Мертвоград - Алексей Калугин

Временами он поднимал голову и смотрел по сторонам. Трудно сказать, пытался ли он сориентироваться или делал это автоматически. Но видел он вокруг себя только смутные, расплывающиеся тени, сквозь которые местами пробивался свет. То яркий, то тусклый. Но неизменно такой же неясный, как плывущие сквозь туманное марево призрачные болотные огни. Неизвестно откуда и непонятно куда.

Еще он слышал звуки. По большей части кажущиеся странными и незнакомыми. Нереальными и нездешними. Хотя, скорее всего, это было не так. И причиной всего кошмара было неверное, болезненно искаженное восприятие действительности утратившим привычный ритм работы мозгом.

Как ни странно, он это понимал. Но не мог ничего поделать. Словно чья-то чужая воля влекла его все вперед и вперед, дальше и дальше…

Дальше и дальше…

Дальше и дальше…

Хотя кто может поручиться в том, что он не ходил по кругу? Уж он-то сам точно не был в этом уверен.

Он уже не мог быть уверен ни в чем.

Он словно ушел в другой мир. Перешел на новый уровень. Опрокинулся в иную реальность.

Он не мог с уверенностью сказать, где у него левая рука, а где правая. Да и без уверенности тоже был не в состоянии разобраться в таком простом, казалось бы, вопросе. Он даже и не пытался. Потому что знал, что все равно не получится.

Если что-то еще и связывало его с действительностью, из которой стремилось убежать сознание, так это тошнота, давящая на горло, будто упругое щупальце осьминога, обернувшееся вокруг шеи. Почему так? Действительность была похожа на тошноту или тошнота ассоциировалась для него с действительностью?

Как бы там ни было…

Все неправильно! Все не так!

Он шел, потому что должен был спрятаться.

Да!

Он от кого-то скрывался.

Но – от кого?

И – почему?

Если бы он задумался над этими вопросами, то, наверное, остановился бы.

А он продолжал идти.

Идти.

Вперед.

Дальше.

Идти.

Продолжал.

Продолжал…

Он остановился, только когда почувствовал, что его сейчас вывернет.

Он за что-то ухватился рукой, чтобы не упасть, и наклонился еще сильнее. Разинул рот, вывернул язык.

Он не мог сделать вдох. Тошнота комом стояла в горле.

Ему нужен был воздух!

Он закашлялся. Схватился за горло правой, а может быть, левой рукой. Сунул пальцы в рот, надавил на корень языка.

Ему удалось выдавить лишь задушенный хрип из горла.

От чего невозможно избавиться, с тем нужно учиться жить – так говорил великий Император Ху.

Чувствуя, что силы покидают и он вот-вот упадет, он интуитивно сделал два шага в сторону. Туда, где было темнее. И он все же не упал, а тяжело опустился на траву. Скрестил ноги, наклонил голову и положил левую, а может быть, правую ладонь на затылок. Так ему было хорошо. Так было уютно. Даже с тошнотой можно было смириться.

Посидев так какое-то время, он почувствовал себя лучше. Ему вдруг жутко захотелось пить. Во рту и в горле пересохло, как будто он весь день шел по безводной пустыни, но так и не успел засветло добраться до оазиса. Ночью же идти дальше было нельзя – пауки, змеи, скорпионы, сколопендры, тысяченожки, ядозубы, прыгучие тушканчики и ушастые фенеки вылезали из песка. Тысячи и тысячи тварей, зачастую безымянные, не описанные ни Платоном, ни Семеновым-Тян-Шанским, весь смысл бессмысленного в остальном существовании которых сводился лишь к тому, чтобы кого-нибудь убить. Причем им было абсолютно все равно, кого именно. Поэтому пустыня ночью – это крайне опасное, можно даже сказать, гиблое местечко. Ночью по пустыне лучше не гулять. Даже если вы умираете от жажды. Досветла лучше отсидеться под барханом. Или под кустом.

