Партийная разведка - Александр Байгушев

Ещё один акцент он сделал на гласности. Он настойчиво предостерегал против резких печатных выступлений. Тут досталось больше всего Дмитрию Жукову за его фильм против сионизма. Палиевский упрекал Жукова, что тот при всех несомненных его положительных качествах: и напоре, и искренности, и вере в Русскую Идею, — порой демонстрирует образец непонимания некоторых сложных вещей и обязательных профессиональных правил — нет, не в закулисной борьбе, тут он дока (даже к самому Андропову, проталкивая свой фильм, пробился!), а в тяжёлой и часто вынужденно сугубо «конформистской» работе участников русского национального движения. Он подчеркнул, что не оговорился, что нужно уметь быть «конформистами» не только к власти, но и внутри самой интеллигенции. Надо, мол, уметь «заигрывать» и даже чутко подыгрывать общественным настроениям. Особо Палиевский остановился на ложной открытости. Хотя, мол, он берёт это слово в кавычки, но в жизни нам, русским людям, приходится, к сожалению, даже слишком часто оказываться в положении, когда «открытость» попросту невозможна и преследуется репрессивными или другими «принудительными» мерами со стороны оппонентов. Например, бойкотом. Презрением. Как же уберечься? А в этом случае, мол, нам всем надо твёрдо усвоить: сболтнёшь чего, ещё не так страшно: суда, возможно, и не бу дет. За сказанное среди своих — не убирают; убирают —

33 напечатанное. От сказанного всегда можно своего человека защитить даже от Андропова. А вот за «тексты» ^азу сажают.

,v Резко против Палиевского выступил Дмитрий Жуков, Предлагавшей кончить трусить и откровенно подыгрывать Брежневу с его доктриной: «Пусть болтают, сколько хотят, НО среди своих и не в печати», — и сделать доминантой дошей работы беспощадную борьбу с сионизмом.

Ругались долго. В довершение выяснилось, что у меня тем временем украли меховую шапку, которую я оставил на стойке-вешалке в передней. В том году была повальная мода воровать шапки — меховушки срывали с голов даже прямо на улице. Надо мной смеялись: как это символично, что у «генсека» украли голову — кстати, это был единственный случай воровства в «Русском клубе». Мы шли по улице и доругивались. Это был, пожалуй, единственный раз, когда мы всё вместе не пошли после клуба по-русски посидеть в ресторане или в пивнушке, если поздно очень, то хоть на вокзале и даже в путейском ночном буфете.

Мы долго ходили взад-вперёд. Была весна, и нас охлаждал мелкий дождичек. Святослав Котенко пытался не допустить раскола, примирял стороны. Убеждал, что надо действовать по разным направлениям, у кого где лучше получается. И всё — в общую копилку.

12. СУЖДЕНЫ НАМ БЛАГИЕ ПОРЫВЫ…

Но суждены нам благие порывы, а свершить ничего не дано. В самый неподходящий момент в игру вступила Третья сила — собственная наша русская расхлябанность, Несобранность, неумение по-еврейски быть сплочёнными и хотя бы не выносить сора из избы. Я настойчиво советую русским людям прочитать дневниковые записи Сергея Семанова за 1980-й год, они опубликованы в журнале «Наш современник», 2004 г., № 1, — и очень хорошо передают ту атмосферу нашего напора, но одновременно и нашего русского внутреннего психологического бардака. Евреи действуют сплочённо, чётко — а мы выясняем между собой отношения, треплемся, колеблемся, прекраснодушничаем, боимся кого-то обидеть, кидаемся друг на друга, науськиваемые евреями, с кулаками, неумеренно пьём и по пьянке доносничаем на своих русских. И всё время — ощущение, что у нас земля уходит из-под ног.

Вдруг загорелось синим пламенем писательское издательство «Современник» Юрия Прокушева и Валентина Сорокина, на потоке выпускавшеё прекрасную русскую литературу. Издательством в ряде книг были допущены, как тогда, говорилось, «грубые идеологические ошибки». На самом деле — блошиный ряд. Ну, перегнули палку в гимнах белогвардейским генералам и т.п. Ну, что-то ещё подобное. В общем, однако, подставились. Чтобы спасти своё издательство, Прокушев и Сорокин, имея в виду мою репутацию крепкого «контрпропагандиста», знающего чётко «силуэты идеологического противника», попросили меня перейти к ним замом главного — на официальное идеологическое укрепление. Для меня, конечно, вдруг перейти бы из самого идеологического пекла, где шаг влево, шаг вправо — стреляют без предупреждения, в благословенное, спокойное да ещё и совершенно русское издательство было свалившимся с нёба счастьем. Я никогда не хотел носить мундир, хоть даже с золотыми генеральскими погонами, всегда стеснялся повелевать и никогда не умёл приказным непререкаемым голосом командовать.

вообще никогда не хотел быть начальником, администратором. Ну, не для меня это. Не по моей натуре. Я крупно терял в заработке, но никакая самая высокая зарплата не заменит писательской свободы. Чтобы писать, когда голова полна нахлынувших образов, можно проснуться Н среди ночи, и — за письменный стол. А вот нестись на службу непременно к 9.00, выслушивать однотипные рапорты, стоять перёд вытянувшимся в струнку строем, берущим «на караул!» — увольте! У меня во время бума на русские кадры и, поскольку я уже числился в номенклатуре ЦК, не было недостатка в хороших предложениях — и на телевидение, и на киностудию главным или директором, учитывая моё второе кинематографическое образование. Буквально за два дня до этого мы с Софроновым были у Черненко, согласовали мой переход первым замом в «Огонёк» — с перспективой. Но там оперативный еженедельник, тяжёлая административная работа. А тут два творческих дня! — я так и сёл на пол. Плюс два выходных — это четыре дня в неделю можно запереться и писать, писать, витать в дивных творческих замках.

Я понимал, что, пока не поздно, надо сделать писательский выбор. Не для административной же рутины я учился на сценарном факультете ВГИКа?! Я пошёл наверх слёзно обивать высокие пороги, прося меня отпустить. Меня сначала обвинили в дезертирстве. — «Тебе доверили важнейший идеологический участок, а ты рвёшься на дачу — в писательскую синекуру?» — но неожиданно мне подыграло андроповское ведомство: не известно, где ещё теперь самый опасный участок! Если русское национальное движение выйдет из-под контроля, а всё к этому НЦет, то весь «страшный сионизм», которым мы друг друга запугиваем, покажется маленькой букашкой перед гигантской русской «самиздатовской волной» — волна эта вот-вот сметёт всю партию, как вчерашний снег. Конечно, Андропову прежде всего хотелось меня убрать от прямого подгляда за его ведомством. Но мне это сработало на руку.

Решение по моему заявлению о переводе было: «Хочет, ну и пусть поварится в сладком писательском соку. А может быть, это даже и выход, раз органы настойчиво сигнализируют, что издательство «Современник» превратилось в координационный центр русского национального движения. Туда сейчас сходятся всё пути. Практически оттуда сейчас, если верить органам, незримо управляется весь Союз писателей, с которым тоже нужно держать ухо востро, — вспомним «пражскую весну». Свой, проверенный человек, по крайности, хоть осознающий реальное положение сил, будет на месте в «Современнике». Пусть идёт, а потерю в зарплате компенсируем».