Слушайте звезды! - Владимир Шитик

Успех! Настоящий успех! Актеры бросились поздравлять друг друга. Еще бы им не радоваться: сегодня они играли, как на большой сцене, у них получалось такое, чего они раньше в себе и не предполагали. Один лишь хозяин балагана… простите, хозяин театра был несколько недоволен: буфет почти не дал выручки, зрители остались трезвыми, и потому паяцы не смогли никого обобрать.

Досадно… Но вскоре просветлел и хозяин — некто из публики, пожелавший остаться неизвестным, а, точнее, бравый секунд-майор от инфантерии преподнес труппе восемь с половиной дюжин шипучего с перцем.

Ну что ж, аплодисменты аплодисментами, а подарок дороже всего. И первое подношение решили отметить тут же, за кулисами. Отмечали и восклицали: пора приниматься за дело! Повысить цены на билеты и давать по три представления в день, а на вырученные деньги купить богатые костюмы, обновить декорации… и на гастроли! По всей стране, а то и за границу! А как же иначе? Им уже нечего делать в этом непросвещенном захолустье. Зритель, конечно, их принял, но принял не все. Сколько прекрасных реплик и тонких шуток не достучалось до их грубых и неподготовленных душ!

Да, что и говорить, сегодня они сыграли на славу. И дальше — они верят в это — будут играть не хуже, они ведь могут. Могут! А с чего, собственно, все началось? Никто ведь, выходя на сцену, ничего подобного не ожидал. С чего? Да с негодяя!

Пустой, посредственный актер, которого даже здесь, в балагане почти год держали из жалости, и вдруг такое!.. Уже сам его выход, осанка, и те удивили. А первая реплика — действительно злодей! Ну, а потом он так повел игру, что понемногу, как бы исподволь, стал переиначивать текст своей роли, да и не только текст, а и само действие — и все так убедительно, все по характеру! — что остальные вынуждены были играть под него. События на сцене мало-помалу стали жить самостоятельной жизнью; актеры уже не повторяли заученные роли, а каждый поступал так, как он считал нужным поступать в подобных случаях, и потому в финальной сцене злодей был окончательно посрамлен, и на его долю досталось наибольшее количество яблок.

Злодей злодеем, но вот тот, кто его так здорово сыграл! Как жаль, что он сейчас не за столом. За ним послали, ему стучали, кричали: «Маэстро!»… Но он заперся в своей каморке и не отзывался. Ну и пусть его, устал, наверное. Отдохнет, а уж завтра они воздадут ему сполна! Так рассуждали актеры, и шумное веселье лилось разливанной рекой, как пишут в романах или в разделах светской хроники.

Итак, веселье лилось и пенилось; актер же, сыгравший злодея, лежал на продавленном тюфяке и пытался ни о чем не думать. А что? Думать о том, что завтра он выйдет и вновь сыграет посредственно? И что его опять забросают яблоками, на сей раз с досады? А его товарищи не то что не спасут, а, возможно, окончательно провалят представление… Уж кто-кто, а он-то знал, чем вызван сегодняшний успех. Но вспоминать об этом не хотелось, вспоминалось другое…

До того, как попасть в балаган, актер сменил немало ремесел. За что он только не брался! Ремонтировал часы, шил дамские шляпки, работал переписчиком в суде, прислуживал меняле. Но часы его всегда спешили, дамы не хорошели, подсудимых не оправдывали, меняла разорился на стеклянном золоте. Так что, как сами видите, нигде не было от него ни малейшего толку, всюду его бранили и отовсюду прогоняли. И когда он уже поверил в свою полную никчемность, тогда хозяин балагана — весьма тертый и дальновидный калач — пригласил его на роли негодяев. Негодяи в пьесах всегда бывают наказаны, так что, чем глупее и нелепее актер, тем убедительней искусство. Актер подумал и согласился. Но и здесь — он не добился ни признания зрителей, ни уважения коллег. Его негодяи вызывали не столько гнев, сколько недоумение: ну разве этот человек способен что-либо совершить? Тем более злодейство!

Шло время; не удавалась роль, другая, пятая, десятая. Актер решил, что надо уходить, пока не попросили. И тут ему безумно повезло!..

Вчера в кофейне он подсел к человеку. Никто к тому человеку не подсаживался, а он подсел — актер давно уже никого не чурался и никого не числил ниже себя. Да и к тому же человек этот на вид был вполне приличен и нрава казался умеренного. Актер заказал кофе, и они познакомились. Человек оказался лекарем; он заговаривал кликуш, ломал чертовы ребра, лечил гримасы и уродства. И жил он весьма безбедно, но слыл за безумца, а потому в свои сорок с небольшим так и не успел еще обзавестись семьей. Актер же… Нет, он не стал сетовать на свою нескладную судьбу, а лишь сдержанно поведал о том, что он играет в балагане, затем долго и пространно разглагольствовал о петушиных боях, и лишь потом не то спросил, не то так просто, вслух подумал:

— Интересно, а бывают ли люди ни к чему на свете не пригодные? — и замолчал, сам испугавшись сказанного.

