Лилея - Елена Чудинова

- Было б хорошо, когда б твой Геркулес делал сие без своей всадницы, - возразил де Ларошжаклен, очевидно для давний спор. - Воображаешь, тебя пуля не берет?

- Я по сту раз говорила, все у меня обдумано! В мужском наряде я не охочусь! Синий видит девицу, коли я сама не поднимаю пистолет, так с чего он станет стрелять? Легкая пожива сама идет в руки! А как подойдет, чтоб стащить меня с седла, так уж Геркулес не медлит!

- Расскажешь, как добилась своего фокуса? - спросила Катя. - В обмен и я кое-чего поведаю. Есть у меня свой табун далёко отсюда.

Юная особа кивнула. Казалось, неприязнь ее относилась только до одной Нелли. С Катей, напротив, с пары слов связало их приметное взаимное понимание.

Бивак, меж тем, изрядно опустел. Некоторые из шуанов поднялись наверх, другие занялись кто чем по отдаленным закоулкам пещеры. Подруги, господин де Роскоф, Ан Анку и Ларошжаклен только и остались у ледяной колонны.

- Прошу Вас, будьте снисходительны к нашей мадемуазель де Лескюр, дорогая мадам де Роскоф, - печально сказал де Ларошжаклен. - Не судите о ней строго, хоть Вы, я чаю, привыкли к иному поведению девиц.

- Много близких у ней убито? - тихо спросила Елена.

- Почти вся семья, боле десяти человек, живыми остались только два старших брата. Бабушка, мать, отец, незамужняя тетка, четыре маленьких сестры, трое братишек, из коих младшему был год. Ну, да довольно о том. Я приношу мои извинения: надобно было раньше озаботиться тем, что особы прекрасного полу, проделавшие столь длинный путь, нуждаются в отдыхе. В своей усадьбе я предложил бы гостьям совсем иные удобства, да усадьба моя, хоть и близко отсюда, но лежит в обгорелых руинах. Однако ж в сих пещерах не столь неприглядно, как покажется на первый взгляд. Вам будет удобно в пещере, называемой нами обыкновенно Монашескими палатами. Там частенько ночуют братья либо сестры.

Нелли вправду ощутила вдруг усталость. Однако ж у нее мелькнула мысль, что обязательность Ларошжаклена вызвана отчасти тем, что он хочет переговорить с ее свекром сугубо.

Монашеские палаты оказались двумя низенькими пещерками, прилипшими друг к другу, словно две разделенных аркою части комнаты. В каждую вел при том свой ход из общей залы. Там впрямь нашлось все необходимое для отдыха и туалета. Кроватями служили даже не вязанки прутьев, а набитые водорослями тюфяки. Немало смешным показалось, что среди тюфяков из грубой саржи либо мешковины один был из гобеленовой ткани, с узором из гроздов винограда и роз. Впрочем, умываться предлагалось из кувшина замечательного севрского фарфора над деревянною лоханкой. Причудливый обиход войны!

Катя, как сорока падкая до яркого, тут же устроилась на гобеленовом тюфяке.

Утомленные путешествием, обеи подруги Елены уж через несколько минут уснули. К ней же сон пришел не вдруг. Долго лежала она в полумраке, разбавленном лишь слабым мерцанием самодельной лампадки под деревянным Распятьем, за которое заткнута была сухая веточка можжевельника. Сколь переполненной тревогами и радостями казалась ее душа! Свекор жив, Роман теперь куда ближе, чем казался все странствие, но все же так тревожно далек! Волнения Нелли утихали постепенно, словно буря на воде. На душе сделалось тихо. Веки смежились, но прежде, чем молодая женщина погрузилась в сон, на грани сна и яви, ей вновь привиделся человек, преследуемый синими собаками.

ГЛАВА XIX

Хоть уснула Нелли и позже подруг, но проснулась раньше. Немного жутким было сие пробуждение: темнота вокруг была не простой темнотою, но какой-то особенною. В дому самой глухою осенней ночью тысяча звуков обступает снаружи человеческое жилье. Ветер стучит оконными рамами и воет в трубах, а коли нету ветра, так слышней звуки скотного двора, журчит где-то вода, подают голоса ночные птицы, пробирается за своими делами малое зверье…Здесь же мрак был тяжек, словно каменный. Да он и был каменный! Многопудовый камень отделял их от всего живого. Брр, ровно в Аиде в каком!

Масло в лампадке, верно выгорело: безмолвный мрак этот был кроме того столь густ, что Елена не могла отвязаться от глупого докучного страха, будто вовсе ослепла. Разум, понятно, увещевал, что даже тоненькому лунному лучику неоткуда взяться в пещере, но сердце все же сжималось, а глаза тщетно вглядывались во тьму. И все ж откуда-то она знала, что утро пришло.

Можно было б нащупать в одежде мешочек с огнивом, да жаль было будить безмятежно спавших Парашу и Катю. Нелли предпочла на ощупь пробраться к выходу из пещерки.

