Бренная любовь - Элизабет Хэнд

одного люка валили клубы пара, и к Дэниелу мгновенно вернулось детское воспоминание: центр Манхэттена, запах горелого тряпья – жарятся каштаны, – и сам торговец каштанами, распевающий надтреснутым ирландским тенором: «Ах милый, дорогой мой, такой ты молодой…»

– Здесь минувшей весной один старик умер, – сказала Ларкин. – Свалился в люк и сломал себе шею.

– Господи. – Дэниел замер и уставился на люк, из которого торчала ржавая лестница; на груде строительного мусора валялась крышка с выпуклыми буквами по центру: «КОРОЛЬ ФЕЙ».

– Король фей? – изумленно прочел Дэниел.

Он подошел ближе. Грязь и ржавчина, подобно лишайнику, залепили поверхность люка и часть букв, но Дэниелу все же удалось прочесть остальное.

«КОНТРОЛЬ ТЕПЛОСЕТЕЙ», гласила надпись.

Дэниел погладил буквы.

– Эй, Ларк! Взгляни-ка!

– Да, видела. Сколько вокруг любопытного, если присмотреться, правда?

Она взглянула на Пейним-хаус.

– Слушай, подожди меня тут, хорошо? Я на минутку.

Она подбежала к двери и вошла в дом. Дэниел обреченно помахал в воздухе подсолнухом, затем окинул взглядом запустелый двор, лужи воды, медленно разлагающиеся газеты и ворону, клюющую апельсиновую кожуру. На домах не было ни антенн, ни спутниковых тарелок, свет в окнах не горел. Если не считать «миникупера», все здесь, вероятно, выглядело так же, как сто лет назад.

От этой мысли Дэниелу стало одиноко и тревожно; внутри мерзко копошились предвестники похмелья. Странное сияние, окутывавшее все вокруг с той минуты, когда он вышел из кафе «Шуэт», озаряло и этот двор, но здесь оно прямо-таки слепило глаза.

Через несколько минут дверь Пейним-хауса отворилась, и на улицу вышла Ларкин. Она зашагала к машине и вопросительно глянула на Дэниела.

– Едешь?

Он сделал глубокий вдох и поспешил к ней.

– Да, конечно!

Ларкин наклонилась отпереть дверцу, и ей на лицо упала прядь волос. Дэниел тотчас, не подумав, протянул руку к ее щеке.

– Постой… – Казалось, если сейчас он к ней не прикоснется, то упадет без чувств, а мостовая разверзнется, и поглотит его целиком. – Прошу…

Она пытливо глядела на него, не отнимая руки от дверцы, и Дэниел не мог вытерпеть этого взгляда, не мог вынести, что она видит его таким беспомощным, не способным совладать с вожделением. Он приблизил лицо к ее лицу, затем порывисто – так, что взметнулись концы шарфа, – привлек ее к себе и поцеловал. Светло-зеленый взрыв в мозгу, жар и твердость ее губ, долой пальто, его руки на ее плечах… Запах яблок, свежего древесного сока… Дэниел со стоном отпрянул. Его неодолимое влечение было подобно недугу, подобно яду; сломанный подсолнух упал на асфальт между ними. Дэниел охнул и заморгал.

– Прости… прости! Господи, я…

Она помотала головой. Щеки ее раскраснелись, к подбородку пристала какая-то соринка – нет, оперенный стебелек мха. Она смахнула с лица прядь волос, затем опустила глаза на подсолнух, чье темно-зеленое око смотрело на них из черно-золотой бахромы лепестков.

– Нет, – сказала Ларкин и, подняв голову, заглянула в глаза Дэниелу. – Я этого хотела. Я хотела тебя.

Он вздрогнул, пытаясь побороть желание сгрести ее, эту почти незнакомую женщину, в охапку, прильнуть к ней и кончить прямо здесь, прямо так, не раздеваясь. Она прижала ладонь к его груди.

– Нам пора. – Она повела руку вверх и зажала ему рот; он принялся целовать ее пальцы: земля и телячья зобная железа, горькая полынь. – Надо ехать.