Но лекари есть лекари, они всегда понимают больше, чем нам бы того хотелось, и они же всегда утешают. Собеседник актера не оказался исключением, он сказал:

— У вас есть грим, вы мажете им щеки, потом играете. А нужно так, чтоб западало в душу и чтоб душа горела, пусть даже вы представляете пустейшую комедию. Только тогда вы сможете раскрыться и стать настоящим актером, а так… Хотите, я помогу вам?

Актер промолчал, но лекарь тем не менее порылся в бывшей при нем котомке и поставил на стол небольшой стеклянный пузырек.

— Вот то, что вам нужно, попробуйте, — сказал он, потом объяснил, как его найти, и ушел.

А пузырек остался на столе. Но осторожный актер и не подумал притрагиваться к нежданному подарку. Еще бы! Любому здравомыслящему человеку было понятно, что это подвох или безделица, а иначе кто бы это стал дарить подобное сокровище первому встречному. С какой стати? Ведь примерно за такую же склянку средства для отвода стрел и кинжалов можно взять двенадцать лошадей, а приворотное зелье обходится еще дороже, и даже пустяшная панацея от зубной боли ему не по карману. А тут!.. Но лишь только проходившая мимо служанка остановилась, чтобы смести в подол и снадобье и чашки, как актер схватил теперь уже желанный пузырек и поспешно вышел из кофейни.

А потом, у себя в каморке, он долго еще не решался воспользоваться чудесным средством. И лишь перед самым представлением, когда заговорили о том, с кем будут, а с кем не будут продлять контракт на следующей неделе, актер попробовал. Грим — темный и вязкий — ровно лег на лицо, придал ему некоторую смуглость и… актер вдруг почувствовал, как небывалая легкость разлилась по телу, и мысль заработала четко и ясно. Он резко встал, вышел на сцену, и зрители… Да что там зрители, когда его же приятели поверили тому, кого он им изобразил!

Но это было только раз, и более — увы — не повторится. Актер поднялся, подошел к столу, взял стоявший там стеклянный пузырек и рассмотрел его на свет — пусто и тускло. Снадобья больше не было, кончилось. И лицо у актера уже не смуглое, как тогда, на сцене, а белое, белей обычного.

…Когда упал занавес и стали накрывать на столы, суфлер среди прочих новостей упомянул и о некоем лекаре, колдуне и безумце, который вчера вечером навел немало страха на соседей. Безумец де искал эликсир жизни, а нашел гремучую смесь, которая его и погубила, да с таким грохотом, будто бы разверзлась сама преисподняя. Актер спросил, где это случилось, и, услышав ответ, понял, что снадобья он больше не получит, не у кого будет просить. И что опять он будет лишним и ненужным, и вновь пойдет искать работу, а потом еще и еще не одну…

И все же мало ли! Кто знает, может ему опять посчастливится! Актер наспех оделся, надвинул шляпу на самые глаза, задул свечу и вышел черным ходом. Чтоб никого не встретить.

Лекарь занимал полуподвальную дворницкую в каменном доходном доме средней руки. Когда актер вошел во двор, то увидел там повозку, груженую мебелью, узлами и книгами — книги в те времена стоили дорого, дороже многого. Дверь в дворницкую была открыта, и актер вошел.

В большой, но единственной комнате двое молчаливых незнакомцев увязывали последние пожитки. На актера они не обратили ни малейшего внимания, и так же, не глядя на него, они вышли из дворницкой, унося последние, пусть и небольшие, ценности.

Оставшись один, актер осмотрелся: стол, изъеденный кислотами, полупустые полки вдоль стен, на полках кое-где склянки, колбы, шкатулки, мешочки. И рукописные листы — на полках, на столе и россыпью на полу. Актер опустился на колени, поднял ближайший лист, посмотрел — лист был испещрен какими-то непонятными значками.

— Ты кем ему будешь? — послышалось из-за спины. Актер обернулся — в дверях стоял один из молчаливых.

Актер немного подумал и ответил:

— Друг.

Молчаливый едва заметно улыбнулся, сказал:

— Владей, — и вышел.

Актер еще раз осмотрел комнату. И только теперь увидел на потолке большое закопченое пятно — гремучая смесь… Актер вздохнул, положил лист на пол и пошел к двери. Там он снял шляпу, повесил ее на гвоздь, вернулся и принялся собирать рассыпанные листы. Собрал, сложил в стопку, сел к столу и принялся просматривать записи, в которых он не понимал ни слова. Зачем он это делал? Актер убеждал себя, что он поступает так в надежде найти состав желанного грима, на самом деле возвращаться обратно, к свисткам и яблокам, он не хотел и был рад, что обрел хоть какое пристанище.