Глаза так пригляделись, что в конце каменного коридора обозначился проем в пещерную залу: силуэт неправильной арки из прозрачного мрака, вырезанный во мраке непрозрачном. Никогда б не помыслила, будто кто-то кроме кошки может такое разглядеть!

Бивак шуанов был объят сном. Догорающий факел, воткнутый в расселину, чадя, озарял спящих. Однако ж людей, раскинувшихся на шкурах и хворосте, казалось теперь куда меньше, чем было накануне пирующих. Неслышно ступая меж пленников Морфея, Елена нашла давешнюю лестницу наверх. Что поделаешь, скушно одной бдеть среди спящих, да и хотелось хоть малую толику порадоваться солнечному свету. Пусть даже и когда все потонуло в густом тумане. Вот и вчерашняя хижина, люк снова не задвинут, а очаг простыл. Нелли переступила порог и ахнула.

Скальные острова, прижавшиеся друг к дружке тесно, не враз можно было и догадаться, что для человека они недоступно разделены водою и кручами, терялись в бескрайней океанской дали, черно-смарагдовой, вовсе не такой, как светло-синяя легкая вода под горою Святого Михаила. Птицы густо усеяли их верхушки своими гнездами, приветствуя нестройным хором розовые блики зари.

- Розовоперстая Эос восстала из мрака… - невольно проговорила Нелли.

- Уж не Омера ли ты декламируешь, дочь моя, судя по размеру стиха? Дурная привычка - читать поэзию в переводах! Вовсе дурная. - Господин де Роскоф, с пустым ягташем и легким ружьем на плече, казался бодр.

- Так я не знаю древнего греческого, батюшка, - Нелли украдкой скользнула глазами по своему платью. Господи, помилуй! Хороша же должна быть в глазах свекра новообретенная невестка! Башмаки вконец разбиты, походят на обрубки какой-то коряги. Платье, столько раз служившее ей ночной сорочкою, сто лет не мытые и не пудренные волоса, покрытые убогим чепцом, и, о ужас, впервые в жизни загоревшие руки! Перчатки, изорвавшиеся до дыр, она дни три назад как выбросила. Но все одно с ней никогда не приключалось такой напасти, как загар, все соседки завидовали! Так у ней, верно, и лицо загорело?!

- Похоже жили вы с супругом твоим два сапога пара, - улыбнулся господин де Роскоф. - Пройдемся немного, дитя мое, утро на редкость ясное.

- Но Филипп вить хорошо знает… знал древний греческой язык, - возразила Нелли справедливости ради, опершись на крепкую руку старика. - Это признавал даже лекарь Никодим Дормидонтович, лучший ученый в нашей глуши. Последние два года он и вовсе не вылезал из лексиконов.

- Ушам своим не верю, - господин де Роскоф вновь взглянул на молодую женщину своими пронзительными глазами. - Впрочем, еще в те времена, когда письма доходили, промелькивало в них нечто необычное. Но не в силах был я вникнуть, пытается ли он доставить удовольствие мне, перебирая сохранившиеся знанья, либо тут иное. Потому теперь расскажи мне без суеты, дорогая дочь, что могло вызвать столь глубокую перемену в моем сыне?

Белые и черные птицы кружили над волнами. Восток угасал. Елена помолчала немного, наслаждаясь соленым ветерком, а затем, собравшись, приступила к рассказу. Непросто было распутать давние события в нить связного повествования. Все ж сумела она рассказать о демоне Хомутабале, погубившем Ореста через карточную игру, о покинувшем ее медиумическом даре, об отце Модесте, тайне Царевича Георгия и потаенной Белой Крепости в горах Алтая.

- Боже милостивый, как хотел бы я оказаться там, либо хоть повстречаться да перемолвиться с этими людьми! - с молодым жаром воскликнул господин де Роскоф. - Но не надобно быть Кассандрою в мужеском обличьи, чтобы сказать, все сие - пустые мечтания! Чего не суждено, того не суждено. А все же жаль. Ох, как жаль, дитя, что никогда я тех белых воинов не увижу. Верно тот благородный аббат, благослови его Господь, научил мыслить моего повесу! В сем он оказался удачливее меня. Впрочем, не диво: в ком мы не властны, так это в собственных детях наших. Тебе покуда не понять, до какой степени мы в оных не властны, но погоди, дай вырасти моему внуку.

- Но разве не родитель лепит доверчивую душу дитяти сообразно представлениям своим о том, что хорошо, а что худо, принсипам, вкусам и знаниям? - возразила Елена.

- В чем-то да, но лишь худой родитель лепит слепок с себя. Подобье либо будет разбито, либо человек вырастет безволен. Но я не о том. Сталкиваясь с чужими детьми, мы видим, на какие тайные пружины надобно нажать, чтобы повернуть движенье души во благо. Со своим ребенком все иначе. Пружины видны, но нажать на них не подымается рука. Любовь делает нас беззащитными, а, самое досадное, бесполезными для наших детей. Как хотел бы я вырастить из Филиппа помощника своего, соратника в книжных трудах! Но он не хотел быть таковым. Натура его была иная. Впрочем, я болтаю в пустую. Ты поймешь это, лишь когда подрастет Платон де Роскоф.