Восточный кордон - Вячеслав Пальман

Подкрепившись, лесник уселся на сухой ствол у края ровной полянки и опёрся на карабин.

День тихо уходил. Солнце ещё не село, но у самого горизонта спряталось за длинное, белое облако, окрасив его в весёлый оранжевый цвет.

Он сидел задумавшись, и на душе его было покойно и чисто.

Хрустнули ветки, на поляну красивым прыжком выскочил матёрый олень. Егор Иванович подавил вздох восхищения: таких великолепных рогов, такой гордой осанки и благородной головы с живыми глазами он ещё не видел. Олень находился в отличной бойцовской форме.

Красавец фыркнул и, раззадоривая себя, ударил копытом о землю. Прислушался. И вдруг, положив рога на спину и вытянув шею, смешно оттопырил губы, и дерзкое, тоскливое «бээ-уэ-эа-а!..» далеко-далеко разнеслось по горам, как первобытный клич одиночки. Олень снова прислушался, фыркнул и тут заметил наконец странную, неподвижную тень. Но не испугался, только скосил глаза и, грациозно переступая, немного приблизился. Может быть, он принял застывшую фигуру за противника, который никак не соберётся с силами, чтобы ответить на честный вызов? Если так, то он покажет ему… Олень стал обходить загадочное существо по кругу, а чтобы не оставалось никаких сомнений относительно намерений его, изредка нагибался и поддавал землю рогами так, что трава и глина летели далеко в кусты, или рыл землю сильным копытом, а сам все шёл и шёл по кругу, пока набежавший ветер не кинул на него страшный запах человека и железа. Секунда — нет, четверть секунды! — гигантский прыжок через кусты, скошенные влево смертельно испуганные глаза, треск ломающихся под тяжёлым телом веток — и все стихло. Как видение.

Егор Иванович печально улыбнулся. Вот как боится олень одного только запаха человеческого! Сколько же зла принесли люди несчётным поколениям этих красивейших в мире животных, если боязнь стала уже выверенным, запечатлённым инстинктом! И сколько времени дружеского сообщества или хотя бы нейтралитета потребуется теперь, чтобы в каком-то поколении олень вдруг понял, что существо, ходящее на двух задних лапах, — его защитник и верный друг!

Сам-то он не надеялся увидеть такую картину, а вот Саша…

Для того и живём.

Глава седьмая

ВЫСТРЕЛЫ В ГОРНЫХ ДЖУНГЛЯХ

Рыжий совсем затосковал о хозяине.

В общем-то, жить в лесной избушке хорошо. Сухо, спокойно, охота вполне приличная, вода чистая, но одиночество!..

Истосковавшись по человеческой ласке, Рыжий отыскал километрах в двух от дома туристскую тропу и долго караулил людей, потягиваясь от предвкушения счастья, когда тёплая рука дружески потреплет его по загривку. Но так и не дождался. Сезон туризма кончился. Зато он нашёл отличное место для охоты и благоденствовал там добрые сутки, пока вдруг не напоролся на ужасные следы дикого кота, которые заставили его содрогнуться от предчувствия беды. Этот далёкий сородич спуску не даст, от него не спасёшься на дереве, как от лисы или волка, от него вообще не спасёшься, он в пять раз больше, в десять раз сильней, следы его лап отчаянно крупные, а когти… О, лучше не думать о когтях дикого кота! Домой, домой!

В лесной хате кот снова почувствовал себя в безопасности и уснул. Поэтому Рыжий и не успел встретить хозяина на тропе. Вопли радости раздались, когда лесник уже вошёл во двор. Кот бесцеремонно запрыгнул ему на плечо и, нежно потираясь, замурлыкал все новости, от которых его прямо-таки распирало. Но хозяин не стал слушать новостей, он снял кота, погладил и опустил на землю, положив перед ним добрый кусок вяленого мяса, которое Рыжий тут же запрятал под дровами на чёрный день. Обойдя дом, Егор Иванович нашёл все в порядке, затем достал из тайника трофейную винтовку для Александра Сергеевича и принялся её чистить. Кот топтался рядом.

— Как ты хозяйничаешь? — спросил Егор Иванович и, не получив, конечно, вразумительного ответа, добавил: — Самура не встречал? Нет? Ничего, завтра мы его увидим.

Но это «завтра», к сожалению, ничего доброго не принесло Молчанову. Он явился на пасеку и, к удивлению своему, увидел там нового человека. Не перебивая, выслушал насмешливый рассказ цибинского напарника о происшествии на пасеке. Как только хлопец не украшал свой рассказ! Но Егор Иванович так ни разу и не улыбнулся. Он-то понимал всю эту историю куда лучше, чем смешливый и легковерный паренёк, который живо, в образах, с жестикуляцией представил, как из одного Самура на глазах Цибы появились два серых волка, как упал он с прокушенной рукой и как потом безжалостный фельдшер врезал пасечнику укол за уколом то в мягкое место, то в живот. Потеха!

Молчанов сидел и сурово слушал. Вот какие тут дела… Кого винить, как не самого себя?

В Камышки он не пошёл, потому что дорожил временем. Все равно ведь Самура там нет.

Молодому пасечнику сказал:

— Вот что, хлопец. Для тебя история с собакой сплошная потеха, а для меня горькая утрата. Не скалься. Понять тебе все это трудно. Цибе передашь, что за Самура не виню. Но он не выполнил моё распоряжение: не сдал мяса, не написал объяснения о том, как убил медведя и где его оружие. Вернусь домой, составлю документ, и пусть он больше сюда носа не кажет. А ты берись за пасеку всерьёз и надолго. Но смотри: если начнёшь тут с ружьишком баловаться, не взыщи!

— Что ты, дядя Егор! Я ж никогда…

— Ладно, моё дело предупредить.

Он стал собираться.

— Куда ты, дядя Егор? — полюбопытствовал хлопец.

— На кудыкино поле, — не очень вежливо обрезал лесник чересчур любопытного паренька и пошёл по тропе назад, немного ссутулившись под тяжестью рюкзака и двух ружей.

На другой день, уже к заре, Молчанов заявился на Прохладный.

Александр Сергеевич лежал в своей каптёрке и курил перед сном.

— А, это ты! — сказал он и отложил сигарету. — Ружьё принёс?

Молчанов сунул ему винтовку. Сергеич деловито оглядел её и провёл пальцем по зарубкам на ложе.

— Эко, сколько он животины погубил!

— Кто «он»?

— Само собой, кто. Твой стреляный. Зарубки видишь? Это они, гады, отмечают, сколько туров и прочей живности прикончили. Вот тут семнадцать зарубок, понял? Ну, попадётся он мне…

— Мне вот попался, да не совсем.

— На второй раз словим основательно. Не вырвется.

Лесник достал кружку, налил чаю. Сергеич тоже за компанию налил себе. Помолчали, прихлёбывая кипяток, заваренный листом чёрной смородины. Над столом горела семилинейная керосиновая лампа с разрисованным абажуром. Пиликал в стенке сверчок. Совсем домашняя обстановка. Забывается, что вокруг на многие версты безлюдье, чёрные леса, непроходимые реки, что высота и глушь, каких уже мало на нашей всерьёз обжитой планете.