Что, собственно, он и делал – сидел под кустом и смотрел по сторонам. Пытаясь, теперь уже вполне осмысленно, определить, где он находится. А сидел он под кустом в небольшом палисаднике. В двух шагах от него тянулась заасфальтированная пешеходная дорожка, отделенная невысоким бордюром от проезжей части. Всего две полосы. По другую сторону – длинный дом. Почти невидимый в темноте. Свет горит только возле двух подъездов – а всего их, должно быть, не меньше дюжины, – да редкие окна кое-где желтеют во тьме. Если расфокусировать взгляд, чтобы картинка сделалась нерезкой, можно вообразить, что видишь сыр наоборот – одна большая черная дыра, пробитая кое-где желтыми, жирными вставками.

Здорово.

Если существует сыр наоборот, значит, может быть и мир наоборот? Наверняка существует! Вот только на что он похож? Если смотреть на него со стороны? На кусок гнилого мяса? Или на засохший яблочный огрызок? Непременно на что-нибудь, вызывающее тошноту. Жуткий, невыносимый приступ тошноты!.. И вонять он должен омерзительно! Тошнотворно!

Так, хорошо, двигаемся дальше.

Что у нас слева? Или – справа?..

А впрочем, без разницы.

Повернув голову в одну сторону, он мог увидеть угол жилого дома. В котором все давно уже спали. Или – умерли. В общем, не горело ни одно окно. С другой стороны он видел мерцание разноцветных огней. Оттуда доносились голоса, довольно громкие и чрезмерно веселые. По всей видимости, там находился ночной магазин, возле которого, как водится, расположилась компания уставших от жизни остолопов. Между прочим, они могли оказаться опасными. В первую очередь потому, что сами не знали, что у них на уме. Их путь был не блужданием в темноте и даже не хождением по кругу, а топтанием на месте. Что самое ужасное, их самих это вполне устраивало. После Исхода таких топтунов становилось все больше. А может быть, они просто повылезали из нор, в которых прежде прятались. Прежде они стеснялись своей заурядности. Теперь они ею гордятся. Посредственность – это норма. Глупость – это искренность. Невежество – идеал. Если мы живем сегодня, какой смысл в завтрашнем дне? Не напомните, кто это сказал? До потопа или уже после?

Он хотел пить. Он страшно хотел пить. Но для того, чтобы утолить жажду, нужно было сначала подняться на ноги. В принципе, это было не проблемой – он уже неплохо ориентировался в пространстве и полагал, что смог бы дойти до ближайшего ларька, чтобы купить бутылку воды. Он сунул руку в карман и нащупал там несколько мятых купюр и горсть мелочи. Ну, вот, у него даже деньги имелись! Проблема заключалась в том, что он никак не мог вспомнить себя самого.

Кто он такой и как он здесь оказался?..

Впрочем, продавец не станет задавать таких вопросов. А когда он утолит жажду и перестанет думать только о воде, быть может, тогда он что-нибудь вспомнит.

Он оперся руками о землю и тяжело, медленно встал на ноги. А когда поднял голову, то увидел прямо перед собой, в нескольких сантиметрах от своего лица, отвратительную, скалящуюся, истекающую сочащейся меж клыков слюной морду гаста. О том, что это был именно гаст, наглядно свидетельствовали хищно выступающие челюсти, заостренные уши и густая, жесткая растительность на голове. Которая, между прочим, не без претензии на стильность, была зачесана назад. И даже – он боялся в это поверить, – набриолинена?.. Когда же гаст оскалился и выдохнул ему в лицо теплый воздух, он почувствовал мятный запах! Да и одет гаст был весьма неплохо – майка футбольного клуба «Арсенал» с длинными рукавами и широкие светло-голубые брюки. Отутюженные, жесть его! Со стрелочками! Вот только обувь по размеру гаст, видимо, не смог подобрать, а потому нацепил на лапищи резиновые вьетнамки. Весь внешний вид гаста свидетельствовал о том, что эта тварь не вчера сырцом по двору скакала. Гаст успел адаптироваться к своему нынешнему состоянию. У него было логово. А может быть, он обитал в той же самой квартире, где жил, будучи человеком. Жесть его, может быть, он еще и на работу ходил? Или это уже слишком? А что, если днем он выглядел как обычный человек? Или притворялся человеком?.. Интересно, он умеет говорить?..

