Захолустье (ноябрь 2007) - журнал Русская жизнь

Вонь

Париж: гастрономическое фиаско

- Мне не нравятся французы, - сказал мой новый знакомец. - Они жадные.

Я взглянул на него повнимательнее. Очки, кудри, круглые щеки, покрытые двухдневной щетиной. Мы оказались попутчиками по парижскому рейсу, кресло между нами было свободно, и сложился случайный бизнес-класс с облегчающей коммуникацию пустотой посередине. Любитель щедрости летел в Париж в короткую командировку, из багажа у него был портплед с партикулярным костюмом и плоский серебристый ноутбук. Заученным движением полез он во внутренний карман пиджака и извлек визитку: «ФРЕГАТА Дистрибьюшн. Исполнительный директор». По его словам, эта «ФРЕГАТА» торговала парфюмами, доставляя их в основном из Ниццы, но в Париже находился дополнительный офис, и вот теперь какие-то мелкие переговоры решено было провести в отеле неподалеку от Вандомской площади - словно речь шла об урегулировании опасного ближневосточного конфликта. «- Вы видели „Парфюмера“? А что вам больше нравится, фильм или роман? Я как специалист могу сказать, что Зюскинд не понимает ничего в профессии, да».

Всю презентационную информацию мой новый знакомец выпалил с показной скукой в голосе, но даже с учетом показухи было видно, что запрограммированный визит не обещает никаких приятностей и неприятностей, а трюизм про французскую жадность был произнесен просто чтобы с чего-нибудь начать разговор. Что-то вроде «хорошая сегодня погодка, не так ли?» Однако тональность эта ему совершенно не шла. На среднего диковатого клерка, чья степень цивилизованности ограничивается ассортиментом московского магазина «элитной одежды» и который отправляется в столицу Франции «просто посмотреть», он похож не был. Скорее напоминал какого-нибудь пиар-директора: «богемная» небритость, очки, мягкий вельветовый пиджак и, главное, шарф, обмотанный вокруг шеи, - разноцветный и вместе с тем скромный, совершенно парижская деталь. Все это выдавало в нем хороший вкус и тонкость душевной организации.

Я подумал, что глупость была замаскированной хитростью: любопытно проверить, как я отреагирую. А чтобы сгладить неловкость, немедля возник модный и сложный писатель Зюскинд: так с вышки был послан истинный, единственно верный сигнал. Покуда я, по преимуществу тоже от скуки, размышлял над этой коммуникативной мелочью, самолет снизился и грузно сел в аэропорту «Шарль де Голль». А вскоре мы и распрощались с парфюмерным дистрибьютором, кивнув друг другу у паспортного контроля.

У меня в Париже было мелкое журналистское дело, которое я рассчитывал уладить за два-три дня, а последующие три-четыре, захватив выходные, просто погулять, благо погоды в ноябре там стояли совсем не московские. Заселившись в небольшую гостиницу в трех шагах от Центра Помпиду, этого Диснейленда для интеллектуалов, я вышел прогуляться. Стемнело. Дул теплый ветерок. Улица показалась мне довольно грязной: повсюду валялся мусор, во всех направлениях летели бумажные и полиэтиленовые пакеты. На тротуарах стояли кадки с жалкой растительностью и урны ярко-зеленого цвета. Через пару минут мне встретился первый прохожий. Он был в сером джинсовом костюме, шел, торопясь, и стучал каблуками по брусчатке. Лицо его, как и большинство французских лиц, выражало снисходительное жовиальное полуудивление. Я обошел Центр Помпиду кругом и вспомнил, что надо бы поесть, а точнее, «поужинать» - разница, позволяющая любому ощутить себя немного буржуа. В первом же заведении выяснилось, что в это время суток можно только выпить. Я выпил чашку кофе. Вышел на улицу. Есть захотелось еще сильнее, и я медленно пошел в противоположную сторону, стараясь глубже дышать, чтобы чем-то вытеснить отвращение, которое всегда испытывал к пошлому словосочетанию «воздух Парижа». Мне казалось, что половина французских фильмов 60-70-х называются именно этим словосочетанием, причем во всех этих фильмах все роли, даже старухи-консьержки, исполняет Жан Габен. Еще я точно знал, что воздух Парижа продается в жестяных банках в каждой сувенирной лавке по цене 5 евро. Мимо в полном молчании проехали три велосипедиста: девочка и два мальчика. На углу стояла будка с фаст-фудом. Два предупредительно-льстивых ливанца поинтересовались, чего желает месье. Я выбрал хот-дог-дабль, очень длинный, и съел его. Потом дошел до Севастопольского бульвара и пошел вниз, в сторону Консьержери. И тут у меня запищал мобильник. Это была эсэмэска от старой приятельницы: «С днем примирения и согласия, хахаха!» Мы давно потеряли друг друга из виду, перестали сначала встречаться, потом созваниваться, чтобы затем окончательно раззнакомиться, и я обрадовался сообщению, взялся перезванивать. Она сбросила звонок и написала: «Говорить не могу, я во Франции». - «Где во Франции?» - «В Париже». - «Я тоже в Париже!» В общем, на следующий день мы встретились, я водил ее по городу на манер экскурсовода, мы зашли в Лувр, галопом по Европам, побывали на острове Ситэ и в саду Пале-Рояль. Приятельница моя была интеллигентная биологиня, выпускница соответствующего факультета МГУ, в студенческие годы сочинявшая стихи: «Безучастная участь моя молчаливо взирает с порога, // Я люблю, не любя, и живу, не живя, - вот такая дорога». Сегодня она, конечно, занимается не стихами, а рибосомами, причем куда успешнее: приехала на пару дней в Париж на симпозиум. Этот выезд на конференцию и стал ее первым в жизни выездом за границу. До того она не была нигде, родилась в Петербурге, выросла в Москве, в профессорском доме на Профсоюзной, и вот теперь мы стояли с ней напротив Нотр-Дам. Собор блекло подсвечивался. Она плакала.

