Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский

— Не желаете, Михаил Юрьевич?

— Нет, увольте, мне уже пора. Заступаю на дежурство в восемь вечера.

— Жаль. Но я надеюсь, что послезавтра мы снова увидимся на репетиции.

— Я тоже надеюсь.

Михаил поцеловал ей руку, встал, кивнул, щелкнул каблуками.

— Честь имею, Эмилия Карловна.

— До свидания, Мишель. — Она взглянула на него так тепло и приязненно, что поэт подумал: «Провалиться мне на сем месте, если это не приглашение к развитию отношений!» И, веселый, воодушевленный, раскланялся с хозяевами.

Зайдя по дороге домой на почту, он получил с десяток писем, в том числе от бабушки и от Безобразова из Караагача. Вскрыв второй конверт, прочитал известие: умер Нечволодов, и его вдова, Екатерина Григорьевна, спрашивала полковника, знает ли он адрес Лермонтова в Петербурге. Безобразов не рискнул ей ответить без дозволения самого Михаил Юрьевича.

У него потемнело в глазах: он не знал, как вести себя в этой ситуации.

Пушкины и Мусины-Пушкины состояли в дальнем родстве: их объединял общий предок — выходец из Пруссии, приближенный Александра Невского, Ратша. Точно так же и Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин состоял в родстве с фрейлиной ее императорского величества Екатериной Мусиной-Пушкиной. Разумеется, император Николай I не обошел вниманием и эту симпатичную девушку, как не обходил вниманием большинство фрейлин своей жены, многие из которых имели от него детей.

Заминая очередной альковный скандал, начали искать подходящего жениха, чтобы взял в жены даму на сносях. И, конечно, нашли: им стал корнет лейб-гвардии Кирасирского полка Серж Трубецкой. Он был страшный повеса и бретер, за свои выходки не единожды подвергался опале и высылке. Сейчас в очередной раз сидел на гауптвахте в ожидании воли императора (на Кавказ? в Сибирь?), как вдруг ему сказали: коли женишься на беременной фрейлине, то искупишь свою вину. Трубецкой заметил: «Но ведь всем известно, от кого дитя». А ему в ответ: «Не твоя печаль, рассуждать не надо. Надо исполнять, говорить, что якобы ты встречался с Екатериной тайно больше года. Мол, ребенок твой». Делать нечего, корнет согласился.

Летом 1838 года родилась девочка, окрещенная Софьей — Софьей Сергеевной Трубецкой.

Ко взаимному удовольствию, Екатерина с дочкой вскоре навсегда уехала за границу.

10 сентября Серж явился в Царское Село и прямым ходом направился на квартиру к Лермонтову и Монго. Ибо, во-первых, он приходился шурином Алексею Григорьевичу Столыпину, жившему с ними, во-вторых же, был участником тайного общества, именуемого «кружком шестнадцати» («les seize»)[41].

Этот кружок сложился в Петербурге в начале 1838 года: собирались дома у кого-нибудь из участников, пили пунш и болтали на запретные темы — декабристы, конституция, крепостное право. Лермонтов читал вслух стихи. Словно не было для них в России жандармского III Отделения, сыска, стукачей… Разумеется, впоследствии все из них в той или иной степени поплатились за свое легкомыслие (или инакомыслие?) — в основном службой на Кавказе.

В кружок входили (в алфавитом порядке):

1. Браницкий-Корчак

2. Валуев

3. Васильчиков

4. Гагарин

5. Голицын

6. Долгорукий А. Н.

7. Долгорукий С. В.

8. Жерве

9. Лермонтов

10. Паскевич

11. Столыпин А. А. (Монго)

12. Столыпин А. Г.

13. Трубецкой

14. Фредерикс

15. Шувалов А. П.

16. Шувалов П. П.

Многие из них так или иначе будут участвовать в данном повествовании, и тогда автор расскажет о них подробнее. А пока вернемся к Сержу Трубецкому, появившемуся в квартире Лермонтова — Столыпиных.

Статный голубоглазый блондин, он сиял улыбкой и размахивал бутылкой шампанского.

— Господа, всем привет от моей сестрицы, а твоей, Алексей Григорьевич, законной супруги. Кланяться велела и еще сказать, что стараниями великой княжны назначение твое, считай, состоялось. Жди приказа.

Старший из Столыпиных раскрыл объятия.

— Дай тебя расцелую, шурин, за хорошую весть. Вот что значит иметь женой фрейлину ее императорского величества!

— Ну, сказать по правде, основную лепту внес мой братец Алекс, находящийся под особым покровительством Лаллы-Рук[42].

— Хорошо, — согласился Алексей Григорьевич. — Скажем так: вот что значит иметь шурином друга августейшей особы!

— За это надо выпить.

— Да, всенепременно.

Снарядили слуг сбегать за едой и добавочной выпивкой и начали выпытывать у приезжего петербургские новости.

— Да какие новости, господа? Только и разговоров, что о бурном разрыве Мусина-Пушкина с женой. Этот фат проигрался в пух и прах и хотел занять у Демидова, свояка, а Эмилия была против. Он ей говорит: «Если я пущу себе пулю в лоб, долг придется платить тебе — все равно пойдешь просить у Демидова; так зачем же доводить меня до самоубийства?» А она ему: «Поступай, как хочешь, а просить у сестры и зятя мне совестно». Он ей говорит: «А оставить мужа в бесчестье не совестно?» А она ему: «Отчего муж не думал о своей чести, сидя за ломберным столом?» В общем, он решил продать или заложить одно из имений, а она грозится больше с ним не жить.

Монго крякнул.

— Ну-с, теперь лафа нашему Маешке!

Трубецкой не понял.

— А Маешка-то здесь при чем?

— Он влюблен в Эмилию по уши.

— Поздравляю!

Лермонтов незло огрызнулся:

— Слушай больше этого фалалея. Врет и не краснеет.

— Разве не влюблен?

— Да ни боже мой.

— Ты врун ужасный, — отозвался Монго, а затем обратился к Сержу: — Он вообще заврался: соблазнил на Кавказе подполковничью жену, и теперь она грозится разыскать его в Петербурге, а Маешка дрожит, словно заячий хвостик.

— Да иди ты в жопу! — Михаил швырнул в двоюродного дядю хлебной коркой. — Не умеешь хранить секреты.

— От друзей и родичей у меня нет секретов.

— Господа, хватит спорить, — оборвал препирательства Алексей Григорьевич. — Предлагаю выпить за любовь. Мне скрывать нечего: я женился на Мэри Трубецкой по любви, и живу в любви, и хотел бы умереть с ней, как в сказке, в один день.

— Ты счастливый человек, — вздохнул Лермонтов.

— Нешто ты несчастлив? Вон какие дамы тебя любят.

— Преимущественно чужие жены.

Трубецкой заметил:

— А зато Бог наградил тебя талантом поэта. Жаловаться грех. Потому как редко случается — и талант, и счастье в семейной жизни.

— Жаль, что редко.

— Это, брат, природа. За любовь!

— За любовь! — сдвинули все бокалы.

Вечером Алексей Григорьевич читал у себя в комнате. А Монго с Сержем навострились в гости к Дашеньке. Предложили Михаилу, но тот отказался, заявив, что должен учить роль в спектакле.