Дикая полынь - Цезарь Солодарь

Вот почему "Фольксштимме" часто вынуждена не называть настоящих имен беженцев. Именно так поступила газета, рассказав о письме, привезенном делегатом от трехсот двух семей грузинских евреев. Эти люди мечтают вырваться из израильского, как они пишут, концлагеря. Что ни семья, то четверо-пятеро детей. Следовательно, речь идет о несчастной доле по крайней мере двух тысяч человек. Главы всех семей поименно названы в этом письме, фотокопия с которого хранится в редакции "Фольксштимме". Каждый собственноручно подписал письмо.

Надо отметить, что оно было привезено в Вену еще до того, как в израильском городе Ашдоде выросли баррикады, воздвигнутые забастовавшими евреями из Грузии!

Баррикады! Это был массовый, внушительный протест обманутых людей, во весь голос заявивших об издевательствах над ними. Как известно, незначительные уступки, на которые вынуждены были пойти израильские власти, не удовлетворили забастовщиков. И нетрудно себе представить, что после ашдодских событий число подписей под письмом значительно бы возросло.

Особенно горько и взволнованно повествуется в этом письме о безвыходном положении молодежи. Юноши и девушки, воспитанные в Советской Грузии, никак не могут свыкнуться с чудовищным для них образом жизни. Непонятно им, как могут стать трудноразрешимой проблемой посещение кинотеатра, покупка книги, желание учиться и работать одновременно.

Сын одного из подписавших письмо, восемнадцатилетний юноша, дошел до отчаяния. Убедившись, что из-за него, достигшего призывного возраста, власти не выпустят всю семью, юноша с помощью сочувствовавшего ему израильского грузчика пробрался на иностранный теплоход и спрятался в трюме. Перед отплытием судна его, однако, обнаружили и передали в руки портовой полиции. После этого полиция взяла его под гласный надзор.

Письмо трехсот двух семей грузинских евреев, в складчину собравших средства на тайную поездку своего делегата в Вену, еще раз убедительно доказывает: не одни только кабальные долги задерживают бегство многих олим из Израиля. Далеко не одни долги!

Можно в конце концов продать последние вещи, сэкономить на питании и погасить долги. Но тогда власти приводят в действие зловещий механизм более жестких, более непреодолимых препон.

Военнообязанных не выпускают.

Получивших жилье, пусть убогое и жалкое, не выпускают.

Самую неквалифицированную работу на самом малозначительном предприятии неожиданно провозглашают "связанной с обороной государства", и человека, выполняющего такую работу, тоже не выпускают.

И все же наиболее сильнодействующие средства борьбы с мечтающими покинуть "землю обетованную" — это запугивание и провокации. Этим уже занимается пресловутый "шинбет", причем не местные его отделения, а преимущественно центральный шинбетовский мисрад. Где бы ни проживал заговоривший об отъезде олим, для вящего эффекта его обычно вызывают "на разговор" в Тель-Авив.

Вот как, например, разговаривали с бывшим одесситом Рувимом Львовичем Блувштейном.

Допрашивавший его жандарм вызвал себе на подмогу двух полицейских.

— Я знаю, почему ты хочешь удрать, — в раздражении перешел он на идиш. — Твоему сыну скоро минет восемнадцать. А ты рассчитываешь забрать у государства солдата! Не позволим!

Блувштейн ответил, что все равно в Израиле не останется. Тогда по приказу шинбетовца полицейские, сковав Блувштейну руки наручниками, стали избивать его. Один из полицейских с методическим усердием царапал ему щеки. Когда потерявший сознание Блувштейн пришел в себя, ему сказали:

— Теперь хорошенько подумай.

И отпустили, заставив сначала тщательно умыться, чтобы хоть как-нибудь скрыть следы допроса.

Жена избитого Блувштейна робко напомнила шинбетовцу:

— Мы не взяли с собой денег на обратные билеты из Тель-Авива. Нас предупредили, что вы оплачиваете проезд тем, кого вызываете к себе.

— Если они оказываются настоящими израильтянами, — услышала в ответ женщина. — А тебе придется научиться просить милостыню. Притворись женой забастовщика — и соберешь на билеты.

По такому же сценарию, включая удары по лицу наручниками, был проведен разговор и с Михаилом Урманом. Его обвинили в стремлении увезти с собой дочь. А ей вскоре предстояло отбывать воинскую повинность.

ПОКИНУТЬ ИЗРАИЛЬ УДАЕТСЯ ДАЛЕКО НЕ ВСЕМ

Вызывали в контрразведку и парикмахера Владимира Матвеевича Рейзина, приехавшего с женой и шестилетним сыном из Одессы и поселенного в городе Герцлие. Поводом к вызову был донос какой-то незнакомой Рейзину девушки. На улице она услыхала, как тетка жены Рейзина, вызвавшая их в Израиль, жаловалась знакомой на то, что "этот мерзавец Володя хочет увезти семью в Советский Союз".

