Непостижимая концепция (антология) - Виктор Точинов

– Ворота! – услышал он ликующий вопль Стеллы. – Наши!

Он метнулся вперед, ничего не увидев из-за изгиба стены. И опоздал.

Профессор и Стелла были внутри. В городе. За такой же аркой ворот, как десяток уже виденных, – только здесь напрочь отсутствовали каменные створки.

– Стойте, где стоите! – резко приказал Донован. – И впредь не суйтесь никуда первыми!

Он шагнул в арку, по привычке держа оружие на изготовку. Ствол винтовки уперся во что-то твердое и невидимое. Словно створки ворот находились на своем законном месте, но были изготовлены из абсолютно прозрачного стекла.

Бальди обернулся назад, удивленно поднял брови. Потянул за рукав Стеллу, она обернулась, что-то произнесла – удивленное, судя по выражению лица, ни слова Донован не расслышал.

Он ощупывал невидимые ворота, пытаясь отыскать брешь, отверстие. Профессор и Стелла с другой стороны занимались тем же самым. Ладони их двигались в плоскости, отстоящей примерно на полметра от ладоней Донована.

– Сюрреализм… – произнес Раймон.

Он тоже остался снаружи и не принимал участия в возне с невидимой преградой. Доновану захотелось его пристрелить. Желание было сильным, но он решил отложить до следующего раза. До следующего употребления Раймоном его любимого словечка.

Звуки через арку не проходили, Донован попытался привлечь внимание профессора и Стеллы жестами. Но, похоже, прозрачность преграды оказалась односторонней. Они с Раймоном оставались невидимы для вошедших в город…

Затем ворота и для их взглядов постепенно стали непроницаемыми. Мутнели, серели и вскоре стали выглядеть, как все остальные, каменными и несокрушимыми.

– Это были не наши ворота, – постановил Донован. – Пошли. Будем искать наши.

Теперь возвращаться нельзя. Оставив внутри живого Бальди – нельзя.

Раймон рассмеялся. Веселья в смехе не было. Ощущалось некое злорадство – словно он давно хотел посмяться над Донованом, и вот наконец-то случай представился.

– Пошли, – торопил Донован. – Надо побыстрее собраться вместе.

– Остынь… Я никуда не пойду. И тебе не советую. Ты еще не понял, что внутрь нас не пустят? Таких, как мы, там хватает. Шеф и Стелла – другое дело… А они неплохая пара, ты не находишь?

– Заткнись и шагай.

– Расслабься, Донован… Думаю, скоро все закончится.

– Шагай, пристрелю!

– Сюр… – начал Раймон и не закончил, Донован выстрелил ему в грудь.

Винтовка кашлянула тихо-тихо, словно свой последний звук издал умирающий от истощения больной.

– …реализм, – договорил Раймон.

Пуля валялась под ногами. В полуметре от дульного среза. Полет ее, практически сразу перешедший в падение, Донован прекрасно видел.

Автоматика винтовки не сработала, Донован вручную передернул затвор, выбросив гильзу, снова нажал на спуск… Последовал еще один предсмертный кашель. Вторая пуля шлепнулась рядом с первой.

– Любопытное место, – сказал Раймон. – Высасывает любую внешнюю энергию как губкой.

Третью попытку Донован предпринимать не стал. И от использования подствольника решил воздержаться. Пусть этот дурачок считает себя неуязвимым. Вдруг да выболтает нечто интересное…

Потому что Моратти, похоже, был прав. Донован тогда, в Цюрихе, не придал его словам особого значения, списав все на известную и давнюю паранойю шефа: тот очень многие происходящие неприятности был склонен списывать на происки Москвы и Кауфмана. И слова про завуалированный, но настойчивый интерес «Науком» к происходившим в «зоне Алеф» событиям Донован пропустил мимо ушей. Наверное, зря…

Неизвестно, в игре ли профессор, его могли использовать втемную. Хотя у Моратти имелась информация о попытках «Науком» заполучить в свои структуры Бальди, – профессор отказался, как и от прочих подобных предложений… Якобы отказался… Ладно, до профессора дойдет очередь, когда Донован войдет в город.

А сейчас надо разобраться с паскудником Раймоном. Он, похоже, гораздо лучше информирован, чем демонстрировал все это время.

– Ты выиграл, – сказал Донован, изобразив недолгое раздумье. – Я не могу тебя убить. Не могу войти в город. Скорее всего, не смогу в одиночку выбраться. Но раз я еще жив – зачем-то я тебе нужен и интересен? Так не тяни, излагай свои условия.

– Жив? – переспросил Раймон. – Интересен?

