Безумец и его сыновья - Илья Бояшов

Вовсе сбились с ног половые.

Плут же орал, восседая посреди обжор:

— Здесь вам и залы, здесь и генералы, господа нищие! Кто ни разу не бывал на царском пиру, уминай балыки и икру!

Нищие разбрелись по всему трактиру и совали носы даже на кухню, торопя поваров. Те, не зная, что и делать, выскребали им из котлов оставшуюся кашу и давали вылизывать мясную подливку.

— Ах, танцуйте, господа нищие! — приговаривал Алешка, видя, как все больше в трактир набирается всякого сброда. Между тем, расхватали убогие под шумок скатерти и полотенца себе на портянки. На улице перед дверьми толпились несчастливцы, которые не успели попасть на пир, и с проклятиями стучали по окнам, грозясь их выбить, — хозяин был ни жив, ни мертв.

Взялись музыканты за плясовую. Веселились убогие — успели они уже приложиться в трактирном погребке к мадере, и появились на столах бутыли с водкой.

На улице же перед дверьми разгоралась драка — шли в ход палки да ножи. Плуту горя было мало:

— Ах, господа нищие! Ваши лохмотья — не платья ли диковинные, а вши, по вам ползающие, чем не драгоценности? Привыкли ваши босые ноги к снегу да глине — отчего не привыкнуть им к досчатым полам?

И огромную кружку надел на голову пьяной старухи.

— А вот вам и царица ваша, ибо какой бал без царицы?

Музыканты налегали на гармоники и бубны.

Привлеченные дракой у входа, набежали городовые и заработали плетьми, да так, что сразу все согрелись. Поднялся вой, полетели разбитые стекла и, спасаясь, посыпались нищие в разные стороны с бала, точно тараканы. Алешка умилялся вслед им, скоро бегущим:

— Ах, как славно я вас подлечил!

Тех, кого огрели уже плетью, парень спрашивал:

— Не согрелись вы, господа?

Отвечали ему, охая:

— Горячо, горячо нам.

Алешка добавил:

— Однако, и не скучно.

Монах, в крещенский мороз оказавшись на дороге, сунул руку в суму и не нашарил там никакой еды — раздал он еду убогим.

Возле самой дороги рос рябиновый куст, было на нем несколько веток, покрытых замерзшими ягодами. Нарвал тогда монах тех ягод и воскликнул с радостью:

— Ай да пир, поистине царский, мне рябиновые ягоды! Не уподобиться ли птицам Божьим, что не думают о завтрашней пище, а довольствуются зерном да ягодой и беспечно летают себе в небесах!

Ел он мороженую ягоду, да похваливал:

— Ай да вкусна пища Его!

Окреп мороз, потрескивал лес по сторонам дороги, все замерзло — поднимались лишь дымы из далеких труб. Монах же сказал:

— Огонь Его согревает меня.

Сверкал дворец государев.

Залит был огнями; зажжены были факелы и костры возле дворцовых ворот. Стояли повсюду в залах услужливые лакеи. Подкатывали на царский бал кареты, и струился по парадной лестнице поток придворных; были на том балу первые красавицы двора, графы и князья.

Были затянуты мягкими коврами мраморные ступени, и углы залов и комнат обтянуты тканями — все знали, почему.

И не примкнула стража штыков, а офицеры не носили палашей — и почему — все знали!

Отражалось в зеркалах великое множество драгоценностей; слепили бриллианты, пылали рубины, играли изумруды, горстями просыпанные на мундиры и платья. Были между мундирами бешметы кавказских князей — словно рыси, бесшумно в мягких своих сапогах поднимались кавказцы к государю. Скользили по паркетам княгини, шлейфы их тянулись за ними, подобно утреннему дымку, и шлейфы их были осыпаны бриллиантами, и затмевали они драгоценностями друг друга. Перебрасывали красавицы через плечо жемчужные и бриллиантовые цепи. И броши, и кольца, и браслеты красавиц усыпались драгоценными камнями. Словно виноградные гроздья, были на них сапфир, жемчуг, яхонт.

Застыли во всех залах огромные лейб-казаки, таращили глаза белозубые негры в тюрбанах и кафтанах. Церемониймейстер постукивал жезлом с шаром из слоновой кости, увенчанным двуглавым орлом.

Выходил государь — раскрывали перед ним двери арапы.

Раскланивался он и шествовал, как подобает царю, — но грустными оставались его глаза.

Сверкала царица, бесподобно было ее платье, жемчуг играл на ней, и жемчужное колье свешивалось до ее колен. Диадема, подобно звезде, сверкала на ее голове, изумруд излучал таинственный свет.

Но едва не плакала царица.

