Глухомань - Борис Васильев

— Однако о нефти что-то все помалкивают, — сказал я. — Даже пресса демократической ориентации.

— Так ведь для нас понятие демократии — партийное, а не мировоззренческое. Так именуют себя сторонники реформ, не более того. К примеру, приватизация, проведенная демократом Чубайсом, столь же далека от демократии, как Лондонский или, там, Парижский банк от советской сберкассы.

— Вы полагаете, что надо было поступать по-иному?

— Полагаю. Демократическая приватизация должна была бы начаться с частной собственности на землю, системы ипотечных банков, прав на куплю-продажу, заем и наследство. А государственная промышленность могла и подождать: это должно было стать ее стратегическим резервом, посредством которого она могла бы сдержать масштабную спекуляцию землей. Так поступили Польша, Венгрия и другие страны с демократическими традициями, которых наша страна не имеет в силу чисто исторических причин.

— Каких еще причин? — угрюмо спросил Павел Николаевич: ему очень не нравился этот разговор. — А советская власть, по-вашему, не демократия, что ли?

— Демократия при советской власти — иллюзия… — Иван Федорович помолчал и неожиданно улыбнулся. — Иллюзии — типично русское явление, несмотря на иностранное его обозначение. Одно из понятий этого латинского слова удивительно соответствует русской психологии — «необоснованная надежда, несбыточная мечта…»

2

Я как-то запамятовал о Киме, но не потому, что наши отношения стали прохладнее хотя бы на десятую долю градуса. И он навестил меня сразу же в день моего возвращения в Глухомань, и мы с Танечкой регулярно у них появлялись. Просто я был угнетен собственным раздвоением личности, и это непривычное состояние так тяготило меня, что я сначала сам должен был в нем разобраться. Иван Федорович соединил обе половинки моего "я" довольно быстро, привычные приоритеты — а именно их смещение и вызывает то, что мы чаще всего именуем «раздвоением личности», — вернулись на свои места, я вздохнул с облегчением и уже смотрел телевидение глазами, а не ушами.

Русскими глазами управляют русские уши, замечали? Происходит некая аберрация зрения, при которой то, что мы видим, нами воспринимается практически без эмоций. Ну, показали еще десять трупов, мы крякнули и закусили, а наши дамы поохали и побежали на кухню, чтобы картошка не подгорела. Сбитый на улице несчастный зевака собирает толпу, которая с бесчувственным любопытством глазеет на него, пока его не увезут, мешая милиции и «скорой помощи». Разве не так?

Увы.

Зато если по телевидению вам расскажут — ничего при этом не показывая — о том, что некий господин Б. перевел в заграничные банки два миллиона долларов, об этом будут судачить долго и с удовольствием. И звонить друзьям-приятелям:

— Ты слышал по телевизору?

Разве не так?

По телевизору надо видеть, а не слышать: для этого, собственно, его и изобрели. Но нас куда больше привлекает то, о чем говорят. «Слыхал?..» — любимейший русский вопрос. Суды, адвокаты, свидетели, доказательства всякие — это все малоинтересно для нашего брата-глухоманца. Ему важно услышать. Желательно — собственными ушами.

Но это так, вместо абзаца. Чтобы сменить не только аллюр, но и направление.

Ну так Катенька, слава богу, забыла о той гнусной истории. То есть, безусловно, не забыла, да и невозможно такое забыть, но воспоминания о пережитом страхе детство затягивает благодетельной пленкой. Она как бы размагничивает напряжение, ужас пережитого уходит в глубину, в память, переставляя полюса самого пережитого, и остается только сюжет как таковой. Без мучительных переживаний.

Взрослые теряют эту спасительную детскую способность. Они и рады бы забыть, да не могут. И Ким, когда адрес одного стервеца более или менее прояснился, пошел в милицию и написал заявление. Милиция вплоть до начальника долго отпихивалась от этого заявления, уговаривая Кима пойти на мировую, но Альберт был не из тех, кого можно жать прессом. Заявление было зарегистрировано, Катеньку уговорили дать показания в присутствии матери, но время шло, а никто ее не вызывал ни на какие собеседования. Ким еще раз наведался в нашу родную, которая нас всех бережет, а там ему сказали, что беседа проведена, что парень все осознал и что коли нет факта изнасилования, то остается одно хулиганство, за которое с родителей взят штраф, а дело закрыто и сдано в архив.

— Наверно, это скорее хорошо, чем плохо, — сказал он мне. — Только вот какая штука, друг… Право при этом страдает. Правосознание, если уж точно говорить.

— Твое? — спросил я.