- Что? - спросил я. - Красиво, - прошептала она и опустила лицо в ладони. Над шеей вздернулись пошлые кудряшки-завитки, из тех, что любил описывать Мопассан. От волнения она вспотела, распространяя запах кислого копеечного парфюма. Какие все же убогие существа - туристы, подумал я, и какие дешевые трюки нужны Парижу, чтобы завладеть их мелкими душами.

- Тебе что, нравится эта сталинская высотка? - спросил я издевательски, тыча в Нотр-Дам пальцем. - В таком случае ты - жертва самой примитивной рекламы!

Я усмехнулся. Она поджала губки. Пенсионер в клетчатом пиджаке и с газетой, тревожно улыбаясь, взглянул со скамьи. Я метнул на него злой взгляд, схватил биологиню под локоть, и мы двинулись по набережной.

- Это Сена? - спросила минут через пять биологиня, очевидно жаждущая примирения. - Сена. - Ура. - Ничего не ура. Воняет, словно канализация.

«Как была восторженной дурой, так и осталась», - подумал я, с трудом сдержавшись, чтобы не произнести это вслух.

Биологиня отчалила в Москву наутро, мое журналистское дело уладилось, и двое предстоящих суток я решил предаваться чисто парижским развлечениям. Начать я решил с долгого сидения в кафе. Кафе я выбрал центральное, с видом на Тюильри. Стоило мне занять столик, как на улице начался ливень. Я сидел, пил ароматный кофе маленькими глоточками и сквозь прозрачное стекло заведения невероятной престижности смотрел на бомжа в невообразимых обмотках, который лежал у ограды сада Тюильри, рефлекторно поджимая под себя ноги. Ливень усиливался. И тут произошло следующее. Справа от меня из дверей роскошного бутика вышел продавец-консультант. Он сделал в сторону бомжа быстрый жест рукой - наподобие дирижера, подающего знак оркестранту. Бомж улыбнулся, вскочил, проворно пробрался сквозь поток машин и, счастливый, улегся под козырьком бутика. Продавец-консультант огляделся, безотчетно прикрыл нос ладонью и скрылся в той же двери, из которой возник.

Вторым парижским развлечением я справедливо посчитал светскую жизнь. Случай представлялся сам собою: еще в Москве я прихватил приглашение на некое мероприятие в месте, специально оборудованном для презентаций, под мостом Александра Третьего, - есть там такое клубное пространство неглубоко под землей. Публика собралась у входа, потом проникла внутрь, разобрала бокалы с подносов, и началось броуновское движение, в процессе которого можно бесстыдно разглядывать незнакомых людей. Чем я и занялся. Несколько раз на глаза мне попалась длинноногая мадам, настоящая светская особа, медлительная, царственная, беззащитно и трогательно сжимавшая в тонких руках гладкошерстного фокстерьера. Уж не знаю, кто из нас на кого смотрел пристальнее, но мадам вдруг наклонилась к самому моему уху.

- Lost yourself to the relaxation! - прошептала она. Я не знал, как знакомятся в Париже, и почему-то вцепился ей в локоть. Она улыбнулась. Я ждал, когда она скажет что-нибудь еще. Романы Франсуазы Саган, все сплошь в мягких обложках, проносились в моей голове, шелестя страницами. Мадам полезла в сумочку и, продолжая улыбаться, извлекла оттуда треугольный кусочек картона. На визитную карточку он похож не был. Он оказался рекламным проспектом - вечер был хорошо организованной презентацией, а таинственная незнакомка - наемным менеджером, специалистом по промо-акциям. Сунув картонку мне прямо в нагрудный карман, она быстро и легко высвободила локоть и, целуя фокстерьера в холку, исчезла. В носу у меня застрял запах немытых женских волос. Было гадко.