Жене пришлось дать подписку, что она останется у тетки и не отдаст шестилетнего Руслана "изменившему родине отцов" мужу. В отместку сохнутовцы помещали Рейзину получить визу на выезд из Израиля. Он добрался в Австрию кружным путем.

С Ильей Исаевичем Иосибашвили, работавшим ранее на тбилисской фабрике "Синтетика", в "шинбете" беседовали неслыханно мягко и даже сочувственно.

— Если ты так хочешь, можешь уезжать, — сказали ему. — Но в Тбилиси, к сожалению, уже знают, как подробно ты рассказал нам о советской оборонной промышленности. Сколько за это полагается по советскому уголовному кодексу?

Иосибашвили, знавший о советской оборонной промышленности ровно столько же, сколько об израильской, смиренно ответил:

— Ну что ж, отвечу за свое преступление.

Поняв, что номер не удался, шинбетовцы вышли из себя. Илье Исаевичу было коротко сказано:

— Не уедешь! И не думай об этом.

Как же все-таки он уехал? Поистине не было бы счастья, да несчастье помогло. Неожиданная поддержка пришла от… сохнутовцев. Им надоели законные жалобы Иосибашвили на то, что ему не отдают одиннадцати ящиков с мебелью и домашней утварью, отправленных из Грузии в Израиль. На руках у Иосибашвили были документы о прибытии ящиков по месту назначения, но затем они загадочно испарились. Об этом весьма конфузливом для "Сохнута" факте стало широко известно в городке. Илье Исаевичу предложили сделку:

— Откажись от претензий на пропавшие ящики, и мы договоримся с "шинбетом", тебя выпустят.

Сделка состоялась.

Вдосталь хлебнул шинбетовских увещеваний и врач Иосиф Григорьевич Бурштейн. Его вызывали четыре раза. Отобрали письма и дневник. Пытались воздействовать через сына, запутавшегося в сионистских сетях. Чтобы укрыться от полицейской слежки, Бурштейн вынужден был последние ночи перед бегством из Израиля проводить на улице или у сочувствовавших его беде соседей-старожилов.

Не только контрразведчики расправляются с теми, кто задумал покинуть Израиль.

Когда бывшая жительница Черновиц Александра Ефимовна Каручеру заболела, ее сын, двадцатилетний Ефим, обратился в военный мисрад:

— Мама здесь погибнет. Снимите меня с учета, мы уезжаем.

— Заболела ведь мама, а не ты, — ответили ему. — Если ты такой любящий сын, уговори маму оставить тебя здесь.

Ефим вспылил, поднял крик. Его избили.

Бывшему рижанину Абраму Гиршовичу Гецу, кое-как просуществовавшему в Яффе девять месяцев, удалось пробраться в Вену. Вскоре нью-йоркская газета "Нью-Йорк колэм" напечатала беседу своего корреспондента с Гецем. "Я был дурак дураком. Ринуться в Израиль вместе с другими дураками — в этом была моя погибель, — признался он. — А теперь я вынужден расплачиваться за свою глупость". Венские сохнутовцы разъярились и стали методично преследовать Абрама Гиршовича.

— Горько расплачиваться ты будешь только теперь, — пригрозили они ему. По их указанию венская еврейская община включила Геца в "черный список". И отныне ни одна венская фирма, в числе владельцев которой имеются предприниматели еврейской национальности, не дает Гецу никакой работы.

Но и путь Геца из Яффы в Вену тоже был достаточно тернист. Когда этот сорокадевятилетний человек пришел в военный мисрад и попросил снять его с учета в связи с предстоящим отъездом, чиновник до того осатанел, что, осыпая Геца угрозами, перешел с иврита на русский язык — тяжелейший проступок для государственного чиновника! Для начала Геца бросили в карцер на двенадцать часов. А мужу его сестры, бывшему артисту Рижской филармонии Якову Подкоминеру, позвонили по телефону:

— Уйми своего шурина, не то придется с тобой поговорить!

Впрочем, Подкоминер отделался, вероятно, только легким испугом: он успел завоевать репутацию "верного израильтянина". Правда, для этого ему пришлось отказаться от служения Мельпомене и пойти в служение "Сохнуту". Он охотно пишет в Ригу письма о том, как преуспели в Израиле бывшие рижане. Он готов послать под видом родственника вызов любому человеку в любой город. Наконец, он по поручению "Сохнута" следит за настроениями своих бывших земляков. Именно благодаря его усердию сохнутовцам в последний момент удалось предотвратить отъезд из Израиля четырех семей. Слово "шинбет" заставляет бывших олим содрогаться даже за пределами Израиля.