День народного единства: биография праздника - Юрий Эскин

Когда делегаты вернулись в Нижний и официально предложили Козьме возглавить финансовую часть ополчения, он сложил с себя должность земского старосты [70, 60–62]. Минин, получив полномочия, добился от нижегородцев особого документа – приговора о беспрекословном выполнении решения об окладе – «во всем быти послушливым и покорливым» и «ратным людем давати деньги».

Опасаясь переменчивости в настроениях посада, Минин тут же отправил документ Пожарскому [72, 63].[51]

Крупные займы были сделаны у представителей торгового дома Строгановых, у богатейших ярославских купцов Г. Никитникова, В. Чистого, Лыткиных. Можно было собирать войско. И в этот момент ополчение сразу приобрело ценный воинский отряд – из-под Арзамаса в Нижний явилось более тысячи дворян из Смоленского уезда, не присягнувших оккупировавшему их край Сигизмунду и, естественно, изгнанных из своих поместий. От Первого ополчения они получили замену поместий в дворцовых землях Арзамасского уезда, но крестьяне, чувствовавшие себя, конечно, более свободными под ведением приказа Большого дворца, им не подчинились. Представители смолян прибыли в Нижний, а их отослали к Пожарскому, который принял весь отряд на службу. В конце октября он и сам тронулся в путь. По дороге в Нижний к нему присоединились отряды таких же безземельных дворян вязмичей и дорогобужан, их из дворцовых волостей выбили казаки Заруцкого. Таким образом, костяк Второго ополчения составили около 2 тысяч опытных воинов из западных областей России и примерно тысяча нижегородцев. Канцелярией ополчения поставили ведать опытного и честного дьяка Василия Юдина.

Все ополченцы были разбиты по четырем «статьям» сообразно с их прежними окладами, что имело и психологическое значение возвращения к исконному порядку, «чину». Отнесенные к первой статье должны было получать 50 рублей в год, ко второй – 45, к третьей – 40, к четвертой – 30 рублей. Реально они, видимо, получали меньше, однако в спокойное время их денежное жалованье (правда, при наличии поместного оклада) не превышало 14 рублей. Поэтому, пока невозможно было давать поместья, компенсировали деньгами [70, 67]. Смолянам, например, единовременно выдано было по 15 рублей.

В Нижний стали стекаться прослышавшие о хорошем окладе бродившие по всей Руси толпы «воинских людей», но отбор, производившийся Пожарским и Мининым, был жесток. Немногочисленная, но умелая и дисциплинированная армия во всех отношениях превосходила стоявшее под Москвой расхлябанное, голодное воинство. Из Нижнего ополчение медленно продвигалось Северным Поволжьем, беря под контроль местную администрацию, поставленную как боярским правительством, так и Первым ополчением. Местные «миры» в основном приветствовали нижегородцев, и богатый Север страны вплоть до Архангельска подчинился Минину и Пожарскому.

Не везде переход власти к администрации Пожарского, как уже говорилось, проходил мирно, Так, костромской воевода И. В. Шереметев заигрывал и с кремлевскими сидельцами, и с Первым ополчением и вознамерился не пустить Пожарского в богатый город. Узнав об этом, костромичи восстали, арестовали воеводу и только прибытие Дмитрия Михайловича спасло Шереметева от самосуда. Нечто похожее произошло в Суздале. Жители города узнали о приближении к ним казачьего отряда Просовецких и, опасаясь мародерства, сообщили об этом Пожарскому. Отправленный в город отряд стрельцов князя Д. П. Лопаты-Пожарского вошел в Суздаль, а братья-атаманы без стычки вернулись к Москве [70, 92–93].

Наиболее дальновидные воеводы и атаманы подмосковных «таборов» начинали понимать, куда переходит центр тяжести в освободительном движении, о чем свидетельствуют обстоятельства занятия Ярославля. В феврале 1612 г. Атаман А. Просовецкий, направленный в Ярославский уезд для борьбы с литовскими отрядами, подойдя к городу, узнал, что воевода Второго ополчения князь Д. П. Лопата-Пожарский опередил его и арестовал там администрацию, поставленную Первым ополчением, а некоторых казаков даже казнил (вообще этот дальний родственник Дмитрия Михайловича был неплохим воеводой, но отличался жестокостью и лихоимством). Просовецкий решил не вмешиваться и отошел от города. Первоначальным планом похода было быстрое продвижение к Москве. Однако в дальнейшем Пожарский и его соратники решили повременить – они узнали об усилении кремлевского гарнизона полком И. Будилы, хотели уточнить судьбу войска умершего Сапеги, а также обстановку в армии гетмана Ходкевича в связи с его конфликтом со смоленским комендантом Я. Потоцким. Ожидались и подкрепления, слишком медленно подходившие из верхневолжских, поволжских и замосковных городов.