– Да, – ответил на его мысленный вопрос гаст. – Я умею говорить. Изменился не я, а то, как меня видят другие.

– То есть на тебе сейчас нет майки «Арсенал»? Я ее сам придумал?

Гаст оттянул майку у себя на груди и посмотрел на нее.

– Это моя любимая майка.

– А зубы? У тебя же зубы, как у волка!

– Ну что ты прямо как Красная Шапочка? – презрительно скривился гаст. – Почему у тебя такие большие зубы? Почему у тебя такие больше уши?.. Большие, маленькие – все относительно. Меня, например, мои зубы вполне устраивают.

– Но ты же ешь людей.

– Бред! Не ем я людей. Я их убиваю.

– Ты считаешь это нормальным?

– Ты ешь кур, свиней и коров. Хотя убивает их для тебя кто-то другой. Ты это считаешь нормальным?

– Это, по крайней мере, не выходит за рамки общепринятой морали.

– «Общепринятой морали», – передразнил гаст. – Ты сам-то понял, что сказал?.. Кто и для кого эту мораль принял? Может, ты сам за нее голосовал на всенародном референдуме? «Считаете ли вы, что убивать коров этично?» – «Да!» – «Считаете ли вы, что убивать людей этично?» – «Нет!» Слушай, это все таким бредом отдает!.. – Гаст взмахнул руками, будто не мог подобрать нужных слов, чтобы выразить все свое презрение и негодование по поводу общепринятых норм морали. – Бунт! Вот лучшее слово, обозначающее, что сейчас происходит! Бунт разума против системы сложившихся стереотипов! Гундосам наконец-то удалось создать общественную систему, при которой большая часть населения избавлена от необходимости мыслить. Они не думают, а оперируют мемплексами, созданными специально для них и заботливо вколоченными им в мозги. Газеты, радио, телевидение, Интернет… Лучше быть богатым и здоровым? Да! Лучше синица в руках, чем журавль в небе? Да! Уничтожим гидру мирового терроризма! Да! Родина! Православие! Президент! Троекратное Да! Да! Да! Мы знаем? Нет! Мы хотим? Нет! Не знаем и знать не хотим!.. И вдруг система взорвалась. Бум! – Изображая взрыв, гаст развел в стороны руки с растопыренными когтистыми пальцами. – Взорвалась изнутри. Мемвирусы, используемые для подавления индивидуальности и аккумулирования эффекта коллективного и тупого бессознательного, дали неожиданные мутации, результатом воздействия которых на сознание стал новый взгляд на привычные, казалось бы, вещи. Мы словно переместились в иное измерение. Стали видеть то, чего прежде не видели. Стали иначе воспринимать действительность. И соответственно стали делать то, что прежде считали невозможным. Проблема заключается лишь в том, что мы никак не можем определиться с новыми понятиями. Соображаешь? Ну, смотри, никто понятия не имеет, чем красный цвет отличается от, скажем, зеленого. Длина волн, световой спектр – с этим все ясно. Но – по сути? Мы просто договорились о том, что называть красным, что зеленым, что синим, а что голубым. Чтобы не возникало путаницы и неразберихи. И вдруг – бам! – Гаст ударил кулаком в открытую ладонь. – Все перемешалось! Перепуталось! Мы не знаем, где красный, а где зеленый цвет. Каждый называет красным то, что считает красным. Но ведь другие могут называть то же самое зеленым. Кто прав?