Без права на слабость (СИ) - Лари Яна

– Черныш, хорош шмалить, водка греется!

До меня не сразу доходит причина, заставившая напрячься Тимура и кольнувшая мне в грудь битым стёклом. Черныш… Она где-то рядом. Прямо сейчас.

– Пошли, – мгновенно охладев, отстраняется Тимур. – Добро пожаловать в «Вегас».

Черныш. Бонус

Я намеренно петляю самыми тёмными переулками и обходными дворами, чтобы выветрить последствия тёплой встречи с отцом до того как освещение позволит ей увидеть, насколько мне хреново. Только кружим уже прилично, а напряжение никак не отпускает. Я на взводе, Лера выдохлась, пыхтит в спину разъярённым хомяком, наверняка мечтая прописать мне пару оплеух. Свидание мечты, блин.

Пляши, папочка, твоё появление было, как всегда, эффектным.

Придётся стиснуть зубы, и включить режим пофигиста. Потому что иначе, если продолжу копаться в себе, то просто рухну на асфальт и буду выть побитой псиной, а пацаны не плачут. Пацан обязан отряхнуться и с каменным лицом переть дальше, вооружившись присказкой будто все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Чушь собачья. Чем может усилить переехавший тебя КАМАЗ? Разве что вынудит бороться за шанс когда-нибудь встать с инвалидной коляски.

Всё что нас не убивает – учит нас жить с болью. Сильнее нас делает только любовь.

Там в прошлой жизни я её чувствовал и ничего не боялся, но и не ценил, принимая заботу родителей за должное. Мечтал скорее повзрослеть, стать самостоятельным, даже не подозревая, как буду скучать по таким простым мелочам, как отцовское одобрение. Все эти глупые нежности вроде поцелуя перед сном или медвежьих объятий у школьных ворот, которых так стеснялся тогда, обрели для меня истинный смысл уже, когда стало поздно. Даже за нравоучения, которые в детстве казались такими нудными я теперь готов отдать многое, да брать стало некому. Все шишки приходится набивать самому.

Отец не любил слушать, но любил говорить. Сейчас он всегда молчит и в этом молчании холода больше чем в любых словах. Наверное, поэтому при каждой нашей встрече реальность будто тускнеет за звоном в ушах и мне снова двенадцать.

6 лет назад

Как ни крути, а осенние каникулы пролетают слишком быстро. Вроде только вчера пнул свой рюкзак под кровать, а сегодня уже придётся разгребать завалы из учебников и заплесневевших остатков бутерброда. Мерзость.

– Тим, реши за меня задачу. Я тебе тоже потом помогу с домашкой.

Обычно помощь Марины состоит в том, чтобы подрисовать мне в дневник пару жирных задниц, хотя она клятвенно заверяет, что это сердечки. В любом случае учитель такое творчество вряд ли оценит по достоинству, поэтому мне периодически приходится «терять» дневник и со смиренным видом слушать родительские нотации. Папа говорит, что жалуются только тряпки, мама требует, чтобы я обо всём докладывал – тут хоть разорвись. Но мама у нас строгая, если узнает, отберёт у Маринки планшет. Какой я после этого брат? Тряпка.

– Нет, Марин, – растерянно чешу затылок, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в её каракулях.

– Ну тебе жалко, что ли? Видишь, у меня не получается.

– А ты попробуй ещё раз. Потом ещё, пока не получится. На контрольной никто за тебя не решит.

– Я устала, – дует она губы, яростно орудуя ластиком.

– Давай я налью тебе чай, приговорим остатки пирога, и заодно отдохнёшь.

Под её разочарованный вздох достаю две чашки, бросаю на дно по куску сахара и наливаю чай из заварника, уже порядком остывший, но так даже лучше. Сестрёнка тот ещё поросёнок, вечно умудряется что-нибудь пролить.

– О! Тим, хочешь загадку?

– Давай, – отстранённо киваю, поглядывая на часы. Если родители застанут нас за уроками на кухне, шума будет немерено.

– За неделю Ира прочитала три книги, – запинаясь лепечет она, – а Оля прочитала на четыре книги больше. Угадай, сколько книг прочитала Оля?

– Пфф, Кудряха, это просто, – я с улыбкой протягиваю ей чай, затем поворачиваюсь, чтобы забрать свой, предвкушая, как проучу маленькую лисицу. – Оля прочитала…

– Ну же, думай быстрее! – торопит сестра, заслышав тяжёлую поступь отца.

