Доброй ночи, мистер Холмс! - Кэрол Дуглас

Только теперь я поняла, что выбор наряда безупречен. Белоснежный воротничок и манжеты привлекали внимание слушателей к выразительному лицу и рукам певицы, а темно-синяя муаровая ткань платья служила своего рода занавесом, на фоне которого с экспрессией, с чувством, не требующим перевода, сжимались и разжимались бледные пальцы.

Ирен выступала последней, и день клонился к вечеру. В зале сгустились сумерки, и пламя свечей покачивалось, словно в такт музыке, отбрасывая мягкий желтый свет на лицо Ирен.

После того как она замолчала, несколько секунд висела тишина. Когда же люди поняли, что песня подошла к концу, зал взорвался шквалом аплодисментов. Я вскочила, вне себя от восторга, хлопая в ладоши, смеясь и плача одновременно, однако не привлекла тем самым к себе никакого внимания – таких как я было много.

Ирен с достоинством кивнула и, опустив взгляд, скользнула на свое место. Я бросилась было к ней, но меня опередил низенький толстый джентльмен, в лучистых глазах которого стояли слезы.

– Пре-вос-ход-но, пре-вос-ход-но, – бормотал он. Схватив Ирен за руку, он принялся энергично ее трясти. – Когда я вас слышать в «Савое», я думал, вы можете подходить к этой песне. Обычно я делаю предпочтение тенору или баритону. Вихляющееся контральто сильно убивает песню, там слишком часто надо использовать… как же это… по-итальянски это называется portamento[24]. Вы меня понимаете?

– Si[25], – быстро ответила Ирен по-итальянски, с необычной для нее скромной улыбкой. – Вы совершенно правы, я тоже считаю, что каждый звук и каждая нота должны звучать как можно четче. Излишнее глиссандо между ними – ни к чему. Скажите, мистер Дворжак, как вы находите мой чешский? Он сносен?

– Сносен? Это значит?.. – Композитор растерянно посмотрел по сторонам.

– Приемлем, – подсказал какой-то джентльмен.

– Он пре-вос-хо-ден, – расцвел Дворжак и замахал рукой в знак того, что Ирен не о чем беспокоиться. – Пока мое слово что-нибудь значит, вы будете единственной женщиной, которая поет мои песни. Нам надо говорить с вами позже. Адлер… – задумчиво промолвил он и прищурился: – Я знаю, вы американка. Но Адлер – немецкая фамилия, так?

Ирен тут же замкнулась, как это с ней обычно происходило, когда кто-нибудь, включая меня, начинал расспрашивать о ее прошлом.

– Нет, – ласково улыбнувшись, ответила она и больше ничего не сказала.

– Это не важно. – Мистер Дворжак потрепал ее по руке: – В душе у вас есть что-то славянское. Мы такой народ, что нас легко растрогать. Легко, но только чем-нибудь настоящим. Ладно, сейчас я иду к другим человекам, но с грустью.

Свято место пусто не бывает. Как только композитор ушел, Ирен сразу окружили поклонники. Я же отправилась прогуляться по квартире, всякий раз останавливаясь и слушая, когда начинали хвалить Ирен: ее голос, выразительность, платье и манеру держаться.

Ну как же я, прожив с подругой столько времени, могла в ней хотя бы на мгновение усомниться? Я не знала никого, кто мог столь же легко подчинять людей своей воле, как Ирен. После всех испытаний и приключений, которые мы пережили вместе, начиная от расследования темного дела об утонувшем матросе, которое осталось по сей день неразгаданным, и заканчивая покорением зрительских сердец, я могла с уверенностью сказать: уж если мне о ком-то на этом свете и не следовало волноваться, так это об Ирен.

Триумф Ирен оказался лишь первым дуновением набиравшего силу ветра перемен, которому было суждено навсегда изменить привычное положение вещей. После концерта нам уже не удалось вернуться к прежнему размеренному образу жизни, хотя главные события были еще впереди.

Их пора настала, только когда дождливая осенняя погода сменилась зимней сушью. В тот день я позаимствовала у Ирен муфту – мне предстояла долгая дорога на омнибусе в Темпл. Мои услуги машинистки снова понадобились Годфри Нортону, который продолжал время от времени обращаться ко мне.

С того самого октябрьского дня, когда Ирен ворвалась к нам в квартиру с радостной вестью о том, что ей предстоит выступать перед Дворжаком, отношение моей подруге к муфте чудесным образом изменилось. Все чаще и чаще я замечала, что муфта одиноко лежит в одной из комнат, напоминая брошенную собачку, которую разлюбила хозяйка. И вот в то зимнее утро я решила прихватить муфту с собой. Сделала я это по двум причинам: во-первых, было холодно, а во-вторых – не пропадать же зря вещи.

Мистер Нортон услышал звук моих шагов и открыл мне дверь, прежде чем я успела постучаться.

