мария Антониони – такова, дескать, мода?

Мысли Леры проделали длинный и сложный путь от ее Бенито к Булатову, о котором с такой острой неприязнью отзывается Бенито. Булатов? Как легко он сошелся с этой туринской рабочей компанией, как понравился всем простотой, искренностью. При чем тут «баловень культа?» Что за способ порочить человека, не зная и даже не пытаясь его узнать.

Когда Лера вошла в дом, Спада спросил из темноты:

– Ну как, пообщалась с соотечественничком? Потрясла подолом вокруг знатного кавалера?

– Потрясла,– ответила Лера спокойно.– Я ему понравилась. Завтра мы пойдем осматривать город. Он сказал, что лучшего гида ему не нужно.

– Но ты никуда не пойдешь! – вдруг закричал Спада, включая свет. Он лежал на тахте, не раздеваясь. Значит, ждал и бесился.

– Пойду. Мы уже условились.

– А я тебя не пущу. Я замкну двери на ключ, и ваша экскурсия со рвется. Хватит! Я еще в Москву, в Союз писателей, в их партийную организацию напишу, в ЦК, чем он, гусь этот, тут занимается. Где ты, дрянь, болталась с ним до двух часов ночи?

– Ну где, милый! Ты же знаешь эти дела. Ты тоже, бывает, болтаешься. В ресторане сидели, потом у него в номере. Кофе пили. В «Лигурии» на Карло Феличе.– Лера назвала одну из лучших туринских гостиниц, хотя группа, в которой был Булатов, обосновалась совсем не в ней, а во второразрядном «Великом Моголе».

Напевая какой-то прилипчивый мотивчик, Лера раздевалась, всячески стараясь делать вид, что она действительно только что из злачных мест ночного Турина, после свидания с мужчиной.

– Я тебя ударю, слышишь! -Подняв кулаки над головой, Спада подскочил к ней.

– Ты? Ударишь? – Она рассмеялась. – А я пойду к твоему шефу, расскажу ему, что ты бьешь свою жену, и тебе убавят жалованье. В свободной стране, в стране подлинной демократии, нельзя бить жен, милый. А кроме того, ты коммунист, революционер, носитель новой морали. Нельзя, нельзя.

Он начал ругаться по-итальянски. Самые мерзкие ругательства, какие только знает этот звучный язык, сыпались на Леру. Но на чужом языке ругательства воспринимались совсем не так, как было бы на своем. Лера стала смеяться. Спада схватил подушку с тахты, рванулся было запустить ею в Леру, но швырнул на пол, схватил со столика фаянсовую рекламную пепельницу вин «Мартини», ударил о пол, пепельница рассыпалась на осколки. Он входил в свой мелкотравчатый раж и швырял на пол все, что видели его глаза и что попадалось под руку.

С каждой разбитой безделушкой Лере становилось все смешнее. И что удивительно, ничего не было жаль. Ни один предмет в этом доме, оказывается, не воспринимался ею как свой, все было чуждое, чужое, принадлежащее не ей, а этому осатанелому пузатенькому человечку с двумя темными кляксами вместо зрачков.

Довольно быстро все в доме было перебито и переломано. Спада притомился, белки глаз вокруг его мутных клякс были от ярости налиты кровью. И лицо было багровым и шея. Тяжело дыша, он плюхнулся спиной в кресло-качалку и так, откинувшись, застыл.

Ничего не убирая после разгрома, ни к чему не прикасаясь, Лера легла в постель и погасила свет. Но она почти не спала, она опасалась, как бы Бенито не взорвался вновь и не набросился на нее. Пожалуй, она зря его взвинтила, придумав этот ресторан и посещение гостиничной комнаты Булатова. Спада может и в самом деле наябедничать в Москву.

Сон приходил к Лере дробными порциями. Налетит на несколько минут и растает.

Утром, пока она возилась с Толиком, Спада, покрутившись по дому, исчез. Он ушел так впервые – без завтрака, без кофе, без сигареты. Лера потрогала дверь – заперта. Раскрыла свою сумку – ее ключей там нет. В шкафу на кухне хранились запасные. Их тоже не оказалось. Выполнил, значит, то, что пообещал. Запер на замок! Преглупейшее положение. Распахнуть окно, позвать кого-нибудь, сказать, что муж случайно унес ключи? Все равно примутся судачить. Ох, любят же здесь это дело – посудачить! Ну негодяй, ну негодяй! Лера металась по квартире. Хорошо же, хорошо! Ты поступил вот так, я поступлю этак. Но придумать ничего подходящего не могла. Она полистала телефонную книгу, нашла номер «Великого Могола», спросила у портье номер комнаты Булатова, ее соединили. Когда Булатов отозвался, сказала, что просит прощения, но ее домашние дела сложились так, что она не сможет быть его гидом, как ей это ни огорчительно.