Лихие гости - Михаил Щукин

— И каким манером я служить тебе должен?

— А вот когда согласие дашь, тогда и расскажу. За Вознесенским собором — дом Луканина, я там живу. Надумаешь — приходи вечерком, потолкуем. Деньги забери, я свое слово держу. Поехали, Агапов.

Когда возвращались от Дубовых, неожиданно пошел снег. Плавный, тихий, он глушил все звуки, и казалось, что тройка не скачет, а плывет, почти скрытая от глаз белой густой завесой. Захар Евграфович и Агапов, глядя на снегопад, молчали и оба думали об одном и том же: придет ли беглый наниматься на службу и удастся ли с его помощью проникнуть через Кедровый кряж, где обосновался Цезарь?

Почему-то они оба были уверены, что беглый придет.

10

Снег валил и валил — до самого вечера. За несколько часов Белоярск перекрасился в белое, скрыл свои грязные изъяны и при легком морозце, при круглой, яркой луне, величаво поднявшейся в небе, заискрился и засверкал, опрятный и непорочный, как честная девица на выданье. Захар Евграфович остановился возле аккуратного домика под железной крышей, перед которым высились три стройные ели, опушенные снегом, перевел дыхание после быстрой ходьбы и невольно залюбовался. Тишина и благость царили вокруг. Хотелось стоять и стоять, запрокинув голову, ни о чем не думать и даже не шевелиться. Но выскочила из ограды аккуратного домика лохматая собачонка на коротких ногах, похожая на колобок, и залилась тонким, визгливым лаем, таким пронзительным, что резало уши. Захар Евграфович сердито шикнул на собачонку, которая нарушила ему благостную минуту, и открыл легкую дощатую калитку.

Шел он, без приглашения, к белоярскому исправнику Окорокову. Сегодня, когда вернулись с Агаповым от Дубовых, узнал от сестры, что Луизу исправник допрашивал совсем недолго, что рассказала она ему, почти слово в слово, свою печальную историю, которую они уже знали, и на этом весь допрос закончился. Сам Окороков хотел еще поговорить с Захаром Евграфовичем, но, когда Екимыч доложил ему, что хозяин отбыл по срочной надобности, он лишь кивнул головой и понимающе сказал:

— Конечно, конечно… Большое хозяйство — большие хлопоты. Я на днях как-нибудь сам загляну.

Захар Евграфович визита исправника решил не дожидаться. Была у него и своя тайная надежда: может быть, исправник сообщит что-то новое…

Медный колокольчик над дверями звонко сообщил о приходе гостя и оборвал нежную мелодию, которую вели две скрипки. Вот уж никогда бы не подумал, что Окороков, с его-то ручищами, еще и на скрипке играет. Но исправник играл, и совсем недурно. Он и вышел торопливым шагом в прихожую со скрипкой в одной руке и со смычком — в другой. Следом выпорхнула Нина Дмитриевна, всплеснула пухлыми ручками и затараторила, не дав сказать ни одного слова ни мужу, ни гостю:

— Ой, как мило! Захар Евграфович! Ну, вы просто душка! Я как раз сегодня пирожки испекла. Сейчас будем чай пить!

— Я прошу извинить, что так внезапно, без приглашения; мне, право, неловко…

Но Нина Дмитриевна даже не дослушала, подбежала, быстро начала расстегивать проворными ручками пуговицы ватной куртки и при этом, не умолкая, говорила:

— Знать ничего не желаю, извинений глупых не принимаю, будем пить чай и пробовать наливку. Я в сентябре еще купила на базаре облепиху — чудная, совершенно чудная ягода. К стыду своему, никогда о ней не слышала, мы же в первый раз в Сибирь приехали. Проходите, проходите, Захар Евграфович, я мигом. Дорогой, а ты что стоишь? Приглашай гостя…

Благодушно улыбаясь, Окороков положил скрипку со смычком на столик и повел гостя в зал. Усадил в удобное кресло, сам расположился напротив. Одет он был по-домашнему — в просторные штаны и белую накрахмаленную рубаху с широким отложным воротником, в разъеме которого виден был на крепкой груди маленький серебряный крестик на простой суровой нитке. Лежал крестик на широком продольном шраме, который тянулся, похоже, через всю грудь.

— Я извиниться хотел, что уехал…

— Да не стоит, Захар Евграфович. Формальности соблюдены, законы не нарушены, теперь будем писать бумаги. Я благодарен, что вы зашли, у меня к вам вопрос имеется. Скажите, сколько лет вы покровительствуете сиропитательному приюту?

— Да пару лет, не больше. А почему это вас так интересует?

— Опять же формальность. Надо будет указать причину, по которой состоялся вызов французов. Вы, к слову сказать, каким образом их нашли?

— Я их не искал. Дело в том, что приютом занимается моя сестра, Ксения Евграфовна, она там и главная распорядительница, и мамка, и хозяйка, а я только выделяю средства. Вот она и пожелала, чтобы девочки изучали французский язык и чтобы непременно в совершенстве. А раз в совершенстве — значит, нужны настоящие французы. Я в эти дела даже не вмешиваюсь. А когда был в Москве, мне порекомендовали человека, господин Прилепин, если мне память не изменяет, Павел Петрович, он частным образом занимается подбором иностранных учителей. Он их и рекомендовал. Вот, собственно, и вся история. Адрес господина Прилепина я вам могу сообщить, если нужно.

— Хорошо, хорошо, Захар Евграфович. Больше у меня к вам вопросов не имеется. Давайте наливку пробовать и пироги есть.

Нина Дмитриевна между тем накрыла стол и принялась угощать наливкой и пирогами. Мило щебетала обо всем на свете и не давала мужчинам возможности даже перекинуться парой фраз.

Закончился неожиданный для Захара Евграфовича ужин столь же неожиданным музицированием четы Окороковых, которые сыграли для гостя печальную, берущую за душу мелодию. Слышал ее Захар Евграфович впервые, кто автор — не знал, а спросить — постеснялся. Мелодия, казалось, вынимала душу из бренного тела, выносила ее из бревенчатых стен и уводила в неведомое, где не имелось житейских забот, неотложных дел и где можно было жить одним лишь чувством, печалясь светлой печалью и ни о чем не жалея. Редко, очень редко испытывал такие минуты Захар Евграфович, всегда закрученный в крутую воронку обыденности и вынужденный просчитывать каждый свой шаг, чтобы не оступиться. Он загрустил, утратил свою обычную настороженность и рассеянно слушал Окорокова, который вышел его провожать. Окороков же, за которым колобком катилась лохматая собачонка, рассуждал:

— На новом месте, Захар Евграфович, всегда непросто входить в правильное течение службы, время требуется, чтобы оглядеться и ознакомиться. Хлопот у меня — море необъятное. Как в одном служебном циркуляре витиевато сказано, я не только должен преследовать воров, разбойников, военных дезертиров и вообще беглых, но еще и утихомиривать ослушных, проверять состояние дорог, строительства и даже выгребных ям. А также вразумлять сельских обывателей насчет их обязанностей и польз и поощрять их к трудолюбию, указывая на выгоды распространения и усовершенствования земледелия, рукоделий и торговой промышленности, особливо же сохранения добрых нравов и порядка. Ну, если с добрыми нравами и порядком все ясно, то рукоделие, особливо же торговая промышленность, для меня пока штука не совсем понятная. Во всей округе кроме приисков, пожалуй, ничего и нет. Вот я и хочу вас попросить: не будете возражать, если иной раз за советом к вам обращусь?