– Заходите, мисс Хаксли, заходите. На Флит-стрит гуляет жуткий ветер… Что с вами случилось? Вы раскраснелись…

– Как вы сами сказали, на улице очень ветрено и холодно.

– Ну да, разумеется. Присаживайтесь и выпейте чаю.

Несколько месяцев назад Годфри перебрался в контору побольше. Молодой человек усадил меня в мягкое, обтянутое кожей кресло с подголовником и вскоре подал мне курящуюся горячим паром чашку.

Аромат мятного чая словно прорвал плотину. Я потянулась к одному из потайных кармашков, расположенных в глубине муфты, выхватила платочек и прикрыла им лицо.

– Мисс Хаксли, милая, что случилось? Прошу вас, расскажите.

– Это все чай. – Я громко и очень неестественно чихнула. – Именно таким чаем меня угостила Ирен, после того как спасла от уличного воришки. Понимаете? Тот чай был тоже мятным… – Не в силах больше сдерживаться, я зарыдала.

– По правде говоря, я ничего не понимаю, но очень хочу понять. Вы не могли бы начать с самого начала?

Я подняла на мистера Нортона взгляд, не сомневаясь, что мои глаза сейчас красны от слез. В отличие от моего нанимателя, другие мужчины, что красивые, что безобразные, редко проявляли ко мне участие, предпочитая меня не замечать. Должна признаться, забота мистера Нортона была мне приятна, особенно теперь, когда я понимала, что он действует из искренних побуждений. Я уже совсем забыла, при каких обстоятельствах мы познакомились. С удивлением я поймала себя на том, что отношусь к нему как к другу.

– Ирен снова улыбнулась удача, – объяснила я, – причем мне стало об этом известно только вчера. – Мистер Нортон слегка напрягся. Так происходило всякий раз, когда заходила речь о моей подруге. – На самом деле я не должна плакать, потому что очень за нее рада.

– Да неужели? У нее появился очередной видный клиент?

– Видный покровитель.

Мистер Нортон посуровел. Я знала, что он до сих пор относится к Ирен с подозрением.

– Да нет же, вы меня неправильно поняли! Речь идет о ее театральной карьере. Осенью она выступала перед композитором мистером Антонином Дворжаком. Он был так потрясен ее талантом, что рекомендовал ее директору «Ла Скала». И вот теперь ее пригласили в Милан. Пока в дублирующий состав. – Я замолчала, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы подавить икоту. – Ехать надо немедленно. Ей предстоит выучить все мало-мальски важные женские партии. Благодаря такой многосторонней подготовке в один прекрасный день она станет примадонной.

– На мой взгляд, в одном качестве она уже бесподобна, – съязвил молодой адвокат.

– Не надо о ней так…. – попросила я. – Вы не представляете, какой доброй, какой сердечной она иногда бывает. Кроме того, вы ни разу не слышали, как она поет. У нее божественный голос, но с таким сложно получить роль, хотя он диапазоном от сопрано до контральто… Работа в «Ла Скала» – для Ирен последний шанс. Она к нему долго шла, она его ждала…

– И когда она уезжает?

– Через неделю. Вам непременно надо с ней встретиться. Когда Ирен приходит домой, она буквально светится от счастья. Даже когда она говорит, кажется, что она поет. Я не понимала, как ей раньше было тяжело: постоянно тренировать голос, браться за маленькие роли, расследовать эти дурацкие «дела»… Сейчас она как птица, которую выпустили из клетки на свободу. Теперь Ирен не ходит, а буквально порхает по нашей квартире. Порхает и смеется. Ну просто как соловушка.

Мистер Нортон, изогнув бровь, хмыкнул и кивнул на стынущую чашку чая. Я покорно сделала глоток.

– То, что вы рассказываете, просто прекрасно, – заметил адвокат. – Вот только мисс Адлер, вырвавшись на свободу, оставляет в клетке вас. Одну. Впрочем, насколько я понимаю, это ее нисколько не смущает.

– Вы не правы. – Я села прямо. Услышав обвинение Ирен в предательстве, я взяла себя в руки. – Она хотела… она с самого начала думала, что мы поедем в Милан вместе. Она называет этот город «Милано»… Так забавно. – Мне не удалось сдержать улыбку. – Но я напомнила ей, что не говорю по-итальянски и, значит, мне не удастся найти на новом месте работу.

– Она об этом не подумала.

– Да. Видели бы вы, как вытянулось у нее лицо, когда я сказала, что не смогу с ней поехать. Понимаете, она не обдумала практическую сторону вопроса. – Я пригубила чай, совсем как четыре года назад, когда им угощала меня в кондитерской Ирен. Как и тогда, мне сейчас было грустно и одиноко. Как странно, что из всех людей, которых я знала, именно Годфри взял на себя ту роль, которую выполнила столько лет назад Ирен.