– Оля прочитала на три книги меньше, чем десять.

– Глупый ответ! – сердито стучит она кулачком по столу, задевая стоящую рядом чашку.

– Привет, пап… – сжимаю в ладонях еле тёплый фарфор и растерянно смотрю в его перекошенное лицо. Вряд ли такую ярость способна вызвать одна мокрая тетрадка.

– Захлопнись, сопля, – рычит он, одним движением смахивая лежащие на столе учебники. Мне кажется, при желании можно увидеть рвущийся из его ноздрей пар. – Марина, марш к себе.

– Пап, не ругай его. Это я виновата…

– Исчезни!

Серые глаза сестры переливаются лихорадочным блеском. Она напугана и что самое паршивое, не собирается повиноваться. Упрямство у нас в крови.

– Марина, я что сказал?! – взрывается отец, после чего, схватив её подмышку, срывается в сторону детской.

Меня сильно мутит то ли от шока, то ли от густого отвратного запаха спиртного, но я бросаюсь за ними вдогонку. Папа никогда не кричал, пьяным я его тоже раньше не видел, но если он так накинулся на меня, значит, сестре тоже может достаться, а Марина совсем маленькая. Нужно её защитить, только как?

Взревев от собственного бессилия, со всей дури пихаю его в бок, колочу по спине, вгрызаюсь в предплечье. Бесполезно. Отцу моя возня, что слону дробина. Он заталкивает Марину в детскую, запирает дверь и поворачивается ко мне, недобро потирая укушенную руку.

Вздрогнув, пытаюсь задержать дыхание, чтобы оно не выдало того, как сильно я напуган. Сейчас папа выглядит чужим и оттого ещё более огромным – холодный монолит из гнева и ненависти.

Шаг назад, секунда, вечность…

Эта пошатывающаяся глыба вдруг расплывается в кривой улыбке. Ничего более жуткого не увидеть даже в кино. Мне нечем дышать, я даже готов поверить, что кожу родного человека натянуло чудовище, такой кромешный ужас нагоняет на меня его гримаса. От неё болит в груди, а мозг превращается в бесполезную жижу. Остаются только инстинкты, и основной из них подсказывает бежать.

Мало того, что мы на втором этаже, так ещё лестница за его спиной. В моём распоряжении лишь рукав коридора и любая из комнат на выбор. На самом деле разницы куда бежать никакой – в каждой тупик, поэтому ноги возвращают меня на кухню. Наверное, потому что только там горит свет. Не глядя, огибаю стол, три массивных стула, чуть не поскальзываюсь на липкой лужице чая, затем обречённо замираю, упершись спиной в подоконник.

Глыба тоже замирает и медленно сжимает укушенную руку в кулак. На мраморный пол срывается бурая капля.

– Ты на кого руку поднял, мелкий ублюдок?

– Да что я такого сделал? – судорожно сглатываю вязкую слюну, глядя как человек, который не так давно читал мне сказки на ночь, замахивается для удара. – Папа?!

Мне уже не узнать наверняка – нарочно так вышло или он спьяну не рассчитал свои силы. Я запрещаю себе допускать первое, впрочем, это мало что меняет. Незримая прочная нить моего доверия натягивается вместе с устремившимся в окно телом, кромсается вместе с кожей на не прикрытых одеждой руках, которыми я в последний момент успеваю закрыть лицо.

Секунды пугающей невесомости, за которые в ушах даже не успевает затихнуть звон стекла, сменяются глухим шлепком о рыхлую землю. Клумба, где мы с отцом ловили сверчков и закапывали «клады» встречает меня взрывом дикой боли, убирая на задний план жжение от бесчисленных порезов. А перед глазами не чернота, не звёздочки как рисуют в комиксах – перед глазами его жестокая гримаса. Страшнее загнанных под кожу осколков и треснувших костей, ужаснее судороги тряхнувшей мышцы. Я возненавижу эту улыбку на всю жизнь, даже не подозревая о том, как часто впоследствии буду замечать её в зеркале.

– Скоро уже? – врывается в поток моих воспоминаний обессиленный голос Леры.

– Всё, выдохлась, детка? – меня ещё не отпустило. Собственная уязвимость вскидывается на неё незаслуженной издёвкой. – Клянусь, ты взвоешь от обиды, когда узнаешь, как мало оставалось потерпеть, чтобы утереть мне нос.