— Нет. Общее. Каждый начинает искать, что выгоднее: подвергать свою потерпевшую дочь допросу или поставить на этом крест во имя ее душевного равновесия. За рубежом всегда — ну или почти всегда — выбирают Закон с большой буквы. А в странах, где закону с малолетства не доверяют, поскольку не видно за ним заботы о нашей справедливости, поступают наоборот.

Андрей, как мне показалось, придерживался иного мнения. Когда Ким исчез ненадолго по делам, я нашел его с неразлучным Федором. Ребята очень обрадовались, тут же нашлось по глотку припрятанного, под который я и рассказал о точке зрения Кима на правосознание.

— Это он Катьку щадит, — нахмурился Андрей.

— Точно Андрюха говорит, — подтвердил Федор. — Менты такого не снесут, чтоб им поперек. Раззвонят по всей Глухомани, а Катюшке что тогда делать? В доме прятаться?

— А о делах он не говорил? — спросил Андрей, явно пытаясь уйти от этой темы.

— Не успели еще. По телефону его в дирекцию вызвали. А в делах что-то новое появилось?

— Появилось, крестный.

— Зыков долг потребовал?

— Наоборот, — криво усмехнулся Андрей. — Все как раз наоборот, и мне это не нравится.

— Да что наоборот-то?

— Новый кредит предложил. Для расширения производства. А со старыми долгами готов подождать, пока отец с продаж деньги получит. Вот тогда и рассчитаемся на преж-них условиях. Отец очень обрадовался, но я уговорил его обождать хоть недельку.

— Зачем же ждать? Пока Зыков передумает?

— Затем ждать, крестный, что Зыков под залог землю требует.

— Совхозную?

— Если бы совхозную, я бы и не возникал. Нет, он ту землю требует, которую отец взял в аренду с полной предоплатой. То есть он все отцовское хозяйство к рукам приберет в случае чего. Всю его мечту. Представляешь, что тогда с отцом будет?

— А что ты имеешь в виду, говоря «в случае чего»?

— Ну, крестный, ты будто с другой планеты, — усмехнулся Андрей. — Да все что угодно может случиться. На рынке могут такие цены дать, что ни на какой долг ее не хватит. Даже на старый.

— Могут и машины с овощами до рынка не доехать, — буркнул Федор. — Гаишники могут прицепиться, или они сами собой в кювет завалятся.

— Такая нынче жизнь пошла, — невесело улыбнулся Андрей. — Единственно, что мы гарантируем, так это то, что усадьбу они не сожгут. Мы каждую ночь дежурим с твоими молитвами под рукой.

Тут появился Ким, и мы сразу же заговорили о другом. И со смехом, потому что ребят очень интересовало, как это так получилось, что меня чуть не провели двое пройдох. И Ким пояснил — как:

— Пить надо меньше, Федя!

3

В том, насколько оправданны мрачные предположения ребят, я убедился уже на следующий день. Вечер у нас выдался свободным, а по дороге домой я заехал в магазинчик, где не только продавались кассеты, но и сдавались в прокат посуточно, и взял какой-то американский фильм, получивший «Оскара». Танечка любила оскаровские фильмы (между нами, она вообще любила американское кино, но, поскольку я относился к нему прохладно, ссылалась на свою особую любовь именно к фильмам, отмеченным премией Оскара), и я решил сделать ей сюрприз. Отказаться от всех приглашений, забыть о суете за стенами квартиры и уютно прове-сти вечер, глядя фильм в тапочках.

— Вечером у нас с тобой премьера, — сказал я, отдавая кассету. — Что-то про дождик.

— Это же «Человек дождя»! — в восторге воскликнула Танечка. — Это одна из самых знаменитых картин, я читала об этом! Там играет сам Дастин Хоффман!

Восторгов хватило на три восклицательных знака и неизвестную мне мужскую особь, названную «сам». И я сразу же надел тапочки и домашнюю куртку.

Но, как выяснилось, человек может по личному желанию надеть тапочки, и не более того. Не успели мы после ужина, убрав со стола и перемыв посуду, протянуть ноги перед телевизором, как раздался звонок в дверь.

— Кого-то нелегкая… — проворчал я, направляясь в прихожую. — Со всеми договорился…

И замолчал, открыв дверь. Передо мной стояли сыновья Вахтанга. Два "Т" — Тенгиз и Теймураз.

— Не узнаете… — с какой-то робкой безнадежностью вздохнул Тенгиз. — Мы — Вахтанговичи.

Я шагнул за порог, обнял их, прижал к себе. И сами они прижались ко мне. Крепко прижались, по-детски. Комок к горлу у меня подкатился, но я с ним совладал и с хрипотцой сказал: