Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

В этой связи становится понятным поведение Орлова в должности командира дивизии. Его стремление опереться на солдат и преследование им офицеров, применявших телесные наказания, объясняются не только человеколюбием или подготовкой дивизии к восстанию. В солдатах он видит народ, а в офицерах – чиновников, пресмыкающихся перед престолом и являющихся проводниками правительственного деспотизма. Орлов на деле пытается воплотить идею союза аристократа и народа в борьбе за гражданскую свободу. И хотя их интересы в этом сближаются, полностью они не могут совпасть. Замыслы широких демократических преобразований не получат поддержки аристократически настроенного Орлова.

Восприимчивость М. Ф. Орлова к идеям Ж. де Местра была обусловлена прежде всего воспитанием, полученным в иезуитском пансионе аббата Николя, далее – тем обществом, в котором вращался Орлов в предвоенные годы, а также политическими событиями, совершавшимися в Европе, начиная с Аустерлица и кончая возвращением Бурбонов на французский престол. Потом их пути расходятся. Местр за свою связь с иезуитами вскоре после изгнания их из России будет объявлен персоной нон грата и навсегда покинет страну. Орлов изберет для себя путь политического заговорщика и станет одним из тех людей, появление которых в России Местр предвидел столь же ясно, как и Реставрацию, хотя это предвидение внушало ему тревогу и опасения. В своих петербургских письмах сардинский посланник неоднократно говорил о том, что не простой народ, а просвещенное дворянство даст России «Пугачева с университетским дипломом».

И тем не менее общение с Ж. де Местром не прошло для Орлова бесследно. Как и уроки аббата Николя, оно способствовало обретению декабристом культурного опыта и выработке у него тех нравственных принципов, забвение которых бывает крайне опасно в политической борьбе.

Глава четвертая

Союз благоденствия и литература

В начале XX в., когда в печати стали появляться стихотворения членов тайных обществ, осужденных Верховным уголовным судом по делу 14 декабря 1825 г., сложился научный миф о декабристской литературе. Одним из его творцов стал Н. А. Котляревский, опубликовавший на страницах «Русского богатства» серию очерков под названием «Литературная деятельность декабристов»[333]. Чуть позже была сформирована основная парадигма писателей-декабристов: К. Ф. Рылеев, А. А. Бестужев, В. Ф. Одоевский, В. К. Кюхельбекер, В. Ф. Раевский, Ф. Н. Глинка, П. А. Катенин. После того как каждый из них удостоился отдельного тома, а то и двух в большой серии «Библиотеки поэта», они в представлении широкого читателя не только прочно вошли в число первых поэтов пушкинской эпохи, наряду с такими мастерами слова, как В. А. Жуковский, Д. В. Давыдов, П. А. Вяземский, Е. А. Баратынский, А. А. Дельвиг, но и образовали отдельное «декабристское» направление. Между тем простого непредвзятого взгляда было бы вполне достаточно для того, чтобы понять, что «поэты-декабристы» не только имеют между собой мало общего в плане поэтического языка и стиля, но и тематически подавляющее большинство текстов никоем образом не связано с движением декабристов. Что же касается эстетики произведений, то опять же в большинстве своем их уровень не поднимается над уровнем массовой романтической литературы, за исключением разве что Кюхельбекера с его неуклюжими поэтическими экспериментами, вызывающими улыбку даже у его ближайших друзей – А. С. Пушкина и И. И. Пущина.

С другой стороны, в середине XX в. Г. А. Гуковский, исследуя поэтический язык русского романтизма, выдел в нем особый гражданский стиль и дал ему яркую характеристику: «Когда мы обращаемся к произведениям гражданской поэзии 1810–1820-х годов <…>, мы не можем не заметить специфического сгущения в них определенной политической терминологии. Народ, отчизна, деспот, порок, добродетель, тиран, свобода, ярем, вольность, гражданин, рабство и т. д. – эти слова составляют как бы лейтмотив гражданской поэзии и в идейном и в непосредственно стилистическом смысле. Однако эти словесные лейтмотивы не выделяются на фоне других словесных групп. Они окружены целыми гнездами слов-символов, менее явственно окрашенных политически, но не менее выразительных идеологически»[334].

Отдельные стихотворения так называемых «поэтов-декабристов», несомненно, укладывались в границы описанного Гуковским стилистического пространства. Но не только они были наиболее яркими носителями этого стиля. Сам этот стиль возникает гораздо раньше появления декабризма, продолжает существовать после разгрома движения, и своих вершин он достигает отнюдь не в творчестве Рылеева, или Бестужева, или кого-либо еще из «поэтов-декабристов», являющихся не столько творцами, сколько эпигонами гражданского романтизма, а в поэзии Пушкина и Вяземского.

Для самих декабристов это было вполне очевидно. Они отнюдь не переоценивали собственные способности к литературному творчеству. В то же время, прекрасно осознавая мощные пропагандистские возможности художественного слова, они пытались возглавить литературный процесс и направить творчество выдающихся поэтов своего времени в нужное им русло. О том, как осуществлялось взаимодействие идеологов тайных обществ с современным им литературным процессом, и пойдет речь в настоящей главе.

В уставе Союза Благоденствия сказано, что это общество «в святую себе вменяет обязанность распространение между соотечественниками истинных правил нравственности и просвещения»[335]. Роль слова как устного, так и письменного в этом деле становилась приоритетной. В частности, говорилось, что «каждый член <…> должен стараться во всех речах своих превозносить добродетель, унижать порок и показывать презрение к слабости»[336]. В полном соответствии с этим требованием действовал Ф. Н. Глинка. В его записной книжке есть «памятка», о чем следует говорить в обществе: «Порицать: 1) А[ракчее]ва и Долгорукова, 2) военные поселения, 3) рабство и палки, 4) леность вельмож, 5) слепую доверенность к правителям канцелярий (Ге[тгу]н и Ан[нен]ский), 6) жестокость и неосмотрительность уголовной палаты, 7) крайнюю небрежность полиции при первоначальных следствиях. Желать: открытых судов и вольной цензуры. Хвалить: ланкастерскую школу и заведение для бедных у Плавиль[щикова]»[337]. При этом в Уставе Союза Благоденствия особо подчеркивалось, что следует «стараться речами своими приносить существенную пользу, а не блистать оными»[338]. Особое политическое красноречие утверждалось как отказ от внешних украшений речи. Прекрасный оратор М. Ф. Орлов, как отмечалось в предыдущей главе, в своей речи при вступлении в литературное общество «Арзамас» противопоставил «тяжелый булатный меч брани» как более привычное для себя средство «легкому оружию Аполлону». Позже Рылеев, посвящая свою поэму «Войнаровский» А. А. Бестужеву, напишет: