Правда о первой ночи - Анна Данилова

Мы встретились возле ворот интерната. Я стояла, высматривая ее среди прохожих и принимая каждую высокую брюнетку за свою мамашу, пока не увидела ее, женщину, которая сразу бросилась в глаза своей нерешительной походкой. На ней был светлый костюм, в руках – маленькая золотистая сумочка. Высокая, стройная, на каблучках, подтянутая, аккуратная. О такой красавице-матери можно было только мечтать. Это не рассеянная и задумчивая Ева с ворохом проблем, которые светились в ее прозрачных зеленых глазах…

Мы подошли друг к другу и поздоровались. Наталья Юркун обняла меня и поцеловала в макушку. Так смешно, нелепо. Мы, совершенно чужие люди, вдруг стали для всех окружающих матерью и дочерью.

– Я понимаю, ты удивлена и немного шокирована, да и я тоже, – сказала она мне приятным грудным голосом. – Знаешь, я купила торт… Поедем ко мне, я покажу тебе, где живу, и расскажу тебе все-все… и почему так случилось, что я отдала тебя в интернат, и почему так долго не давала о себе знать… словом, поедем ко мне, здесь, на улице, разговора все равно не получится…

Как же сильно она отличалась от Евы, так мечтавшей подружиться со мной, не признаваясь в том, что она моя мать…

Я согласилась поехать к ней домой, тем более что и самой не хотелось торчать возле интернатовских ворот, совсем рядом от того места, где я познакомилась с офицером Юрой.

Она приехала на машине, сама сидела за рулем. Моя богатенькая мать. Мне вообще везло с мамашами: одна – замужем за богатым турком, другая сама водит машину… Не из бедных, не из нищих… Мне почему-то хотелось плакать. Мать. Да зачем она нужна мне, когда я уже выросла и умею сама держать ложку и надевать колготки?

Мы приехали в девятиэтажку на окраине города, в поселке Солнечном. Не разговаривали, но я видела, как она нервничает. От нее сладко пахло духами. Мы поднимались на третий этаж по лестнице, потому что лифт не работал. Я шла за ней и видела ее красивую прическу, тонкую шею, изящную фигуру и даже туфли…

Поднялись. Она достала из своей золотистой сумочки ключи и принялась открывать все замки. Одна дверь, вторая, темный холл, запах душистых белых лилий… Что она, удушить меня хочет? Какой сильный запах! С ума сойти!

В гостиной на круглом столе, застланном кружевной скатертью, стояла большая хрустальная ваза с роскошным букетом лилий. В тени букета – бело-розовый круглый торт, украшенный ягодами. Рядом – бутылка шампанского и три бокала.

– Садись, – Наталья Юркун предложила мне стул и сама села напротив. – Вот ты и здесь.

Щеки ее порозовели, как розочки на торте. Казалось, она не знает, с чего начать. И вдруг на столе, я так и не поняла, откуда именно, появился конверт. Моя вторая мамаша осторожно придвинула его мне.

– Валя, так случилось, – начала она, стараясь не смотреть мне в глаза, – что один человек очень сильно задолжал тебе…

Она явно сбрендила, подумалось мне. Несет какую-то околесицу. «Один человек», это, надо полагать, она и есть?

– Давайте лучше есть торт, – предложила я, чтобы хоть как-то помочь ей начать нелегкий для нее разговор. – А там видно будет… Вот только шампанское надо было охладить…

– Валя, выслушай меня внимательно… Один человек вот уже почти месяц не может спокойно жить и готовит себя к самому худшему. И только от тебя зависит его дальнейшая жизнь… Он неплохой человек, но допустил большую ошибку… Прими от него вот этот конверт. Там находится банковский документ, по которому ты сможешь получить тридцать тысяч долларов. Я понимаю, конечно, что деньги небольшие, что то, что произошло между вами, вернее, то, что он себе позволил… Это стоит много дороже. Я имею в виду его свободу. Словом, мы просим тебя забрать свое заявление назад. Он устал прятаться, он хочет жить нормальной жизнью. Если сумма недостаточная, ты скажи, сколько… В тот день, когда все произошло, он позвонил мне, я приехала… и с тех пор он прячется… Только сегодня я уговорила его приехать сюда…

Сзади послышался шорох, и я не посмела повернуть голову. Я не могла заставить себя сделать это, потому что знала, кого увижу. Они заманили меня ложью, самой изощренной ложью, понимая, что сирота, услышав про мать, бросится за ней хоть на край света. Кем же приходилась ему эта женщина? Не матерью и не женой. Значит, сестрой. Я старалась оставаться хладнокровной и спокойной. Позади меня стоял оживший мертвец, человек, который тоже, в свою очередь, мог осчастливить меня уже тем, что он дышал…

Я все-таки обернулась. В худом и бледном мужчине, одетом во все черное, я едва узнала своего насильника – офицера Юру.

