Лжец. Мы больше не твои - Анна Гур

Опять ледяной голос Царева. Он просто вызывает соперника тет-а-тет. При этом кажется, его мало колышет, словлю ли я пулю…

В груди начинает жечь нестерпимо. Не от страха, а вот от какого-то странного чувства, которое наполняет сердце болью.

Станиславский же кипит и бурлит. Его хватка становится все сильнее, он причиняет боль и синяки. А затем Петр плюется фразой, от которой у меня кровь стынет в жилах:

– Тебе меня не уделать, приблудыш! Как отец умудрился только такого выродка заделать и не прибил в зародыше?!

Глава 14

Вадим Царев

Прошлое

– Сыночек… сыночек… проснись…

Меня тормошат родные руки, в комнате темно, открываю глаза и вижу только силуэт.

– Мам…

– Мой сладкий. Слушай меня. Слушай. Что бы ни случилось, не выходи из комнаты. Слышишь меня, Вадик?

– Мама… я не понимаю…

Накрывает мои губы пальцем.

– Дай слово! Дай мне словно, что бы ни случилось, ты из комнаты не выйдешь!

– Я… да… хорошо… – киваю и моргаю, окончательно просыпаясь.

Мама крепко прижимает меня к груди.

– Я люблю тебя, сынок. Помни. Я тебя очень люблю. Ты мой сын, моя жизнь! Все будет хорошо! Все у нас с тобой будет хорошо…

Обнимаю нежные плечи мамы, ощущаю ее выпирающий живот, а затем мою комнату освещают фары, машина тормозит со скрежетом. Объятия матери становятся сильнее на доли секунд, но затем она отдаляет меня от себя и заглядывает мне в глаза.

– Помни, что ты мне обещал, Вадим! Что бы ни произошло, ты не выйдешь из комнаты! Обещай мне! Обещай!

– Обещаю! – пламенно отвечаю матери и чувствую ее торопливый поцелуй… ее последний поцелуй, который выжег во мне клеймо…

Мама поднимается, откидывает длинные волосы за спину, поправляет халат и торопливо идет в гостиную, прикрывая дверь.

– Где ты?! Ира! – слышу злой рык. Язык у кричащего заплетается, а затем хлопает дверь. Такой грохот стоит, будто большое тело нашего хозяина ударяется о мебель, затем следует громкий пьяный мат, а я, как мама просила, уши ладошками закрываю и напеваю песенку, которую мне она часто на ночь пела.

– Сергей… – голос мамы наполнен страхом, он дрожит.

– Ты чертова тварь! Ты что, на садовника позарилась?! Уйти захотела?!

– Сережа, послушай…

Вскрик… какое-то шуршание. Я подрываюсь с кровати, спрыгиваю, но останавливаюсь. Помню об обещании матери, помню, что просила, чтобы не выходил.

– Ты пьян, Станиславский! Прекрати! Хватит! Я не хочу! Я ведь беременная! Прекрати…

– Что не хочешь?! Меня не хочешь?! Нагуляла, значит?!

– Сергей, ты пьян! Как ты можешь такое говорить?! Так больше продолжаться не может!

– Да я тебя, тварь такую! – рев, а затем глухой удар, что-то падает, разбивается.

А я, как раненый зверек, рвусь туда и останавливаюсь, помню, как слово дал, как мама просила, чтобы, что бы ни случилось, я не вылезал из спальни…

Но я не выдерживаю, выскакиваю и вижу Сергея Петровича, хозяина нашего, над моей мамой, он замахивается и в живот ее ударить хочет, лечу к ним и слышу оглушительный крик мамы:

– Вадим, нет!

Я лечу вперед, наперерез ноге озверевшего хозяина и боль ударяет по ребрам, меня буквально разрывает, ударяюсь спиной больно, затылком, и мир затухает, последнее, что вижу, взгляд матери, направленный на меня.

Я просыпаюсь от солнечного луча, который светит в глаза. Встрепенулся, почувствовав страшную боль в ребрах. Едва дышать могу…

Поднимаюсь кое-как и маму вижу.

– Мама… мам…

Подхожу к ней, тормошу, а она лежит, и кровь… весь подол халата в крови… а я на руки свои смотрю, и они в багряных пятнах…

Я забыл про боль в животе и в голове, выбежал во двор с диким ревом волчонка.

– Помогите! Помогите!

Бегу, как вдруг нарвался на сына хозяина, почти взрослого, он смотрел на меня, на мои руки.

– Помоги! Мама там…

Только Петя лишь зубы свои скалит, на меня, как на отребье смотрит.

– Вали отсюда, ублюдок мерзкий, чего разорался?!

– Мама… там кровь…

Ноль реакции. А я не понимаю, хочу его за рукав схватить, но хозяйский сын бьет меня по губам так, что я чувствую вкус крови во рту. Смотрю в наглое лицо Петра Станиславского, и пелена перед глазами, вцепиться хочу, порвать его на куски, но холодный женский голос меня останавливает.

– Что здесь происходит?! Петр!

Жена хозяина спешит к нам. Вся напомаженная, опрятная, чопорная и сухая, как вобла.

– Мама… моей маме нужна помощь! Она в крови!

Женщина хмурится, тень сомнения ложится на ее лицо, и я кричу грозно:

– Это все Станиславский! Он пришел к нам! Я видел! Видел! Мама! Помогите маме! Иначе все расскажу!

Слова сами летят с губ, я не понимаю, что именно говорю, но мне удается достучаться до холодной бездушной женщины, которая дает короткие распоряжения.

К маме бегут другие слуги, приезжает скорая.

– Живая… – слышу голос врача, и словно камень с плеч падает, – состояние тяжелое. Паспорт, полис есть?

А я в дом бегу, в особняк, помню, что все в кабинете у Сергея Петровича. Так заведено.

Лечу по огромному коридору, хотя в другой раз не зашел бы через парадный вход. Нельзя. Прислуга заходит через черный ход, но сейчас я не думаю об этом.

Хочу попросить жену хозяина дать документы, как столбенею у приоткрытой двери в кабинет.

Вижу через щелочку Станиславского. Он пьет что-то, приложив к глазам тряпку. Перед ним злой Казим. Его помощник. Приближенный, которого вся прислуга боится в доме.

– Слушай внимательно, Казим. Лечение Иры оплачу, мне трупы не нужны. Только эту суку из моего дома гнать поганой метлой, ты все понял?

– Да, Сергей Петрович.

Пауза.

– А с сыном вашим что делать?

– С Петром? – удивленно.

– Я про ребенка служанки.

Пауза, от которой у меня мороз по спине.

– С ней же. Ублюдки меня не интересуют. У меня один сын – Петр.

Я пячусь от двери. Пока на улице не оказываюсь. Бегу к домику, дышу тяжело, вижу, как маму скорая забирает, за ней припускаю, как вдруг меня за шкирку хватают. Встряхивают, а я смотрю в наглое высокомерное лицо хозяйского сына.

– Жаль, что батя не добил… Хотя поверил, озверел, – едкая улыбка, – минус один ублюдок, осталось только тебя, шваль, порешить…

Злой хохот, и меня отбрасывают, подобно щенку.