Врата. За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

Клара по-прежнему была в туалете.

Я протянул поперек каюты свой гамак, забрался в него, опустил голову и уснул.

Четыре дня спустя они вернулись. С пустыми руками.

Дред и Хэм Тайе мрачные, грязные и раздражительные, Сэм Кахане в обычном настроении. Но меня это не обмануло: если бы они нашли что-нибудь интересное, дали бы знать по радио. Но мне было интересно. «Каковы результаты, Сэм?»

— Абсолютный нуль, — ответил он. — Скалы, ничего интересного, из-за чего стоило бы спускаться. Но у меня есть идея.

Клара сидела рядом со мной, с любопытством глядя на Сэма. Я смотрел на остальных двоих: похоже, идею Сэма они знают, и она им не нравится.

— Вы знаете, что это двойная звезда? — спросил он.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Я запрограммировал сканеры. Вы видели ту большую голубую звезду… — Он оглянулся, потом улыбнулся. — Не знаю, в каком направлении она сейчас, но она была возле планеты, когда мы делали первые снимки. Ну, она кажется близкой, и я направил туда сканеры. Результату я вначале сам не поверил. Двойная звезда, здесь основная, а вторая в половине светового года отсюда.

— Может, это бродячая звезда. Сэм, — сказал Хэм Тайе.

— Я уже говорил тебе. Просто случайно проходит близко.

Кахане пожал плечами. «Даже если это так. Она близко».

Вмешалась Клара: «Планеты есть?»

— Не знаю, — признал он. — Минутку. Вот она, мне кажется.

Мы все посмотрели на экран. Нельзя было сомневаться в том, о какой звезде говорит Кахане. Ярче Сириуса, видимого с Земли, звездная величина не меньше -2.

Клара негромко сказала: «Интересно. Надеюсь, я тебя неверно поняла, Сэм. Пол светового года в шлюпке — это полгода пути на самой высокой скорости, даже если бы нашлось достаточно горючего. А его у нас нет, парни».

— Я это знаю, — настаивал Сэм, — но я думал… Если мы только чуть-чуть подтолкнем главную капсулу…

Я сам удивился своему крику: «Заткнись!» Я весь дрожал. Не мог остановиться. Ужас и гнев боролись во мне. Думаю, если бы у меня в руках в тот момент был пистолет, я без колебаний выстрелил бы в Сэма.

Клара жестом заставила меня замолчать. «Сэм, — мягко сказала она. — Я знаю, что ты чувствуешь. — Сэм возвращался пустым из пятого полета. — Готова поручиться, что это можно сделать».

Он посмотрел на нее удивленно и подозрительно. «Правда?»

— Я хочу сказать, что если бы мы были хичи, а не люди, мы бы знали, как это сделать. Мы вынырнули бы здесь, огляделись и сказали: «О, смотрите, вон там наши приятели… — или что еще тут находилось, когда они прокладывали сюда свой курс… — наши приятели переехали. Их сейчас нет дома». И они бы сказали: «Ну, ладно, постучим в соседнюю дверь». И мы бы тронули одну штуку, потом другую и оказались бы рядом с голубой звездой… — Она помолчала и посмотрела на него, все еще держа меня за руку. — Но только мы не хичи, Сэм.

— Боже, Клара. Я это знаю. Но должен же быть способ…

Она кивнула. «Он, конечно, есть, но мы его не знаем. А знаем мы, что ни один корабль, пытавшийся изменить курс в полете, не вернулся. Понимаешь? Ни один».

Он не ответил ей прямо. Только посмотрел на голубую звезду на экране и сказал: «Проголосуем».

Разумеется, голосование дало четыре против одного — против изменения курса, и Хэм Тайе ни разу не подпускал Сэма к контролю, пока мы не развили световую скорость на пути домой.

Обратный путь был не длиннее, но казался бесконечным.

17

Мне кажется, кондиционер Зигфрида снова не работает, но я не говорю об этом. Он только сообщит мне, что температура точно 22,5 градуса по Цельсию, как всегда, и спросит, почему мне кажется, что тут жарко. Я страшно устал от этого вздора.

— В сущности, — говорю я вслух, — ты мне надоел, Зигфрид.

— Простите, Боб. Но я высоко оценил бы, если бы вы еще немного рассказали мне о своих снах.

— Дерьмо! — Я распускаю удерживающие ремни, потому что мне неудобно. При этом отделяются и некоторые датчики Зигфрида, но он об этом молчит. — Очень скучный сон. Мы в корабле. Мы около планеты, которая смотрит на меня, как человеческое лицо. Я не очень хорошо вижу глаза из-за бровей, но так или иначе я понимаю, что оно плачет и что это моя вина.

— Вы узнаете это лицо, Боб?

— Никакого понятия. Просто лицо. Женское, мне кажется.

— Вы знаете, о чем оно плачет?

— Нет, просто знаю, что я причина этого. В этом я уверен.

Пауза. Затем: «Не закрепите ли снова ремни, Роб?»

Я неожиданно настораживаюсь. «А в чем дело? Неужели ты боишься, что я вдруг высвобожусь и наброшусь на тебя?»

— Нет, Робби, конечно, я так не думаю. Но я был бы благодарен, если бы вы это сделали.

Я начинаю пристегивать ремни медленно и неохотно. «Интересно, чего стоит благодарность компьютерной программы?»

Он не отвечает на это, просто ждет. Я позволяю ему победить и говорю: «Ну, ладно, я снова в смирительной рубашке. Что такого ты собираешься сказать, что меня нужно удерживать?»

— Вероятно, ничего такого, Робби, — отвечает он. — Мне просто интересно, почему вы чувствуете вину перед плачущим женским лицом?

— Я бы и сам хотел знать, — говорю я и говорю правду, как я ее понимаю.

— Я знаю, что вы вините себя в некоторых происшествиях, Робби, — говорит он. — Одно из них — смерть вашей матери.

Я соглашаюсь. «Вероятно, это так, хоть и глупо».

— И мне кажется, вы чувствуете свою вину перед вашей возлюбленной Джель-Кларой Мойнлин.

Я начинаю биться. «Тут ужасно жарко!» — жалуюсь я.

— Вы считаете, что кто-нибудь из них обвинял вас?

— Откуда мне знать?

— Может, вы помните что-нибудь из их слов?

— Нет! — Он становится слишком близок к личному, а я хочу, чтобы разговор продолжался на объективном уровне, поэтому говорю: — Я думаю, у меня определенная тенденция винить себя. Классический пример, не правда ли? Обо мне можно прочесть на странице 277.

Он на мгновение позволяет мне отвлечься от личного. «Но на той же странице, Боб, — говорит он, — сказано, что ответственность вы возлагаете на себя сами. Вы сами это делаете, Робби».

— Несомненно.

— Вы не должны считать себя ответственным, если вам этого не хочется.

— Но я хочу быть ответственным.

Он спрашивает почти небрежно: «Вы понимаете, почему это так? Почему вы хотите считать себя ответственным за все неправильное?»

— Дерьмо, Зигфрид, — с отвращением говорю я. — Твои цепи опять замкнуло. Вовсе не так. А вот как… Когда я сижу на пиру жизни, Зигфрид, я так занят мыслями о том, как оплатить чек, думаю о том, что подумают обо мне, платящем по чеку, люди, думаю о том, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться, — я так занят всем этим, что не начинаю есть.