Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вот, смотри, эти листочки – то же самое растение, только одето немного по-другому. Но от болей в кишечнике оно помогает что здесь, на Рифе, что в Каролине и Вирджинии. Боль, она ведь одна и та же, в какой бы местности и у кого бы ни возникла», – ее голос звучал в моей голове, подсказывая и направляя.
Вот так я и нашла сассафрас, шалфей и лимонную траву. Кора ивы успокаивает головную боль и снимает жар, мята помогает при болях в животе. Обнаружились и травы, облегчающие родовые муки и боли от ежемесячных кровотечений у женщины. В старой лекарской сумке лежало много пустых флаконов и банок, которые я вычистила, тщательно вымыла, а потом еще и кипятком обдала, чтобы удалить любую заразу. И сложила в верхнюю часть грубого деревянного стола. На некоторых пузырьках были письменные пометки. Но я их не понимала. Поэтому соскребла и нанесла собственные, чтобы отличать одно снадобье от другого. После чего обвела комнату напряженным взглядом, словно пытаясь из воздуха сотворить столь нужные полки. Но увы! У меня не было таланта к рукоделию, я могла зашить порез на ноге, но не прореху на платье. Могла обдирать кору, резать траву, ветки и кусты и все это варить, делая мази, настои и отвары, или нарезать ткань на бинты, но не умела готовить. И полку соорудить не сумела бы.
– Добрый день, тетушка. – Мужской голос был низким и каким-то бархатистым, интонация – уважительной.
Я обернулась. В дверном проеме высветился окруженный ореолом силуэт с молотком в одной руке и большим деревянным ящиком для инструментов в другой. Медленно он шагнул во мрак хижины и стал человеком. Который, похоже, увидев меня, удивился не меньше. Парень был высоким, худощавым, и от его лица дыхание у меня в груди замерло.
– Я… я, конечно, достаточно взрослая, чтобы быть тетушкой, – пробормотала я, думая о ребенке старшего брата, родившемся незадолго до того, как нас с Джери похитили. – Но все же еще не так стара, чтобы считаться тетушкой вам.
Он рассмеялся. Это был самый красивый звук, который я когда-либо слышала, от самого красивого мужчины, какой когда-либо попадался мне на глаза.
– Да уж, вы правы! Мои извинения, мэм, – сказал он, кивая. – Когда мастер Роберт сказал, что приехала повивальная бабка, я… ну, я решил… пожилая женщина. А вот и нет… – Он закусил губу, а затем снова улыбнулся. – Я Джеймс, плотник-каменщик-кузнец и вообще делаю все и у мастера Томаса, и здесь, в «Белых кленах» у мастера Роберта. Он-то и прислал меня починить эту хижину, которая раньше принадлежала Мейзи. Ну, которая это, была нянюшкой в семье Нэш, пока… В общем, скончалась Мейзи. Аккурат в день рождения мастера Томаса-старшего.
Он указал на стропила, на выходящее на восток единственное окно с выбитым стеклом.
– А здесь давненько никого не было.
Этот парень, Джеймс… Его голос… Его слова обвивали меня, как руки. Улыбка не сходила с лица. И глаза не отрывались от моих. У меня перехватило горло. Я открыла рот, но слова не шли. Сердце колотилось в груди как бешеное.
Наконец мне удалось выдавить:
– Я знахарка. Меня зовут Мариам.
2
Пограничье
Трудно говорить о нем, произносить его имя, рассказывать историю его дел, нашей жизни. Я держу память о нем при себе, хотя дети говорят, что мне не следует этого делать. Время. Оказывается, мы были вместе двенадцать лет. Целых двенадцать. Всего двенадцать. Без него я живу уже больше семидесяти, но до сих пор ощущаю тепло его руки на своем плече, ясно вижу лицо, хоть на обоих глазах у меня бельма. Слышу его… Джеймса… голос, он говорит со мной шелестом листьев, тихой песней речной воды, журчащей по камням у пристани, щебетом первой птицы, поющей перед восходом. Я всегда буду слышать его голос. Прошло четыре жизни. Думаю… я прожила с ним достаточно долго, чтобы скучать по нему столько, сколько мне осталось.
«С мужчиной, которого ты полюбишь, будет по-другому, малышка Мэри».
Так говорила Мари Катрин… и откуда только узнала? Но всё и было по-другому, с того момента, как я впервые его увидела. И так с тех пор больше не было ни с кем, ни с одним мужчиной.
При звуке его голоса у меня перехватывало горло, а сердце начинало биться так, что становилось больно. От его отдаленного смеха желудок сжимался и не успокаивался, пока Джеймс не появлялся передо мной. На работу в поле я уходила рано, еще солнце не взошло, и перед тем, как отправляться, или возвращаясь поздно ночью, мне до смерти хотелось услышать постукивания его молотка или удары топора по дереву, эхом раскатывающиеся в окружающей полной тишине. Особенно когда похолодало, когда из воздуха ушла влага, заглушавшая звуки, и ритмы, резкие и ясные, стали слышнее. Словно Джеймс стоял рядом. Конечно, это мог быть кто угодно из здешних работников. Юпитер, например. Там ведь рубили деревья и люди мастера Маккея. Но мне нравилось думать, что это Джеймс, просто чтобы я могла мечтать о нем, представлять его лицо, чувствовать, как он нежно прикасается к моему плечу, к груди, обнимает за талию.
Мастер Томас разрешил Джеймсу приходить и уходить, когда тому нужно. Ведь он работал и на фермах Нэша, и дальше в округе, и даже за ее пределами. Когда требовалось что-то починить, прибить, склепать, звали Джеймса. И Томас Нэш нанял его так же, как Роберт – меня. А работая на ферме мастера Роберта, он часто заходил в хижину к Элинор или к Айрис, где можно было поболтать и посмеяться, или ему давали поручение и позволяли после этого немного задержаться.
– Мисс Мариам, если позволите, я бы хотел заглянуть в гости, – сказал Джеймс однажды вечером, усаживаясь на темно-гнедую лошадь, чтобы ехать обратно. – Если вы… расположены.
Я не была уверена, что правильно поняла это слово, но по тому, как Джеймс улыбнулся, догадалась, что ничего плохого в нем нет.
Пока клубок моих дней на ферме «Белые клены» постепенно наматывался, Джеймс всегда был рядом. Но мы держались на некотором расстоянии друг от друга. Он называл меня «мисс Мариам», а я его – «мистер Джеймс». В прежние-то времена все разговоры вели бы только наши родные. Не мы. Мой отец встречался
