Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник) - Роберт Рождественский

Счет

Сначала     ровно тысячу дней,потом еще четыреста дней,а после еще восемнадцать дней(та к подсч и та но)шла война.Невозможно было привыкнуть к ней,невозможно было не думать о ней.Благословляла,крестила,казнилаи миловала она.

И тот,     чья юность осталась в ней,кто сегодня не может забыть о ней,говорит о нейи молчит о нейв окружении внуков,                 лекарств                        и седин,мечтает прожить еще тысячу дней,потом еще четыреста дней,потом еще восемнадцать дней.А после –хотя бы еще один.КЛАДБИЩЕ ПОД ПАРИЖЕМ

Малая церковка.             Свечи оплывшие.Камень дождями изрыт добела.Здесь похоронены бывшие,                     бывшие.КладбищеСан-Женевьев-де-Буа.Здесь похоронены                 сны и молитвы.Слезы и доблесть.«Прощай!» и «Ура!».Штабс-капитаны             и гардемарины.Хваты-полковники                 и юнкера.Белая гвардия.Белая стая.Белое воинство.Белая кость…Влажные плиты             травой зарастают.Русские буквы.Французский погост…Я прикасаюсь ладонью                 к истории.Я прохожу         по Гражданской войне…Как же хотелось имв Первопрестольнуювъехать     однаждына белом коне!..Не было славы.Не стало и Родины.Сердца не стало.А память –была…Ваши Сиятельства,                Их Благородия, –вместе –на Сан-Женевьев-де-Буа.Плотно лежат они,             вдоволь познавшимуки своии дороги свои.Все-таки – русские.             Вроде бы – наши.Тол ько     не наши скорей,а – ничьи…Как они после –             забытые,                     бывшие, –все проклиная и нынче, и впредь,рвались взглянуть на нее –победившую,пусть –     непонятную,пусть –     непростившую,землю родимую!И –умереть…

Полдень.Березовый отсвет покоя.В небе –     российские купола.И облака,будто белые кони,мчатся     над Сан-Женевьев-де-Буа.

Дождь

Дождь     закапал неохотно,словноне желал идти.Будто вспоминал,             как ходятнастоящие дожди.И дорога,        что с опушкинеторопко в лес ползла,вся –     в немыслимых веснушкахкапель дождевыхбыла.Дождь     качнулся, вырастая.И – немного погодя –все на свете         сразу сталочастьюэтого дождя!Был он щедрым,             был он крупным,лился,падал свысока,в землю уходя            по трубамсветлого березняка.Был    доволен сам собою,сам собоюпоражен!

А потом     увидел полеи –пошел в него,             пошел!..Кончился,как огорошил.Убежал –и не найдешь…

Майский,        молодой,                хороший,пахнущий арбузомдождь.

Старая записная книжка

Где же она пропадала?                 (Поиски – труд напрасный!)Вновь я ее листаю,с прошлым –         глаза в глаза.В этой потертой книжке,                 будто в могиле братской –мертвыетелефоны,мертвыеадреса…Уже ничего не поправишь.                     Уже ничего не скажешь.И не напишешь писем.И не дождешься звонков…

Вот на пустой странице –                 Шукшин Василий Макарыч.А перед этим –             рядышком –Симонови Смеляков…Как поименный список                 армии перед боем(хватит работы санбатам,                     разведчикам                             и штабам!).Ояр!Куда же ты, Ояр?!Не отвечает Ояр.Сумрачно и таинственно                 палец подносит к губам.

Строки в потертой книжке                 все еще смотрят призывно.Все еще дышат,             требуют,                 вздрагивают и говорят.Я имя читаюи слышу     глуховатый голос Назыма:«Брат,     мы давно не виделись…Как поживаешь,брат?..»

Трудно листать страницы.Видеть фамилии             тяжко…Зимний полуденный Вильнюс.За незастывшей рекойулица Малонёи.«Стаська! – кричу я.                 – Стаська!»Он улыбается грустно.                 Машет нездешней рукой.

Старая, старая книжка.Буквы поблекли.Однакоимя любое –         словно             прикосновенье к огню.Строчка:«Звонить Паруйру!»                 Два восклицательных знака.Может, звонил.Не помню.Больше не позвоню.

Старая книжка свидетельствует,                         жалует                             и обвиняет,как черный квадратик в «Вечерке» –                         каждый ее листок…Где ты, Кузьмич?Откликнись!..И комнату заполняетнеповторимо протяжный,                 скорбный луконинский вздох…

Я позабыл о времени,                 старую книжку листаю.Вся она –будто исповедь            осиротевшей семьи…Рана моя        открывшаяся.Память моя         святая.Други мои – товарищи.Вечные судьимои.

День

И опять он рождается                 в зябком окне.Барабанит в стекло,будто просит помочь.В нем –     коротком,             еще не потерянном дне –непрерывная боль,сумасшедшая мощь!..«Суета!» – говоришь?                 «Принесет – унесет?»Говоришь, что поэту                 гораздо важнейо бессмертии думатьи с этих высотобращаться к векам                 через головы дней?..

Я не ведаю,чем тебя встретят             века…

Для спешащего дня             я кричу и шепчу.И останется после             хотя бы строка –я не знаю.Я знаю.Я знать не хочу.

Возраст

Г. Юшкявичюсу

А мы еще     мотивы молодежные                         поем!А мы еще с тобой – ого! –                     такие же, как прежде.О том, что годы катятся,                     по детям узнаем.Не по своим, а по чужим,которыхвидим реже.

Еще по пляжу движемся,                 выпячивая грудь.И чей-то голос, чей-то взгляд                     пронзает, как рапира!Но вечером все чаще                 накатывает грусть,что деньопять закончился,а в бокопять вступило.

Нет, мы еще – в порядке!                     Нет, мы еще – вполне!Никто из нас не думает                 ни о каком покое…

Но говорим друг с другом                     (когда наедине)о женщинах –все меньше.Все больше –о погоде.

Еще мы за застольями                 сидим без маеты,не уставая вроде бы                 и даже не пьянея…Но мельче с каждым годом                     газетные шрифты.А лестницы привычные –все круче.И длиннее.

Иронический романс

Знакомый Поэт,             находясь во хмелю,сказал мнес гримасой довольною:«А знаешь,         ведь я тебя                 даже люблю!..По-своему, правда…По-своему…»Забавные фразы             срываются с губ,срываются часто не вовремя…По-своему любит             тайгу                 лесоруб.По-своему любит.По-своему.

Он эту любовь         почерпнул не из книг,ее ощущатькаково ему?!По-своему         любит барана                    мясник.По-своему любит.По-своему.Наверно, и эта любовь –                     не обман,поскольку натуройусвоена…Ведь, в общем-то,             и человека                        комарпо-своему любит.По-своему.Любовь свою к нам             он докажет не раз,докажет, коль будет позволено…С другой стороны,                и сметану                        карасьпо-своему любит.По-своему…

Свое отмеряют             часы и годапоэту,     дантисту             и воину.Мы ближнего любим…

Но все ж иногдапо-своему любим.По-своему.

«Знаешь, я хочу, чтоб каждое слово…»