Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

однополчан. Выбираясь из города, повстречал лишь Максунова.

Я спросил о Ерусланове. Бабенко отозвался не сразу. Наконец глухо вымолвил:

«Погиб наш Степан Михайлович. Хоть ненадолго, но своей жизнью полк спас...»

Он стал негромко рассказывать, и горечь утраты мешалась с восхищением и

гордостью за нашего политрука, беззаветно храброго и душевно щедрого человека.

...Их автомашина с бочками мчалась по шоссе. Дважды, когда показывались

немецкие самолеты, пришлось укрываться в кустарниках и под деревьями.

Пикировщики шли на Пирятин. Полуторку Ерусланову выделили из другого

подразделения. Шофер, молодой парень, оробел в тревожной обстановке. Поглядывая в

небо, обеспокоенно спрашивал: «Опять, значит, будут бомбить?»

Они подъезжали к своему повороту. Вдруг Ерусланов приказал остановить

машину. Встал на подножку, глядя вперед и прислушиваясь. Вдали, примерно в

километре, виднелся длинный деревянный мост. За ним дорога сразу поворачивала

вправо, скрываясь за невысоким холмом.

Политрук скомандовал: «Езжай прямо!» Шофер тронул машину. «Побыстрей!»

Вблизи моста Ерусланов велел остановиться на левой обочине. Опять

сосредоточенно посмотрел вперед. Когда там, за поворотом, отдаленно зататакало,

политрук приказал шоферу: «Забирай оружие и уходи! Кустами пробирайся к дороге.

Там наш полк на марше. Обязательно дойди и скажи товарищам, чтоб остерегались.

Враг — вот он, смотри!»

Действительно, из-за поворота на дорогу выскакивали мотоциклы с

автоматчиками. Они устремились к мосту.

Ерусланов взялся за руль, вытесняя шофера с места: «Делай, как сказано! Беги!

Хотя постой... — задержал он парня. — Доберешься, скажешь, что коммунист

Ерусланов [132] Степан погиб за честь Отчизны, за наше правое дело. Ну, будь жив,

сынок! Прощай!»

Шофер нырнул в придорожные кусты. Отбежав метров на двести, остановился,

наблюдая, что будет делать Ерусланов.

Из-за поворота показались немецкие танки. Мотоциклисты переехали мост и

замешкались, увидев, как прямо на них мчится автомашина с бочками в кузове. Стали,

было, разворачиваться, но она наскочила, таранила один мотоцикл, другой...

Автоматчики открыли беспорядочную стрельбу, а машина уже сближалась с передовым

танком, въехавшим на мост. Над ней вдруг вихрем поднялся ввысь огненный столб,

потом донесся взрыв, и все — мост, нашу машину, танки с крестами на бортах и

мотоциклы с автоматчиками — охватило бушующим багровым пламенем...

Шофер добрался до цели, когда полк небольшой колонной приближался к

повороту. Срывающимся голосом рассказывал о подвиге Ерусланова. Полковник

Григорьев и бывшие рядом командиры сняли фуражки, постояли в молчании. Затем

Григорьев махнул рукой: вперед! Соблюдая интервалы, полк двинулся к Пирятину...

Бабенко долго молчал, потом решительно сказал:

— Коль не прорвемся — уйдем в партизаны! — и толкнул Максунова: — Трогай,

старина! Шевели свою лошадиную силу!

Повозка покатила по дороге. Мы двинулись вслед. Козлихин расчувствовался:

— Вот человечище, наш Ерусланыч! Теперь, комбат, нам надо крепче держаться

друг друга. Может, как никогда раньше.

Совсем стемнело. Впереди горизонт был окрашен бледным светом вражеских

ракет. Мы уходили по дороге влево, удаляясь от Удая. Слышали, у реки вспыхнула

перестрелка, грохнули взрывы гранат. Но вскоре все утихло. Не думал никто из нас, что

это вступил в свое последнее сражение старший лейтенант Бабенко...

2

Утром пришли в Городище. Это селение разместилось под крутой горой на берегу

реки Многа. В садах за плетневыми изгородями клонились к земле под тяжестью

перезревших слив ветви. [133]

— О, какое богатство, товарищи! — воскликнула наша Галя, направляясь к одной

из ближних калиток. Но Еременко предупредительно заявил:

— Как бы это богатство не попортило наши пустые желудки...

