Рай в шалаше - Галина Башкирова

— И ты пошел? — почти испуганно удивилась Таня.

— Пришлось, неловко было отказываться, женщина... одна в городе, как-то я не так воспитан.

— Ну и как?

— Да ничего, вполне сносно, она умеет себя вести.

— Видишь, быстро как все получается, а ты еще был обескуражен, что я ее выставила, эту бедную сиротку.

— Милая, разве я смею на тебя обижаться? Я удивился, на тебя это так непохоже. Ты права, Нонна в Москве не пропадет, уже обжилась, уже появились какие-то приятели аспиранты, уже они у нее в услужении, уже у кого-то из них есть сестра, сестра достает билеты в театры, уже ей дружно ищут квартиру, она хочет снять комнату только в центре, говорит — «недалеко чтобы от вас было, Константин Дмитриевич, вы мой духовный отец».

— Отец? — переспросила Таня. — Духовный?! — и тут же поперхнулась. — Она позволяет себе разговаривать с тобой в таком стиле?

— Пусть, — отмахнулся Костя, — это же не мой стиль, ее, какая разница!

— Но этот стиль предполагает определенный стиль отношений.

— Какие у нас с ней могут быть отношения, так, ерунда.

— Знаешь, Костя, мне кажется, она хочет закрепиться в Москве.

— Прокашляйся, Танечка, что, не в то горло попало? — спросил он заботливо. — Постучать тебя по спине? О боже, не хватало только, чтобы из-за этой девицы ты поперхнулась. — Он потянулся к Тане и неуклюже побил ее не то по спине, не то по плечу. — Закрепиться в Москве, — продолжал он, — это значит прописаться, а с пропиской я помочь не могу.

— Ну знаешь, — откашлялась наконец Таня, — не понимай ее так примитивно. Есть другие способы.

— Покраснела, потом побледнела, не нравится мне твое состояние, — покачал головой Костя. — Сначала стала вот как эта редька, а теперь как этот белый рис. Сосуды шалят, Танечка, не нравится мне это, в тридцать пять лет я даже не подозревал, что во мне есть сосуды.

— И все-таки у меня чувство, что ты этой Нонне нужен не только для того, чтобы защититься.

— Мура все это, милая, выпей коньяку, — он улыбнулся, погладил ее по плечу. — Нонна принадлежит к новой породе, старательница в науке, сейчас таких много. Она убеждена, что секретами настоящей науки владеют избранники, люди вроде меня. Остальные — скрытые бездельники и болтуны. Но поскольку диссертация это ремесло, то избранник лучше других подскажет, где нахватать готовые блоки. Она хочет выведать у меня рецепт, понимаешь? Вот и весь секрет.

— Боюсь, ты ее упрощаешь.

— Милая, проста сама ситуация, наука перестала быть заповедником. И вот результат — провинциальные девочки рвутся в модную науку.

— Не только, Костенька, они рвутся и к модным профессорам. И вообще, — Таня сделала невольную паузу, — они рвутся.

Костя улыбнулся:

— Меня умиляет твое серьезное к ней отношение. Ты думаешь, она мной увлечена? Ну, может быть слегка, по линии интеллекта, так сказать, не больше. Ее слишком занимают собственные проблемы.

— А устройство жизни в Москве?

— На что ты намекаешь, дурочка? Ты совсем не умеешь злиться, не пытайся, только смешно морщишь носик. Эта Нонна всего и без меня добьется, можешь не сомневаться. Она далеко пойдет, вот увидишь. Что ты так удивленно на меня смотришь? Достоинства по женской части у нее на нуле, но это ей не помешает, отнюдь. Если мужчина хочет сделать карьеру, ему следует жениться на подобной женщине. Такая, пожалуй, даже меня заставила бы делать все как положено. У нее великий дар — она не подозревает, что есть невозможные вещи, именно поэтому для нее все возможно. И все не стыдно. Нет нравственного барьера.

— А ты не преувеличиваешь?

— Нет, это чисто мужское ощущение. В ней чувствуется заряд — стремления к власти, славе, большим деньгам. Этот зуд успеха возбуждает мужское честолюбие. Сама она никогда крупной личностью не станет, нет материала, зато она толкатель других, вернее, другого, того, кого выберет, так сказать, себе в спутники, — даром свои силы расходовать она не станет. Ты о чем задумалась? Опять ничего не ешь, беда с тобой...

— Я весь шашлык съела, ты не заметил.

— Я все замечаю, я заметил, ты погрустнела. Из-за Нонны? Давай перестанем о ней говорить!

— Зачем? Тебе же надо выговориться.

— Конечно, надо, а кому я еще могу пожаловаться? — Костя как-то криво улыбнулся. — Пожаловаться, что меня преследуют по пятам, курят мне фимиам, задохнуться можно, «у вас такой замечательный стиль, вы такой необыкновенный человек, вы так резко выделяетесь» — провинциальная манера льстить, хоть чай без сахара пей. Ей и в голову не приходит, что стиль — это безумный труд, а не редактирование списанной в библиотеках чепухи.

