Зона Топь - Марина Туровская

Гена отключил трубку, посмотрел на стерильную стену своего кабинета… и не успокоился. Он решил посоветоваться с человеком, которому безгранично верил.

Набрав код, Гена открыл стеклянную дверь отдельного бокса.

Анна спала Спящей красавицей. Она опять помолодела, кожа и цвет лица стали идеальными.

Гена отогнул легкое одеяло, оголяя руку Анны. Достав из кармана медицинский ремень и немалый шприц, он ловко нашел вену и ввел ей кровь.

Сняв резиновый ремень, он придвинул стул к кровати и сел, выжидая.

Минуты через две Анна открыла глаза.

— Чего ты мне вколол, такое… — Аня почмокала пересохшими губами, — бодрящее?

Поправив подушку Анны, Гена устало потер глаза.

— Ленчика привезли, кровушку у него для тебя забрал.

— Угу, — Аня повернулась на бок. — Хорошо-то как, спокойно. А мама где?

— Мама осталась в Москве. — Гена расстегнул ворот военной рубашки. — Аня, я тебя не просто так разбудил. У нас несчастье, Маша пропала.

— У-у-у, Генка! — Аня неуклюже села в кровати и глянула на расстроенного Геннадия. — Да ты того, влюбился.

— Очень понравилась. — Соглашаясь, Гена достал из кармана сигареты, но, повертев пачку в руках, убрал обратно в карман. — Переживаю из-за нее страшно. Куда ее занесло? Ты что-нибудь чувствуешь?

Устроив подушку под поясницу, Аня чуть откинулась назад и закрыла глаза. Гена ждал.

— Чувствую. — Открыв глаза, Аня села ровнее. — Ей плохо, но не беспокойся, Маша девушка решительная, сильная, неглупая. Она найдет способ выпутаться. Ген, распорядись меня в мою бывшую комнату перевести.

Гена расстегнул еще одну пуговицу рубашки.

— Сделаем.

Проснулась в одежде, от шеи до паха мокрая от пота. Это надо же так нажраться! Это когда же со мной такое было? Лет десять назад.

Точно. На мое двадцатилетие. В тот день я привезла немного закуски и бутылку коньяка в институт, где шла сессия заочного факультета, и мы с однокурсницами все культурно употребили на перемене перед последней парой.

В обед, уже дома, я убедительно скрыла свое опьянение, и мама щедро налила мне водки на семейном сабантуйчике. Она взяла с меня слово, что на работе я выпью символический бокал шампанского и больше ни капли.

И куда делось мое обещание? К девяти часам вечера оно растворилось в бутылке шампанского. Я начала всем подряд объяснять, что у меня день рождения, шутить с покупательницами и приставать к покупателям. Девочки усадили меня в нашу подсобку-столовую и не давали из нее выходить. К двенадцати часам я уже ничего не соображала, не могла говорить и только мило улыбалась, заваливаясь то вправо, то влево, с намерением улечься на детском диванчике. К трем часам мне это удалось.

А в девять утра пришла новая смена, и все началось заново. Конечно, не в таких объемах, как вечером, но в меня влили не меньше двухсот граммов водки.

Вот тогда-то во мне и проснулись три моих разноцветных голоса. На секунду отвлекшись от стола, я минуты три смотрела на часы. И вздрогнула от внутреннего понимания.

Оранжевый голос опасности колотил в голову: «Помрешь, дура пьяная, от алкогольной интоксикации!» Более скромный голосок пищал, что неприлично находиться в подобном непотребном состоянии — стыдно. «Да фиг с ним, со «стыдно»! — очнулся болотный голос. — Все в этом состоянии или были, или будут. А вот что некрасиво и маме будет неприятно, это — да!» И все объединились в один голос:

— Вали отсюда!!!

С раздвоенным зрением, трясущимися руками, я нащупала телефон и набрала номер.

— Мама, бросай работу, мне плохо.

— Что с твоим голосом? Маша, ты где? — Мама запаниковала, и я слышала, как она, держа трубку у уха, стала собираться. — Адрес диктуй!

— Я на работе.

И это все, что я могла сказать. Трубка из моей руки выпала, и кто ее подобрал, я не знаю. Так же не знаю, как мама довезла меня до дома, до которого от работы было метров двести.

Вечером того же дня я проснулась в состоянии… неописуемом. Это объяснить нельзя, это нужно пережить. Сердце билось во всей груди и под горлом. Тело скрючивало судорогами, пальцы сводило. То есть классический астенический синдром.

По-хорошему надо было вызывать «Скорую» и ставить капельницу. Но мама решила иначе. Она лечила народными средствами. На пол-литра капустного рассола семьдесят граммов водки и кружка воды. Вливала в меня насильно. На следующие пол-литра, но уже помидорного рассола — пятьдесят граммов водки и еще кружка воды. Третьи пол-литра были огуречного рассола и тридцать граммов водки. Само собой — кружка воды. И большая кастрюля рядом с кроватью.

Как же меня выворачивало! Как трясло и колбасило!

Спать не могла. Проваливалась на пять минут в забытье и опять мучилась.

И только на вторые сутки я начала обливаться потом. Мама перекрестилась — организм начал выводить токсины.

Само собой, до двадцати пяти лет я ничего крепче слабого пива не пила.

Сейчас состояние было таким же отвратительным.

В очередной раз очнувшись от сна, я спустила ноги с кровати… И увидела под собой пропасть. Я сидела на втором ярусе двухэтажных нар. И понятия не имела, как отсюда слезть.

Напротив меня, по диагонали, в углу на первом этаже нар открыла глаза Клава.

— Херово?

— Очень. Как бы мне… — Я долго вспоминала нужное слово. — Вниз!

— Счас.

Встав, Клавдия, шатаясь, дошла до меня и протянула руки вверх.

— Только не прыгай, просто сползай.

— Во мне восемьдесят…

— Во мне сто, я удержу.

Скользить по Клавдии было тяжеловато, сплошные холмы — пятый номер груди, живот с диванную подушку, длинные ноги с толстыми ляжками. Думаю, давно их не лапали с такой отдачей, как я.

Спустившись на пол, я сделала шаг в сторону, проверяя свою устойчивость. Устойчивость была никакой. И тут меня скрутило. Схватившись за желудок, я согнулась.

— Клава, где туалет?

— За мной! Шаг в сторону — побег, прыжок на месте…

— Смерть от похмелья. Иди, Клава, не юмори.

Туалет оказался цивилизованным, весь в розовом кафеле, с тремя кремовыми унитазами и с двухметровым зеркалом. Здесь даже пахло прилично. Вот! А в нашей «спальне» воняло.

Особенно остро я почувствовала запахи при возвращении из туалета. Пахло женскими потными телами, у кого-то была менструация, но особенно отвратительно тянуло из мужского отсека, где спали таджики-узбеки. Пахло грязными протухшими мужскими носками.

— Мне плохо.

— Всем плохо. — Клава села за стол, налила в стаканы кипяченой воды. — Держи.

К столу пересели с нар толстая молодая женщина, прозванная Оля-колобок, и две другие «дамочки» с опухшими лицами профессиональных пьяниц. Звали их Натаха-неряха и Людка-истеричка.