Начинались полонезы, гремел с хоров оркестр, и царь с царицей шли первой парой, а за ними — князья и послы с великими княгинями — светился, сиял, переливался царский бал невиданными огнями, и сами иностранные послы утверждали, что не встречали нигде ничего подобного.

И высились в залах на столах глыбы льда, сверкая и переливаясь, — в них утопали бутылки шампанского. Яства лежали на столах, украшены были столы цветами и пальмами — лишь для одного такого вечера выращивались в оранжереях нежные цветы.

Поднял на Александрийской колонне перед дворцом ангел свой крест, и золотой орел на воротах раскидал несокрушимые крылья.

Сделалось жарко в натопленных залах, но твердил государь:

— Зябко мне. Видно, сильные нынче морозы.

Отвечали ему придворные:

— Ваше Величество! Подошли вы близко к окнам, оттого вам и зябко.

И сказала царица:

— Что-то знобит меня — не сквозняки ли гуляют по дворцу?

Ее успокаивали:

— Закрыты все двери! Жарко здесь даже дамам в их воздушных платьях!

А царица дрожала, находясь посреди разгоряченных красавиц-фрейлин.

И не могли согреться царь с царицей — ибо страдал их сынок в царских покоях — и не мог встать и побежать в залы, веселиться в мазурках, засматриваться на юных княжен, подобно тому, как на них засматривались его пажи.

Мучился царевич.

А плут гулял вольно по Москве-городу!

Подловил, вороватый, вместе с цыганом возле церкви батюшку. Оба прикинулись спорщиками и затеяли на паперти такой шум, что, не вытерпев, спросил поп:

— Что вам, господа, нужно?

Тогда, бросившись к его ногам и разглядев хорошие сапоги, завопил плут:

— Батюшка! Поспорил я аж на триста рубликов со своим товарищем, не верящим, что у каждого священника на ноге по семь пальцев, по числу дней недельных, он смеется надо мной и только!

Цыган надрывался:

— Экой ты глупый! Даже у самого батюшки на ногах по пять пальцев на каждой, как у всякого смертного.

— Ах, батюшка! — приставал плут. — Разреши наш спор, чую, денежки моего товарища плакали, свечку поставлю за вас!

Цыган же кричал:

— Что там свечку! Я, батюшка, одарю вас сотенной, коль спор наш разрешите.

— А ведь проиграл ты, придурок, — сказал поп Алешке, тотчас согласившись. — У каждого сановного лица, пусть даже у архиерея, пять на каждой ноге пальцев!

Но на паперти показать свои пальцы отказался.

— Пойдем за алтарь.

Мошенники прошли за батюшкой, и как только уселся тот снимать сапог, плут тотчас помог ему стащить.

— Вот видишь! — обрадовался цыган. — Пять пальцев у служителя.

Да за второй сапог схватившись, и его сдернул. С тем и были таковы, оставив длинногривого умника — тот побоялся выбегать из церкви босым на мороз. Плут же, продав сапоги, с Телей да подобревшим Сивкой направился в Киев — поглядеть на шинки да базары, на самом Крещатике славу пропеть тамошним ротозеям.

В то же самое время молодой монах поклонялся святым мощам в Печерской обители. И крестясь на Софию, восклицал в умилении:

— Истинно, я на Святой Руси!

На улицах киевских потерял кто-то суму с деньгами. Он нашел ее и встал с нею. И стоял так долго, пока не увидал горько рыдающую бабу. Она причитала, обращаясь к уличным гулякам:

— Люди добрые, все-то было в суме мое достояние! Зазевалась я, глупая! Потеряла!

Ей отвечали:

— Ишь, чего ты удумала — вернуться туда, где давно вчерашний день. Да разве кто, найдя деньги такие, отдаст суму назад? Для того надобно быть праведником.

Баба ревела, как оглашенная, и таскала сама себя за волосы. Плелась она по улице, раскачивалась:

— Ой, горе какое, горюшко. Остались голодными, холодными мои деточки! Что скажу мужу своему, как его обрадую?

Так брела, ослепшая от слез. И все, кто попадался ей навстречу, ее выслушивая, только головами покачивали:

— Да разве в находке такой кто признается?

Монах вернул ей потерянное. И бросилась баба ему в ноги, обнимала, целовала и плакала:

— Как отблагодарить тебя?

Он сказал:

— Возьми из той сумы немного и дай нищим.

Те, кто все видел, шептались:

— Знаем мы монахов, которые стянут копеечку, не поморщатся, из-за рубля же удавятся. Этот стоял полдня с сумой, полной денег.

Подходили к нему набожные к спрашивали:

— Благослови нас. Видим мы праведника.

Монах ответил:

— Не смущайте меня, не искушайте своей похвалой. Истинный праведник безвестен. Я же стою перед вами.