Таня вздохнула:

— А ты ей об этом сказал?

— Намекнул.

— А редактировать будешь?

— Знаешь, я все же ее научный руководитель...

— Значит, она все правильно рассчитывает.

— Глупая какая! Неужели ты ревнуешь? Мне это даже приятно. Кстати, подражая мне, она уже начала сочинять гипотезы. Выложила мне свои соображения о любви, наскребла у Фрейда и Юнга, цитировала Сартра, на языках, разумеется, ничего не читала, знает по реферативным работам.

— А ты ей что сказал? Одобрил?

— Ну знаешь, громить первые шаги неловко как-то, пусть пробует.

— Пусть! — повторила Таня.

— О боже, что у нас с тобой за дикая манера обсуждать других, — Костя виновато заглянул Тане в глаза, — ты не замечала? Только о других, никогда о себе.

— О других легче.

— Так вот, к вопросу о других: я, между прочим, этой самой Нонне тоже выдал гипотезу о любви.

— Давай, Костенька, выпьем, и ты мне все подробно расскажешь, — засмеялась Таня, — о себе и о Нонне.

— Злюка!

— За что пьем? Опять за наши доблести? За твои!

— Почему за мои?

— Ты же доблестный человек, рыцарь, ты сочиняешь в честь дам гипотезы. Раньше в нашу честь слагали песни, носили на рукаве наши цвета, — Таня отпила еще глоток коньяка, засмеялась. — Удивительно, правда, раньше седлали коня, ехали через всю Европу к замку, дороги плохие, полно разбойников, вот-вот прирежут, и в замок еще то ли пустят, то ли нет, и песню сочинил, то ли хорошую, то ли не очень, — не дураки же вокруг, все поймут, и она поймет, послушает, покачает головкой, потупит нескромные глазки: «О мой рыцарь, я так ждала вас, а вы так бездарны!..»

...Костя слушал ее внимательно, не улыбаясь, пытаясь понять, к чему Таня клонит, хотя, казалось бы, пора ему было и улыбнуться, и перебить ее или, во всяком случае, по извечной своей привычке, — поправить, он конечно же больше Тани знал и о рыцарях, и о трубадурах и труверах, он должен был бы дополнить Танины слова чем-нибудь вроде «а ты знаешь, Танечка, кстати, когда рыцарь Ромуальд Прованский собрался в крестовый поход такой-то, ну ты знаешь, тот, что окончился в Палестине тем-то, там еще их предводитель, ну тот самый, третий сын Людовика Святого, женился на византийской царевне, ну помнишь, была еще шумная история с похищением, и ветер подул не в ту сторону, но все кончилось благополучно; правда, оба они вскоре погибли от руки кочевников...».

Костя свято и благоговейно любил факты, одни тянули за собой вослед другие, обычно он не мог себя остановить. Его необъятная эрудиция, накопленная долгими годами детства, проведенного в недомоганиях и болезнях, среди редких, малочитаемых книг, среди редких, маловстречаемых в обычной жизни людей, его тренированная память, требующая постоянного воспроизведения информации, освежения ее, казалось, существовали уже помимо него и заставляли высказываться в тех случаях, когда говорить не было никакой надобности, когда, напротив, Костя откровенно мешал, сбивая нить общего разговора. Но сейчас он почему-то молчал и лишь выжидательно глядел Тане в глаза.

— Ты к чему это, Танечка? — мягко спросил он. — Я тебя чем-то обидел? Прости. Или ты опьянела? Закружилась голова?

— Да нет, — сказала Таня. — Я это к тому, что сейчас подарки стало делать легче, и к тому еще, — она улыбнулась, — что в подарках вроде твоих...

— Каких моих подарках? Нет, ты положительно выпила лишнее.

— Подожди, в подарках вроде твоих гипотез разобраться почти невозможно. Хороша ли песня, всем ясно, а наука дело темное. Вот Голодков преподнес своей жене в подарок статуарность, ну и что? Печаль одна!

— Танечка, ты что-то не то несешь.

— Почему не то? — Таня вздохнула, пожала плечами, предложила: — Пойдем потанцуем!

— С ума сошла. Я не умею.

— Ну и что? Видишь, как там тесно, все толкаются, и мы потолкаемся, хоть немножко, давай! — Таня тянула его за рукав и уже встала, чтобы идти, оправила юбку, Костя перехватил ее, усадил обратно в кресло.

— Успокойся!

— Да спокойна я, мне хочется двигаться.

— Посмотри, как танцуют другие, двигайся мысленно.

— Мне самой хочется! — протянула Таня тонким голосом.

— Нет, ты просто невозможная сегодня какая-то, ужас просто, любительница танцев, ревнивица, осуждательница, ну что ты так на них смотришь? Тебе тоже хочется крутиться в этой свалке? — Он удивленно покачал головой. — Непостижимо. Давай лучше я тебе свою гипотезу доложу.