Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

Дядя Лева отправился сообщить, как говорится, «куда следует». И не вернулся. Анна Вадимовна пыталась выяснить, где он, что с ним, но, несмотря на ее имевшиеся связи, — безуспешно. А. Варвара и Эрна судьбой его не интересовались: Так никто до сих пор и не знает, что с ним приключилось. Если жив, то наверняка как-то известил бы нас о себе. Скорее всего — его нет на свете.

Жизнь мамы тебе известна. Если что-нибудь забыл или не знаешь, я напишу.

Варвара? В молодости она имела большой успех. Ее нельзя было назвать красивой, но была очень эффектна. Тогда только входили в моду мотоциклы. И вот, представь себе ее, всю разрисованную, что тоже лишь входило в моду, с сигаретой в зубах, с волосами развевающимися (это она к старости облысела), на мотоцикле. Когда ее брата забрали за спекуляцию, она просто прошла в здание тюрьмы к начальнику, села на стол, закурила и сказала: «Выпустите моего брата, начальник». А уж сама-то она провозила в поездах самые опасные грузы. И все — без пропуска. С улыбкой и хохотом. А когда Эрна с сестрой выкрали у нее Ларису, чтоб Варвару шантажировать, Крыса, поддев ломом дверь, ворвалась к ним в квартиру. У дверей, за которыми прятали Ларису, сидели овчарки. Недолго думая, Варвара собрала в кулак угол скатерти со стола, сервированного лучшей посудой к приходу дяди Левы: «Отдайте дочь, или сейчас все будет на полу». Они ей тут же вернули Ларису. Конечно, ты застал Варвару в комичном виде, и натерпелись мы от нее сполна, но, знаешь, почему-то мне с каждым годом все больше жаль людей, даже таких, как она, и, может быть, таких даже сильнее. Она же несчастна. Подумай, всей радости у нее было, что доставлять нам неприятности. Травить нас. Понимаю, что перед Варварой ни в чем не виновата, а наоборот, она сократила жизнь и моей матери, и тете Соне — всем нашим старикам, но даже перед ней мне вдруг бывает стыдно. За что?

Лариса. Она-то еще больше мне напортила. Не говорила тебе, но из-за нее мы расстались с Романом. Пока я служила за границей, а Лариса получала от меня продуктовые и вещевые посылки, она чернила меня в глазах мужа, мне же писала, что он неверен в браке. Сама навязавшись ему, она уверяла меня, что он ее изнасиловал. Это Роман — и изнасиловал?!

Ну, как говорила тетя Соня, «уадно». Я что-то все пишу и пишу, хотя не знаю, то ли это, что тебе нужно, и, конечно, тут много моего личного, женского, так что решай сам, как обойтись с «материалом». Еще не забывай того, что теперь, когда ты пишешь о детстве, многих из наших уже нет в живых. Подумай об этом.

Дима, чтобы подробнее все узнать, обратись к дяде Леве — он даже где-то записывал историю нашей семьи, он тебе поможет. И — будь осторожен.

Целую тебя крепко. Мама.

V

Паркет в комнатах. В ванной и туалете — пол каменный. В кухне, прихожей, коридорах — дощатый. Краска местами слезла, доски стали волнистыми. Там, где краска сохранилась, — ногам холоднее, чем на облезлом, выдававшем узор древесины. На стенах в туалете краска клеевая, желтая, облупилась, обнаружив под собой синюю. В распаде покрытия угадываются лица. Звери. Дверцы шкафов, буфета представляют собой целые картины, многозначные по содержанию: посмотришь так — царь лесной, иначе — страус. Паркет тоже населен существами. Вот — рак, а это — леший. Изменишь ракурс — птица неведомая.

Вечерами Дима подолгу просиживает в туалете. Нет здесь шума комнаты. Людей. Один. Сам с собой ведет он мысленные беседы. Забывшись, обретает голос. Играет. Стены, не крашенные давно, сплошь в выбоинах, которые служат укрытиями воинам, а воинами становятся клочки газет. Черные — целиком «плохие». Белые — «хорошие». Со шрифтом — неопределившиеся. Расположив отряды на своих ляжках и в складках одежды, Осталов начинает баталию. Бумажки трутся в пальцах, обозначая ранения. Мальчик отрывает от них по кусочку. Победители, «наши», конечно, запихиваются до следующего боя в щербинки на стенах: Поверженные, «не наши», сыплются в пасть унитаза и смываются напором воды. Так вам. Так!

Комната. Она большая и неизученная. Нагромождение мебели. Книг. Сколько открытий совершаешь, передвигаясь по ней! Брусок, ограничивающий движение двери, — это же целый остров. На нем может поместиться несколько пуговиц — героев твоей игры в пиратов. А розетка вентиляции тут же, на полу, в другом углу? Под ней томятся неведомые мученики.

Пространство между печкой и стеной вмещает братьев обоих. Они затаиваются в нем. Софья Алексеевна запрещает: «Заснешь или застрянешь — задохнешься. Один мальчонка...» Финал таков, что родители в дверях, а за печкой — посиневший мальчонка.

Пожар же может зародиться от печки. Выпадет уголек, закатится, а дым повалит — все растеряются, засуетятся, выскочить не успеют. Так же коварна электропроводка. Старая, коричнево-черная, с гусеницами пыли, она может загореться вдруг целиком. Тогда решай, куда бежать?!

Телевизор, радиола, пылесос, настольная лампа и прочие приборы от сети в состоянии не только убить током — воспламениться. На кухне — газ. Мало того, что им ничего не стоит задохнуться, если газа накопится много, — произойдет взрыв. «Погубишь всю квартиру». Крайне опасна духовка. Зажечь ее трудно и опасно. Из Осталовых решается на это только Катя. Или зовут Льва Петровича. Духовка сама собой способна затухнуть. «А газ-то идет!»

Вода. Если кран крутить небрежно — он сорвется, и жидкость хлынет — не остановишь. «Затопишь весь дом. А если где-то ниже этажом дети? Захлебнутся. За потоп матери будет не расплатиться». А если горячая, то пар проникнет в электропроводку и произойдет то ли замыкание, то ли всеобщий пожар.

Пользование уборной требует осторожности. При засорении «основного колена» содержимое не только осталовского гальюна, а системы всего дома попрет из их унитаза. Тут уж держись!

«Доуго ли?! Один встанет другому на плечи, третий на него. Вот и готово! — так рисует Софья картину ограбления квартиры. На третьем этаже. Сама же, будучи глухой, по лаю Джипки идет отпирать дверь и, формально спросив: «Кто там?» — тут же, не дожидаясь символического ответа, гостеприимно распахивает дверь, а если Анна долго не возвращается, подходит к перилам, где, облокотившись, перевешивается вниз и на каждое действительное или мнимое движение бодро спрашивает: «Анна! Это — ты?»

Маня умерла старушкой.