В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце XIX – начале XX в. определяющее влияние на политику Сербии оказывало существование австро-русской Антанты 1897 г. Она значительно сужала Белграду пространство для маневрирования между Петербургом и Веной, которое являлось не только отличительной чертой политики правящих кругов королевства, но и непосредственно отражалось на обстановке внутри страны. Борьба между династией Обреновичей и ее сторонниками, выступавшими за модернизацию Сербии по западноевропейской модели, с одной стороны, и радикальной партией, пользовавшейся поддержкой большинства населения и настаивавшей на сохранении традиционных сербских ценностей и самобытности – с другой, экстраполировалась на внешнеполитические программы двух сил. Первые считали приоритетным направлением ориентацию на Австро-Венгрию, вторые связывали осуществление сербских национальных устремлений с поддержкой России[475]. Кульминационным пунктом реализации австрофильской линии стало подписание в 1881 г. Тайной конвенции между Сербией и Дунайской монархией: в соответствии с данным документом князь Милан (с 1882 г. король) обязывался не заключать договоры с иностранными государствами без предварительного согласия Вены и обещал пресекать ведущуюся с территории Сербии пропаганду в Боснии и Герцеговине и Нови-Пазарском санджаке[476]. Отказываясь от претензий на данные провинции, Милан рассчитывал на содействие Дунайской монархии в Македонии. Фактически с молчаливого согласия Вены в 1885 г. сербский король начал войну против Болгарии. От полного разгрома в этой кампании Сербию спасло энергичное вмешательство Австро-Венгрии.
Между тем на Балльплац весьма скептически рассматривали возможность присоединения северо-западных областей Македонии к Сербии. Ведь Вена сама отводила Македонии, особенно Старой Сербии, одно из ключевых мест в своих экспансионистских замыслах на Балканах: включив ее в сферу своего влияния или аннексировав, она бы получила контроль над Салониками. Однако король Александр Обренович, игнорируя реалии балканской политики Австро-Венгрии, продолжал рассчитывать на ее благосклонное отношение к проводимому Сербией курсу в регионе. Так, он планировал заручиться поддержкой Вены в случае эвентуального выступления в союзе с Турцией и Румынией против Болгарии, если та «начнет агрессивные действия в Македонии»[477].
Когда стало очевидно, что политика Александра в примыкающих к Сербии турецких провинциях противоречила схемам Габсбургской монархии, Белград начал переориентироваться на Россию. Этот поворот в сторону Петербурга совпал со стремлением последнего, не нарушая общих принципов соглашения 1897 г., противодействовать интригам Двуединой монархии в Македонии. Русские дипломаты на Балканах в своих донесениях действительно фиксировали дестабилизирующие тенденции в австро-венгерской политике в регионе, что особенно ярко проявилось на примере контактов австро-венгерских агентов с лидерами македонского революционного движения и албанских волнений[478].
Подобные провокационные мероприятия австро-венгерской администрации поставили перед русским МИДом довольно сложную дилемму: с одной стороны, Россия, занятая в тот момент перипетиями дальневосточной политики, старалась предотвратить возможные осложнения на Балканах и ухудшение отношений с Двуединой монархией, с другой – она не могла допустить изменения силового равновесия в регионе в пользу Австро-Венгрии. В таких обстоятельствах закономерной представляется поддержка, оказываемая Петербургом Белграду и сербскому элементу в Македонии. Так, при непосредственном вмешательстве России митрополитом в Скопье был выбран серб Фирмилиан[479]. Русские консулы находились в тесном взаимодействии с местным сербским населением и, по свидетельствам иностранных наблюдателей, в том числе британской путешественницы и этнолога М.Э. Дарэм, явно антисербски настроенной, оказывали ему самую разностороннюю помощь[480].
Итак, Вена и Петербург отводили Сербскому королевству важное место в своей балканской политике. Следовательно, возникал вопрос: насколько правящий режим в Сербии, ответственный за принятие внешнеполитических решений, был приемлем с точки зрения Австро-Венгрии и России и позволял им рассматривать это государство в качестве опоры проведения своего влияния в регионе.
Внутренняя политика Александра Обреновича, как указывает ряд историков, отличалась крайней непоследовательностью. Начало 1903 г. было отмечено ужесточением режима: король приостановил действие Конституции 1901 г., распустил Скупщину, ограничил основные демократические свободы. Авторитарные меры Александра вызвали протесты общественности, которые были пресечены властями[481].
В русском МИДе сделали очевидный вывод: политика короля не пользовалась поддержкой основной массы населения[482]. Дальнейшее пребывание у власти Александра Обреновича не являлось для царского правительства принципиальным. Отказ императора Николая II принять в России с официальным визитом сербскую королевскую чету (что нанесло существенный удар по популярности Александра среди народа), а также инструкции, направляемые В.Н. Ламздорфом в Белград российскому посланнику Н.В. Чарыкову, не вмешиваться во внутренние дела Сербии свидетельствовали о безразличии Петербурга к дальнейшей судьбе династии Обреновичей[483].
Балльплацу весьма сомнительной представлялась способность Александра проводить политику, соответствовавшую интересам Вены. Его попытки укрепить личную власть не принесли ощутимых результатов, а значит, ему не удалось стабилизировать внутриполитическое положение в стране. Настороженность руководителей австро-венгерской дипломатии вызывала активизация деятельности Белграда в приграничных районах Македонии и Санджаке, особенно возможность объединения усилий в этом направлении сербского монарха и черногорского князя Николая. Тревожным сигналом для Вены стало предложение Александра Обреновича, в соответствии с которым кандидатуру наследника мог выбирать король, согласовав ее с высшими государственными инстанциями – с правительством, Государственным советом, председателями Скупщины, кассационного и апелляционного судов – а также Митрополитом Сербским. При этом Александр высказал мнение о том, что наиболее приемлемым претендентом мог быть один из представителей черногорской династии Петровичей-Негошей[484]. Подобный сценарий развития событий Вену явно не устраивал.
Таким образом, оппозиционные силы действовали в королевстве при весьма благоприятных внешнеполитических обстоятельствах. Позиция Вены и Петербурга в определенном смысле предоставила карт-бланш организаторам заговора 29 мая. Вопрос о том, какую роль в белградской драме играл внешнеполитический фактор, до сих пор остается дискуссионным. Так, очевидец событий Д. Васич отмечал, что в России и Австро-Венгрии должны были положительно отнестись к такому повороту в политической жизни Сербии: первая никогда не симпатизировала династии Обреновичей, вторая только и ожидала европейского мандата на урегулирование обстановки в неспокойном регионе[485].
Между тем, по воспоминаниям современников – австро-венгерского посланника в Сербии К. Думбы и того же Д. Васича – русская миссия в Белграде не была осведомлена о готовившемся заговоре[486]. Что касается причастности Вены к свержению правящей династии, то австро-венгерская разведывательная служба и дипломаты, как убедительно показано в исследованиях сербских и отечественных историков, установили контакт с организаторами майского заговора[487].
Взгляд правительства Дунайской монархии на события 29 мая во многом проявился через его отношение к новому режиму. Австро-Венгрия изначально выразила согласие на избрание князя Петра Карагеор-гиевича королем Сербии. В