Власти Троице-Сергиева монастыря пытались примирить «двух князей Димитриев», как писалось в их посланиях, но подчинить Пожарского Трубецкому не удалось. Троицкий келарь[52] Авраамий Палицын, еще недавно под Смоленском верноподданно выпрашивавший у своего «законного государя» короля Сигизмунда грамоты на монастырские владения, слал в Ярославль призывы немедленно соединяться под Москвой с Трубецким и Заруцким, а позднее в своем известном сочинении даже обвинял вождей Второго ополчения в «нерадении» и «бражничестве», которым они якобы там предавались.

На самом деле задержка на столь долгое время была обусловлена, помимо вышеуказанных, политическими и стратегическими соображениями. Взаимная вражда казачьих и дворянских отрядов под Москвой не утихала. Последние уходили к Пожарскому, более того, посещавшие Ярославль казачьи депутации, вернувшись, с похвалой отзывались о тамошних порядках, были довольны пожалованными им подарками и уважительным отношением принимавшего их князя. Блокированный Кремль слабел от голода сам по себе – все же Первое ополчение, несмотря на свои недостатки, стерегло его зорко. Время работало на Козьму-князя и Козьму-купца.

Еще в Решме, не доходя до Ярославля, Минин и Пожарский получили грамоту от владимирского воеводы, окольничего А. В. Измайлова, перешедшего к сторонникам Второго ополчения: он сообщил, что Трубецкой и Заруцкий выдвинули новую кандидатуру на престол – они собираются целовать крест третьему Лжедмитрию, объявившемуся во Пскове. Это весьма раздражило уже собравшийся в Ярославле «Совет всей земли», в который вошли примкнувшие к Пожарскому съехавшиеся туда представители знати, городового дворянства и купечества, не признававшие Владислава и Сигизмунда. Есть версия, что это собрание уже готово было считать себя Земским собором и не исключало возможности полного отстранения сидевшего в Кремле правительства (официальной версией отношения к Семибоярщине в пропаганде Второго ополчения было то, что бояре находятся «в плену») и законного избрания царя в Ярославле, не дожидаясь полного очищения Москвы [70, 84–85].

В то же время бояре из Кремля стремились спровоцировать столкновение ополчений, посылая грамоты, в которых Заруцкий изображался едва ли не новым Болотниковым и уверявшие, что Владислав вот-вот прибудет. Однако и сохранение союза Первого и Второго ополчений, и легитимность нового государя, долженствовавшего быть венчанным в Москве, для Пожарского были вопросами принципа – и он удержал дворянство, видевшее в подмосковных «таборах» лишь взбунтовавшихся холопов. Вскоре Трубецкой и Заруцкий, поняв, что присягой третьему самозванцу они не только не перехватили политическую инициативу, но и нанесли удар по своему авторитету в стране, прислали покаянное послание, сообщив, что дезавуировали крестоцелование псковскому «вору Сидорке».

Тем временем «Совет всей земли» в Ярославле, по сути, сформировал правительство, законность которого подкреплялась участием в нем ряда членов Боярской думы. От имени этого правительства велась переписка с городами, рассылались указы, в которых имя Пожарского, всего лишь стольника, стояло строго по местническим правилам на 10-м месте. (Ранее, как глава ополчения, Пожарский подписывался первым.) А на 15-м месте – еще раз: «в выборного человека всею землею в Козьмино место Минина князь Дмитрей Пожарской руку приложил» [35, 163–167]. Минин, видимо, не умел писать, зато очень хорошо считал.

Четырехмесячное «стояние» ополчения в Ярославле вызывало недовольство и вопросы многих, от современников событий до историков ХХ в. Но, как уже говорилось, причин хватало. Не для эффектных баталий отдавали «свои кровные» жители Ярославля, Вологды, Костромы, Балахны, Суздаля и других мест, а для очищения земли от грабительских шаек, захват Кремля, куда недавно явился еще и полковник Струсь «с 3000 голодного войска», считали делом второстепенным.

Несмотря на трудности, заработали ведомства по сбору налогов – четверти или чети (Галицкая, Костромская). Восстановленный Поместный приказ даже начал проводить «дозоры» – учеты поместных земель – и стал наделять ими ополченцев [70, 121–123]. Охранялись дороги, оживала торговля в городах. Отменены были земельные пожалования, выпрошенные некоторыми «перелетами» уже у Сигизмунда. При этом сам Дмитрий Михайлович решительно отказался от грамоты на огромную вотчину – село Воронино в Костромском уезде, «пожалованное» ему предводителями Первого ополчения 17 июня 1611 г. [70, 123; 9], что было, конечно, актом явной конфронтации, но не выходившим за политические рамки.