Она нагнулась за подсолнухом и села в машину. Дэниел сел рядом; его по-прежнему трясло. Они отъехали от Пейним-хауса.

Лондонские пробки с их бесконечной дерготней почти начисто лишили Дэниела болезненного влечения. Теперь ему было просто плохо. Он высунулся в окно, однако легче не стало: от мелькания проносящихся мимо машин и автобусов голова шла кругом, а дышать приходилось выхлопными газами. Наконец Дэниел кое-как устроился: забился в угол и стал пережидать похмелье.

– Не возражаешь, если мы кое-куда заглянем по дороге?

Дэниел покосился на Ларкин: для того, кто застрял на кольце возле Чаринг-кросс, вид у нее был чересчур жизнерадостный.

– Заглянем? – выдавил он.

– Да. Я чуть не забыла. Мне нужно посетить один прием. Что-то вроде прощального вечера. Ты можешь пойти со мной, если хочешь, – добавила она. – Это ненадолго. Тебе будет интересно: соберутся художники и коллекционеры.

Дэниел нахмурился, потирая небритый подбородок.

– Для художественной тусовки я неподобающе одет.

– Поэтому я и думала сперва заглянуть к Сире…

Дэниел застонал.

– Нет! Умоляю!

– Почти вся моя одежда у них. Я ведь совсем крошечное жилье снимаю. Мне надо переодеться, да и ты можешь взять что-нибудь у Ника.

– Ник на десять дюймов ниже меня.

– Тогда выберешь что-то мое. Смотри, мы почти на месте!

Она слукавила. Когда они действительно подъехали к дому Сиры, на часах было почти шесть. Сиры и Ника дома не оказалось, но у Ларкин был свой ключ: она открыла дверь и побежала наверх. Дэниел неохотно поплелся следом, по дороге заглянув в кухню – налить себе газированной воды и обыскать шкафчики в поисках обезболивающего.

– Пожалуй, мне не стоит идти, – сказал он.

Ибупрофена не нашлось, поэтому он решил угоститься маринованным лаймом. К тому времени, когда Ларкин спустилась в кухню, его прошиб пот, и он стал чувствовать себя гораздо лучше.

– Дэниел, как тебе?

Он поставил в раковину пустую банку из-под лайма, обернулся и присвистнул.

– Выглядишь великолепно! Шмотки стащила из музея Виктории и Альберта?

Ларкин одарила его улыбкой и бросила на диван ворох вещей. На ней было длинное узкое платье из темно-синего бархата с глубоким декольте и заниженной талией. На белой шее поблескивало ожерелье из черного гагата и золотистых стрекоз. Дэниел оторопело взглянул на собственный наряд: широкие штаны из черного льна, белая батистовая рубашка, ни галстука, ни ремня.

– Так идти нельзя.

– Хозяин коллекционирует искусство, Дэниел. Все примут тебя за творческую личность.

– Я и есть творческая личность, – возразил он. – Просто одет, как тренер по йоге.

– Значит, и волноваться нечего. Так, погоди…

Ларкин повернулась к вороху одежды на диване, порылась в нем и достала нечто вроде сюртука или пальто.

– Вот, примерь.

– Господи, Ларкин, мы идем на маскарад?!

Он все же оделся. Это был длинный сюртук из тонкого и мягкого шерстяного сукна, темно-красный, почти черный, с хрустальными пуговицами и глубокими прорезными карманами. Старый и поношенный, он тем не менее пришелся ему очень к лицу. Дэниел, невольно улыбнувшись, разгладил сюртук на груди и взглянул на Ларкин.

– Ну что? Гожусь тебе в кавалеры?

– Он восхитителен. Ты восхитителен. Полюбуйся!

Она развернула его к ростовому зеркалу в золоченой раме, висевшему на стене в Сириной гостиной. Дэниел скривился.

– Да я прямиком с Совета Элронда пожаловал.

– Ты прекрасно выглядишь. – Ларкин