К Лоле - Максим Лапшин

Опять оказываюсь на автостанции. Расписание составлено путано, некоторые строки заклеены полуотвалившимися полосками бумаги. Узнаю у начальницы станции, что последний рейс в Самарканд отправляется через десять минут.

— И больше ничего?

— До завтра — ничего.

Видимо, случай совсем обескрылел и не сумел поспеть за мной сюда. Ну куда это годится: вот так стоять в сумасшедшей дали от дома, окруженным финальной безвкусицей желанного путешествия, получив вдобавок насмешку в виде десяти минут, оставшихся до отправления в обратную сторону.

— Здравствуй. — Меня кто-то трогает за плечо, я поворачиваюсь и вижу усыпанное прыщичками лицо. Передо мной стоит девушка, она пытается улыбаться в ответ на мое недоумение. Где-то в голове просыпается мучитель, разрывающий мозг, не давая из миллиона слов выбрать пару или хотя бы одно, и пока он совершает свою работу, мои нос, губы и глаза служат ему неподвижным холодным экраном. Чудом сохранивший ясность уголок сознания подсказывает, что приветствующая меня — с виду не героиня, не принцесса и даже, по последним моим представлениям, совсем не симпатичная девушка — и есть Лола.

— Привет. Как ты узнала, что я здесь?

— Мне позвонила сестра.

— Далековато ты забралась. Я имею в виду этот твой Нурабад и эти дороги, пустыни…

— Что поделать, мне самой тут не очень-то нравится. Пойдем отсюда.

Лола повела меня, чтобы показать места, куда она ходит в свободное время в хорошую погоду. Это оказалась другая сторона уже виденного мной водохранилища с трубами, его загородный берег, от которого начинались холмы. По пути я подарил ей приготовленный для нее кулон с лунным камнем в маленьком бархатном мешочке. Когда мы сели у воды, я понял, что темы для разговора исчерпаны: про Москву я ей рассказал, Самаркандом восхитился, на более всего интересовавший меня вопрос получил ответ: «Не знаю. Может, да, может, нет».

— Почему ты мне ни разу не написала? — спросил я.

Она растерянно посмотрела на меня и ответила:

— Ну я же тебя совсем не знаю.

У меня стало кисло во рту. Проходя по последней улице, я сорвал с куста гладкую фиолетовую ягодку и, пока мы шли, разминал ее пальцами, а сейчас рассеянно положил в рот, и она там лопнула.

— Извини, Лола, — сказал я, отплевывая в сторону чернильную слюну. — Ты бы хоть чего-нибудь написала. Просто ради шутки, чтобы связь не терялась.

Наверное, ей нравилось слушать меня, эдакую московскую сороку, но я вскоре иссяк, потому что на смену угасающему энтузиазму начали приходить более дельные и практичные мысли. Отчасти тревожные. Путь назад. Лола посмотрела на меня снизу вверх: я уже стоял, выпрямившись во весь рост, готовый покинуть пределы ее обитания, и внимательно разглядывал даль, выпускавшую на волю сумерки без теней и призраков.

Мы попрощались на перекрестке двух грунтовых улиц и пошли прочь, не думая друг о друге. Я сначала попал на рынок, где купил горячую лепешку и немедленно начал отламывать от нее куски, оказавшиеся один вкуснее другого. По соседству стоял трехсотлетний старикан в чалме, перед ним лежал открытый белый мешок, полный мельчайшего зеленого порошка.

— Это чтобы курить. Вместо сигарет, — пояснил старик. — Кладешь под язык, и мна-мна-мна… — Он припадочно закатил глаза.

За ломаный грош я приобрел у него бумажный пакетик с зельем, у самого выхода не удержался и потратил еще немного денег на два больших золотистых лимона, источавших приятный кисленький аромат. Затем уже двинул на опостылевшую станцию. Единственный автобус, который не успел еще раствориться в кофейных сумерках, стоял под парами. «Каттакурган» было написано на табличке под лобовым стеклом. Я сел и развернул на коленях карту. Через сорок минут мы будем — ведь уже поехали, ну да, поехали — в точке, равно отстоящей от пунктов А и Б, вернее К и С. В ней вместо необходимого мне направления направо автобус даст левый поворот и через полтора часа прибудет в К, который кроме автомобильного пути крайне затрапезного вида и назначения соединен с моим С еще и железной дорогой. Могу отринуть ночную пустоту идущей по степи трассы, а могу попросить водителя остановить на развилке и тогда так и не узнаю, что критической для моего расписания бреши в вечернем движении поездов так и не было. Когда мы действительно подъезжаем к развилке, я уже все решил и продолжаю спокойно нюхать лимон, который чуть ковырнул ногтем для усиления аромата. Если его сжать, из серповидной ранки брызжет запашистая роса.