Он снова засмеялся. Смеялся долго и безрадостно, Донован понял, что в чем-то ошибся, что никаких условий он не услышит… Он шагнул к Раймону, грамотно прикрывая нож телом, ударил точно в сердце. Смех оборвался. Вот так-то… Эту энергию никакая «губка» не высосет.

– Глупый ты, Донован… – сказал Раймон. – Мертвый и глупый.

Донован не мог промахнуться. А люди с проколотым сердцем не могут разговаривать, он знал это не понаслышке. В лучшем случае прошепчут один-два слога… Перед ним уникум со смещенным вправо сердцем?

Донован не стал ломать голову. Быстро, отрепетированным движением резанул по глотке. Шагнул в сторону, спасаясь от потока хлынувшей крови.

Шагнул машинально, на рефлексах. Потому что кровь не хлынула. Донован долго и оцепенело смотрел на разошедшиеся края раны, на показавшееся ноздреватое черное вещество, на вид отдаленно напоминающее вулканическую пемзу, но эластичное, мягкое, трепещущее…

Потом он закричал.

…Раймон не ошибся: все закончилось для них двоих достаточно быстро.

Косталиковски и Геверниц

Патрик Косталиковски знал, что люди весьма изобретательны в самых разных областях. В том числе в таком специфическом деле, как целенаправленное нарушение работы собственной психики.

Вне конкуренции здесь, разумеется, великая наука химия. Каких только крышесносных зелий не изобретено за века и тысячелетия! Начиная с простейшей неочищенной органики и заканчивая синтетиками, чьи формулы разрабатывались компьютерами. Чуть позже к делу подключилась другая великая наука, физика, – едва лишь было открыто воздействие на мозг электроимпульсов, а затем и нанофизика, а затем…

Короче говоря, на истоптанной вдоль и поперек полянке очень трудно проложить новую тропу. Но Кос сумел-таки изобрести оригинальный и более чем действенный способ сноса собственной крыши. Не хотел изобретать, но так уж получилось.

Метод оказался на удивление прост. Достаточно в течение нескольких минут разглядывать свой собственный труп – и крыша улетает в неизвестном направлении, всерьез и надолго.

На Донована (шея сломана, вывернута под невозможным углом) и на Раймона (почти как живой, лишь из уголка рта тянется почерневшая струйка спекшейся крови) он внимания не обратил. И над отсутствием трупов профессора и Стеллы не задумался. Своя рубашка ближе к телу. А свое тело, даже мертвое… в общем, понятно…

Компрессия шейных позвонков… Совершенно случайно он смог поставить сам себе диагноз, хотя не изучал медицину. Но был неприятный инцидент в юности: слегка хмельная студенческая компания, спортивный мобиль с демонтированным контроллером скорости, ну и… Тогда он так же сидел над чужим телом, пытался помочь, привести в чувство, а потом услышал от врачей точный диагноз…

Теперь сидел над своим собственным… Кто?! Кто сидел?!

Уж не бесплотная душа, понятное дело, той и сидеть-то не на чем… И не воскресший зомби-мертвец – тело вот оно, такое родное, такое знакомое…

Сидело сознание Патрика Косталиковски – звучит абсурдно и дико, но так оно и было… Сознание, записанное на некий носитель… Или душа, воплощенная в новом теле, – для сторонников этой теории.

Можно было бы поставить с этим носителем-телом пару несложных экспериментов. Для начала проткнуть кожу и посмотреть, потечет ли кровь… Но Кос не желал экспериментировать. Хватит. Наэкспериментировался. Вернее, эксперимент продолжается, но лаборант Косталиковски перешел из его субъектов в объекты. Понижение, что ни говори.

А ведь профессор знал… Или догадывался… Или сам как-то поучаствовал в переносе души-сознания… Хотя нет, едва ли… Судя по тому, как досталось капсуле, Бальди со Стеллой тоже были без сознания… А потом их пятерка продолжила свой путь, унося ложные воспоминания о высадке, только трое из пятерых оказались собственными копиями, очень точными, но не совсем, в какой-то момент профессор начал догадываться, недаром же написал: Донован тоже мертв…

Профессор… Тетрадь… Зачем он послал сюда Коса? Все зная – зачем?

А затем Косталиковски все понял. Мог понять и раньше, но не сумел, ошарашенный зрелищем собственного трупа. Свет! Мягкий электрический свет из иллюминатора капсулы…

Деформированный люк с трудом, но открылся. Кос быстро протиснулся внутрь, тут же защелкнул запор. Экраны Бальди (профессор обожал всем своим придумкам давать собственное имя, невинная слабость гения) – они не от остаточной радиации, какая еще радиация спустя столько десятилетий. Они экранируют нечто другое… Кос не был силен в теории и сформулировал максимально просто: они экранируют наш мир от этого.