— Вытирайте лучше, — сказал Иван Донец.—У нас, бывало, в Семаках...

— Что там твои Семаки! — сказал Семен Финьковский. — Вот скажу за Одессу!

Там у нас на Привозе, бывало! Это рынок такой...

Словом, навалились на сливы всей гурьбой. Но к плетню подошел незнакомый

полковник, в пенсне на тонком носу. Он строго выговорил мне:

— До слив дорвались, как ребятишки! Нам реку форсировать. Там за селом ваши

товарищи переправу строят. Оставаться в стороне, к тому же в такой обстановке,

считаю, просто преступление!

Нам предстояло одолеть Многу, а мост через нее противник держал под сильным

обстрелом. Берегом прошли к небольшой рощице, где бойцы-саперы валили наземь

сосны. Их переносили к реке. На строительстве переправы распоряжался крепыш-

командир в кожаном реглане без знаков отличий. Ему докладывали о численности

групп, и он посылал в лесок за бревнами. Подошла моя очередь, и я отрапортовал о

своих бойцах, которые молча стояли неподалеку. Командир в реглане удивленно

осведомился:

— Разведгруппа корпусного артполка, и в ней — лишь десяток человек? Что-то не

то, лейтенант! Подрастерялись в данной обстановке? Или растерялись нравственно?

Это меня обидело, и я заявил, глядя ему в глаза:

— Действовали согласно инструкциям и наставлениям! Однако не ведаю, с кем

имею честь, чтобы отчитываться!

Командир гневно прищурил немигающие глаза:

— Как смеете повышать голос?

Сзади нас раздалось спокойно и внушительно:

— Перестаньте, полковник! — Я повернулся и узнал Кирпоноса. А он позвал: —

Подойдите, лейтенант!

Коротко и ясно он объяснил необходимость переправы и отпустил меня. Мы,

было, собрались идти в лес, но налетели бомбардировщики. Они пикировали, оглушая

ревом. Рвались бомбы, вода, покрасневшая от крови, окатывала [134] нас. По реке

плыли трупы людей и лошадей. Переправа была уничтожена.

Заметно вечерело. Похолодало. Людей на берегу становилось все меньше.

— Что же нам делать? — сказал я своим товарищам. — Раздеваться — и в воду!

Галя, за нами!

Шагнули в реку, и она обожгла холодом. Увидел, как Галя, высоко подняв над

собой санитарную сумку и свои пожитки, отталкивала огромную конскую тушу,

которая наплывала на нее.

Выбрались на заболоченный берег. Быстро оделись, но долго еще не могли

согреться.

По берегу, взламывая на ходу ряды, с оружием в руках торопливо следовала

большая колонна бойцов, командиров. Слышались возгласы: «Быстрей, товарищи,

быстрей!»

Оглядываю широкий берег. Вижу, как прямо перед глазами в сумеречном мареве

разгораются стога сена. Справа на высоком пригорке полыхают хаты. Оттуда

трассирующими очередями по нашим цепям бьют пулеметы. Вокруг кричат: «Вперед,

вперед!» Крики перемешиваются с неплотной, но дружной стрельбой.

Задыхаясь, взбираемся в гору. Где-то стонут раненые, но их голоса заглушает

стрельба. «Вперед, вперед!» Вот и вершина пригорка. Горящие хаты осыпают нас

горячим пеплом. Неподалеку наши ребята добивают гитлеровских пулеметчиков.

Замедляем шаг. Оглядываюсь — все наши хлопцы, кажется, живы. Что ж будет

дальше?

Вижу, знакомый полковник в пенсне на носу тормошит старика в исподнем белье:

«Где, дед, немцы?» Тот, видимо, глуховат и прикладывает ладонь к уху. Наконец

отвечает: «Иде ти нимцы? Мабуть, везде!»

Подхожу к полковнику, прошу хоть как-то ознакомить с обстановкой. Но тот

растерянно отворачивается: «Обстановку диктует наше положение». Загадочно и

неясно! «Так подскажите, куда дальше идти?» Полковник нервничает: «А-а... Следуйте

самостоятельно!»

Подхожу к своим:

— Козлихин, как с патронами? Есть? Хорошо... А гранаты?

— Смотря куда пойдем и что встретим!

Ряды наши, гляжу, пополняются. Отдельно держится большая группа. Они в