– Прости меня, – произнес он тихо. – Я так часто представлял себе эту встречу, что теперь не знаю, что и сказать. Я вел себя как последняя скотина…

У меня перехватило дыхание. Глаза мои наполнились слезами, но не из-за того, что встреча оказалась трогательной, тем более что я видела перед собой человека, чей образ последние недели лишь мучил меня и приносил одни страдания. Нет. Я плакала из чувства великого облегчения. Значит, подумала я, в том доме, где он жил, умер совсем другой офицер, жена которого приходила в интернат и приносила конфеты, чтобы помянули ее мужа… Те самые конфеты, которые носил в своем кармане Миша… Теперь я могла спокойно вернуться в Стамбул, к Еве, к Мюстеджепу, к той чудесной новой жизни, которая была мне уготована моей настоящей матерью. Шлейф убийства, мокрый от крови и слез, теперь не тащился за мной, я свободна и предоставлена сама себе. И сейчас уже я могла помочь Еве своей любовью, своей заботой. Я уже видела, как навещаю ее в стамбульской тюрьме, как приношу ей, ожидающей меня в помещении для свиданий, сигареты и почему-то печенье.

– Ты думал, что я подала заявление? – спросила я, размазывая слезы по щекам.

– Думал, – сглотнув, ответил он. – Я закурю?

Я кивнула головой, он быстрым нервным движением достал пачку сигарет и закурил.

Оказывается, мы, он и я, весь этот месяц собирались в тюрьму, рисовали себе страшные картины тюремной жизни. Значит, он, придя в себя после моего удара бутылкой по голове, вспомнил все, что совершил, и сбежал, понимая, что изнасиловал невинную девушку, к тому же интернатовскую, которая не станет молчать и обязательно напишет заявление в милицию. Я же, в свою очередь, увидев его в бессознательном состоянии, бледного и неподвижного, испугалась настолько, что решила, будто убила его, и тоже сбежала. Так мы разбежались в разные стороны – друг от друга и от последствий того, что совершили.

– Это твоя жена? – спросила я его, кивнув в сторону «Натальи Юркун».

– Нет, сестра. С женой отдельная история… Словом, она ушла к другому. Мы никогда с ней не ладили…

Непонятно, зачем я спросила его про жену? Какое мне было дело до их отношений? Видимо, я тоже нервничала. Да, конечно, я волновалась, у меня даже зубы стучали.

– Что это за банковский документ?

– Я открыла валютный счет на твое имя, – сказала сестра Юры, порывистым движением придвигая конверт в мою сторону, почти на самый край стола. – Ну что? Ты принимаешь деньги?

– Да, принимаю. И не хочу вас больше видеть. Никогда.

Я взяла конверт и, не помня себя от необыкновенного чувства, охватившего меня, словно тело мое стало невесомым, а в горле застрял сладкий ком, вышла, шатаясь, из квартиры. Спустилась по лестнице вниз и пошла, плохо соображая, куда глаза глядят. Когда меня окликнули, я не сразу поняла, что происходит. Оказывается, эта женщина, которая еще несколько минут была моей матерью, предложила отвезти меня в центр города. Я кивнула головой. Вспомнила вдруг, что она допустила ошибку при встрече, когда сказала, что собирается рассказать мне, как отдала меня в интернат. Моя мать оставила меня в роддоме… Да и вообще… Они оказались правы: я, интернатовская девчонка, действительно могла клюнуть лишь на объявившихся родителей. Хорошо еще, что они не убили меня, а заплатили. Разные люди встречаются…

Миша поджидал меня в интернате. Рассказать ему о том, что произошло, я не могла. Сказала только, что вышла ошибка, что эта женщина – не моя мать. И все. Думаю, он понял, что я рассказала ему далеко не все. Мы зашли с ним в кафе, то самое, что когда-то познакомило меня с Евой, и Миша засыпал меня вопросами: где я была, что произошло со мной в Москве, где Ева, все-все… И тут вдруг меня прорвало. Я рассказала Мише не только про Еву, про то, что она оказалась моей матерью, но и про офицера Юру, который только что расплатился со мной… Миша слушал, не проронив ни слова, но по лицу его я поняла, что он, отвергнутый мною, уже никогда не сможет простить меня и что мы с ним, возможно, видимся последний раз.

– Валя, мне все это снится или ты действительно была в Стамбуле?

– Стамбул? Больше всего на тебя произвел рассказ о моих похождениях в Стамбуле? – вдруг разозлилась я. – Я сказала тебе о том, что меня изнасиловали, а тебя потряс лишь Стамбул?

– Я не уверен, что тебя изнасиловали, раз ты сама пошла с ним, – произнес он холодно. – И только ты знаешь всю правду. Вас было двое, и произошло ли все это по согласию или нет, знаете только вы двое. Но, судя по тому, что он сбежал после этого, он все-таки чувствовал свою вину, значит, был элемент насилия…