В Каттакургане автобус останавливается на бескрайней площади. Водитель показывает на полукруглый ряд фонарей и говорит, что за ними расположен вокзал. Ступаю на землю рядом с чьим-то чемоданом и оказываюсь в группе людей, ожидающих автобус на Самарканд.

— Вы уверены, что он придет? — спрашиваю я голосом, в котором перемешались слабая надежда и растущая паника.

— Конечно! — отвечают мне с акцентом и пожатием плечами, выражающим отнюдь не сомнение, а жизнерадостный нрав говорящего. — И не один!

Надежда и паника меняются ролями. Из пребывающих автобусов я решаю выбрать первый, хоть он еще и не прибыл, и в его появление я верю пока с трудом. Вера — это всего лишь вера, и кто его знает, как будет истолкована конечной инстанцией сопровождаемая ею просьба. Площадь, на которой мы стоим, огромна и похожа на приготовленную для небесных даров чашу с плоским дном и рукоятью в виде загибающегося моста. Один из ее краев наиболее богат отражениями, которые выскакивают из своей темницы, чтобы показаться и тут же снова пропасть. Там луна, светофор и лампочка сигнализации в витрине.

Приближающийся «Икарус» сигналит фарами и плавно притормаживает. В нашей группе никто, кроме меня, даже не шелохнется, ожидая, пока дверь с тихим скрипом не отъедет в сторону до упора, открывая путь в чудесный Сезам на колесах. Сидя в его уютном полумраке в мягком кресле с подлокотниками, я мешаю сну разукрасить день по-своему и через увеличительное стекло воображения смотрю, как он медленно опускается в бездонную шахту воспоминаний.

Перемудрил я с Лолой, что ни говори. Тысячи километров намотал и миллион дум передумал, оставаясь все время в какой-то растерянности. Забыл об элементарных вещах и даже не взял ее за руку, не обнял, когда мы сидели на берегу. Я все ждал чуда, и она ждала чуда, но не было третьего, кто совершил бы его за нас. Кому-то из двоих нужно было обратиться крылатым богом и, подставив другому спину, сказать: «Садись!» Но штука в том, что с горним костюмом однажды пришлось бы расставаться и, продолжая жить бок о бок, выдерживать соседство другого третьего — раскаяния за настырное желание принести себя в жертву. И рано или поздно с одной из сторон — вероятнее всего, с моей — прозвучал бы упрек: «Ты не ценишь того, что я для тебя сделал». Проблема в том, что это был бы упрек, адресованный не человеку, а прошлому. Но следует знать, что прошлое — чрезвычайно прочный щит и всегда возвращает брошенный камень обратно.

Поэтому мужчина и женщина должны сходиться в простых житейских ситуациях, без декламации стихов и полетов на метле. Достаточно простого букетика хризантем. Нет нужды дарить доставленные специальным авиарейсом из Мапуту экзотические цветы.

На этом я заснул и пробудился, когда мы проезжали Суперфосфатный. Следил то за луной, то за дорогой, пока они не потерялись между домами. Вскоре узнал бульвар Максима Горького. Швейцар у входа в гостиницу встрепенулся, увидев останавливающийся «Икарус». Поправив очки, он оценил вышедшую из автобуса публику и вернулся к прежнему занятию: продолжил разглядывать пуговицу на обшлаге.

Я поужинал в ресторане, вернулся в холл и там встал около автомата с напитками. Побросав в монетоприемник лишнюю мелочь, нажал на подсвеченную кнопку, и из глубин агрегата, мягко громыхая, выкатилась пластмассовая бутылка кока-колы. На полукруглом диване, с которого можно было осматривать холл гостиницы или сквозь прозрачную стену наблюдать аллею кустарников, расположился иностранец. Я сел в кресло напротив и заметил, что иностранец был в нервном напряжении, по его лицу пробегала судорога, пальцы равномерно барабанили по ручке дивана. Кажется, вырвавшийся из-под пробки пшик вконец его перепугал. Он поднялся и ушел. Вскоре я сам вернулся в номер. Пустота. Вещи собраны. Отпивая из бутылки, прошелся по комнате, пнул дверь в ванную, прислушался к звукам индийской музыки за стеной, включил телевизор.

На перенасыщенном розовым цветом экране танцевал Шива с лицом, показавшимся мне копией моего собственного. Он угрожал существу, чем-то похожему на бутылку кока-колы, которую я держал в руке. Движения Шивы повторяли танец огня, исполненный однажды на костях двадцати поленьев в печи дедушкиного дома. В конце его губительный глаз раскрылся и извергнул в сторону бедного существа горизонтальный столб пламени. Бутылка обожгла мне руку, и я с размаху швырнул ее в распахнутое окно. Если бы она упала на кровать или на пол, боюсь, немедленно начался бы пожар.