Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

В войну сиротой остался, в детдом попал. Малышом совсем. Не много помнит он о том времени, но крепко запомнил, что случилось-приключилось, когда стащил из красного уголка гармонь. Очень уж нравилось ему смотреть, как на ней играют. По малолетству думал, что играть на гармони почти то же, что играть на патефоне. Вся разница в том, что на патефоне ручку крутить надо, а на гармошке мехи растягивать да кнопки нажимать. Забрался он как-то под кровать и давай пиликать потихоньку. Вдруг видит — рядом сапоги появились. Решил было, что просто не заметил их раньше, но сапоги постояли, постояли и передвинулись в другое место. Потом изогнулись, под кровать протянулась чья-то рука, схватила его за ухо и выволокла из укрытия. Поднял голову — директор детдома. Вырываться не стал — ухо пожалел. Был в детдоме такой, без уха, говорили — за воровство где-то на базаре оторвали. Привел директор его к дежурному. «Вот полюбуйтесь, как инструмент охраняете». Но гармонь не отобрал. «Наиграешься вдоволь, — сказал, — верни, захочешь еще — попроси, дадут. Чего доброго, музыкантом станешь. Только смотри не урони. Тяжелая ведь». Однако сложное это дело оказалось — научиться играть. Две музыкальные фразы подберет, а третья неизвестно куда заводит. И все же Саша не терял надежду освоить незамысловатый инструмент.

Вскоре гармошка эта повернула сиротскую Сашину судьбу.

Как-то приехала в детдом женщина, милая, с ласковым голосом. Только родимое пятно на лице портило ее — большое, на полщеки. Долго ходила по комнатам, присматриваясь к детям, потом увидела малыша, самозабвенно истязавшего гармонь, подошла, по голове погладила, конфет в ладошку сунула. Когда ушла, Сашу вызвал к себе директор и сообщил, что мать нашлась. «А где она?» — «Так ты ж ее видел. Что конфеты дала. Завтра придет за тобой». Слишком смышленым был малец, чтобы поверить в такое чудо, но тетенька понравилась, да и возможность покинуть детдом была заманчивой. Он так бурно выразил свой восторг, что ни у кого не осталось сомнения: поверил.

Увезла Сашу Юлия Прокофьевна в свое село Дерябино, и зажил он там вольной жизнью. В школу ходить стал, товарищей новых завел. Юлия Прокофьевна работала телеграфисткой, достатка была среднего, но Саше ни в чем не отказывала, откармливала, отпаивала молоком, и вскоре он из заморыша в такого битючка превратился — всем мамам на зависть. А казалось бы, с чего? Харчи самые простые — картошка да молоко. Возвращаясь из школы, Саша рьяно принимался за хозяйство. Хворосту насобирает, двух уток покормит, картошку почистит старательно, чтобы лишнего с кожицей не срезать, глазки повыколупывает. Придет мать — в избе чисто, тепло. Гармонь купила. Старую ливенку. Дедок один нашелся, частушки играть научил, а еще — «Глухой неведомой тайгою…».

Все шло как нельзя лучше, но на четвертый год счастливого Сашиного житья решила Юлия Прокофьевна выйти замуж. Увидел Саша ее избранника и взгрустнул. Очень уж суровый человек и как из деревяшек выстроганный — и голос скрипел, что телега несмазанная, и ходил прямой, негнущийся, как будто заместо хребта у него кол был вставлен, и глядел одеревенелыми глазами. В этих-то глазах и прочитал Саша свой приговор.

Два дня лила слезы Юлия Прокофьевна, а на третий отвезла сына в детдом — не захотел «деревянный» жениться на ней с приемышем, да еще неизвестно от кого рожденным, — потом беды не оберешься.

Саша уже кончал седьмой класс, когда вызвал его к себе директор, сказал, что сестры объявились.

Смутно вспомнилось Саше: стоят возле него две девочки, одна побольше, другая поменьше, та, что побольше — с жидкой тюрей в мисочке. Сунет в рот ложку меньшенькой, ложку ему, запричитает по-взрослому: «Бедные мои сиротушки, как же нам без мамки теперь…» Положил директор перед Сашей две фотографии. Девчата. Смазливенькие и какие-то разные. Черненькая и беленькая. Черненькая уже видно барышнится, а беленькая его лет. Ничего ему не подсказали эти фотографии, ни в чем не убедили. Директор повернул их обратными сторонами. «Лиза Кристич», «Катя Кристич», — прочитал Саша, опять-таки не испытав радости. Только подумал умудренно: «Чего не бывает на свете. Может, в самом деле сестры нашлись». Посмотрел на фотографии повнимательнее — черненькая девочка вроде чем-то на него похожа — губастенькая, лоб высокий, брови раскидистые над большими удивленными глазами. «В гости зовут, — сказал директор. — Поедешь?» — «А если они чужие?» — усомнился Саша. До сих пор ему не приходилось делить людей на чужих и родных — все чужие были. Саша подходил к ним с другой меркой: хорошие и плохие, добрые и злые, грубые и ласковые, люди, с которыми приятно общаться и от которых хочется быть подальше. «Чудной ты, парень. Сестры нашлись. Понимаешь — сестры! — вразумлял директор. — Это же самые близкие люди! Больше у тебя никого на белом свете нет». — «У меня и мать находилась»… — мрачно буркнул Саша. «Ты ее не суди, — директор погрозил пальцем. — Ради приемного сына от личного счастья не откажешься. Она и так для тебя много сделала, четыре года скрасила. Для твоего возраста — это четверть жизни». — «Поеду, ладно уж», — решил Саша. Захотелось директору угодить, да и девчонок посмотреть в натуральную величину. Отчего бы и нет? Может, стоит с ними водиться, хотя никаких решительно чувств к ним не испытывал, — одно лишь любопытство двигало им.

На вокзале его встретила Лиза, да так встретила, что у него сразу душа оттаяла. Целовала, обнимала, плакала, смеялась и так отогрела мальчонку, что все его сомнения — всамделишная сестра или нет — улетучились бесследно.

Впервые попал Саша в большой город, и все здесь было ему в диковинку. И троллейбусы, и трамваи, и обилие цветов. Цветы всюду: вдоль тротуаров, во дворах домов, на балконах, на окнах.

Лиза горделиво шла рядом, держа брата, как маленького, за руку, и тараторила, тараторила без умолку. Она была старше Саши на пять лет и многое помнила из того, что не мог помнить он, — ему не было и трех, когда эвакуировались из Умани и когда при бомбежке эшелона погибла мать — осколок снаряда врезался ей в горло. Словно предчувствуя беду, она написала на спинах детей имена и фамилии химическим карандашом, пояснив: «Развиемось якщо — потим до купы не зберемось. А так я вас завжды знайду. Це як метрика».

Предусмотрительность матери помогла Лизе найти со временем Катю, а потом и Сашу.

До двенадцати лет Лиза жила в детдоме в Сибирске, а потом