Спектроскоп души - Эдвард Митчелл

Тем  не менее, новые симптомы развивались так остро и стремительно, что Фишер перепугался не на шутку. Лицо Савича стало белым, как мел. Эта бледность выглядела особенно ужасной на фоне черной ермолки. Сидя на кровати, он стал раскачиваться из стороны в сторону, а потом судорожно обхватил голову руками, словно опасаясь, что она может взорваться.

– Пожалуй, надо позвать вашего камердинера, – в тревоге произнес Фишер.

– Нет, нет! – задыхаясь, выговорил барон. – Вы медик, и я должен вам доверять. Что-то не в порядке там.

Он неопределенно ткнул дрожащей рукой куда-то себе в темя.

– Но я не… – запинаясь, начал было Фишер.

– Ни слова больше! – властно воскликнул русский. – Не медлите! Действуйте! Открутите верхушку моей головы!

Савич сорвал ермолку и отбросил ее прочь. У Фишера не нашлось слов, чтобы описать ту оторопь, которая охватила его, когда он увидел реальное устройство черепной коробки барона. Ермолка скрывала тот факт, что верхушка головы Савича представляла  собой купол из полированного серебра.

– Открутите это! – повторил барон.

Фишер скрепя сердце положил обе руки на серебряный свод и осторожно стал поворачивать его налево. Верхушка головы действительно подалась и стала легко откручиваться.

– Скорее! – слабо выговорил Савич. – Я же сказал: нельзя терять время.

И потерял сознание.

В это мгновение из передней комнаты послышались голоса, потом дверь, ведущая в спальню барона, стремительно распахнулась и так же стремительно захлопнулась. В комнату ворвался низенький, тощий человечек средних лет с напряженным лицом и пронизывающим взглядом глубоко сидящих глаз. На несколько секунд он замер на месте, сверля Фишера острым, подозрительным, почти враждебным  взглядом.

Барон пришел в себя и открыл глаза.

– Доктор Раппершвилль! – воскликнул он.

Доктор  Раппершвилль стремительно приблизился к кровати и уставился на Фишера и его пациента.

– Что все это значит? –  сердито вопросил он.

Затем, не дожидаясь ответа, грубо схватил Фишера за руку выше локтя и потащил прочь от кровати. Фишер, удивляясь все больше и больше, не стал противиться и позволил подвести или, скорее, подтолкнуть, себя к двери. Доктор Раппершвилль открыл дверь достаточно широко, чтобы американец мог выйти и захлопнул дверь у него за спиной со страшным грохотом. Резкий щелчок сообщил Фишеру, что дверь заперта на ключ.

II

На следующее утро Фишер встретил Савича, когда тот шагал от питьевой галереи. Барон с холодной вежливостью поклонился и прошел мимо. Позднее в то же день камердинер вручил Фишеру небольшой сверточек и сообщил:

– Доктор Раппершвилль считает, что этого вполне достаточно.

В свертке оказались две золотые монеты по двадцать марок.

Фишер скрипнул зубами.

– Он получит свои сорок марок обратно, – пробормотал он себе под нос, – но у меня зато останется его глубокая тайна.

Подумав, Фишер решил, что  польская графиня знает толк в светских хитросплетениях.

Подруга миссис Фишер по табльдоту вполне благожелательно откликнулась, когда по его просьбе жена поинтересовалась бароном Савичем из Москвы. Знает ли она что-либо о бароне Савиче? Разумеется, знает, как и обо всех, кто чего-то стоит в Европе. Может ли она любезно поделиться этими сведениями? Разумеется, может и с удовольствием удовлетворит очаровательное любопытство своей американской подруги.  На нее, blasée[13] пожилую даму, которую уже давно перестали интересовать современные мужчины, женщины, вещи и события, освежающе действует знакомство с леди, которая совсем недавно прибыла из бескрайних прерий Нового света и с такой пикантной любознательностью интересуется тем, что происходит в высшем свете. О да, она охотно изложит во всех подробностях историю барона Савича из Москвы, если это позабавит ее милую американскую подругу.

Польская графиня с лихвой выполнила свое обещание, попутно выложив массу обрывочных сведений, слухов и скандальных анекдотов о русской аристократии, которые к этой истории отношения не имеют. Суть же дела, в изложении Фишера, такова.

Барон Савич не числится среди  родовитой знати. Его происхождение остается загадкой даже для высшего света в Санкт-Петербурге и Москве. Кто-то говорит, что он  подкидыш и вырос  в детском учреждении Vospitatelnyi Dom. Другие считают, что он незаконнорожденный сын некой выдающейся персоны, близкой к дому Романовых. Последняя гипотеза, по-видимому, ближе всего к истине, так как в некоторой степени объясняет беспрецедентную успешность его карьеры после окончания Дерптского университета.

Другие примеры столь стремительного и блестящего продвижения трудно найти. Поступив на дипломатическую службу, он за несколько лет получил назначения в российские миссии в Вене, Лондоне и Париже. В двадцать пять лет за выдающиеся способности, проявленные в ходе ведения переговоров высочайшей важности и секретности с домом Габсбургов, был удостоен титула барона и стал любимцем Горчакова. Ему была предоставлена  возможность в полной мере проявить свой гений  в области дипломатии. В хорошо информированных кругах в Санкт-Петербурге поговаривают даже, что именно в мозгу юного барона Савича родились все основные идеи, которые определили курс России в решении проблем на Востоке. Они стали основой планирования военной кампании на Дунае и разработки операций, позволивших царским солдатам добиться победы и вместе с тем оставить не у дел Австрию и нейтрализовать  могущественную Германию, а также помешать возмущению Англии вырасти до такой степени, чтобы она решилась на что-то большее, чем безвредные угрозы. Было известно, что он находился вместе с Игнатьевым в Константинополе, когда угрозы только назревали, с Шуваловым в Англии, когда там на секретной конференции обсуждались важные соглашения, с великим князем Николаем в Адрианополе, когда был подписан протокол о перемирии, и вскоре отправится в Берлин, где, действуя за кулисами Конгресса, он, как ожидается, сумеет обвести вокруг пальца государственных деятелей всей Европы и сыграет в свою игру с Бисмарком и Дизраэли, как крепкий мужчина с двумя неопытными младенцами.

Однако графиню мало интересовали достижения привлекательного молодого человека в политике. Гораздо внимательнее она относилась к его положению в обществе. Успехи барона и здесь оказались не менее примечательными. Правда, никто не мог точно назвать фамилию его отца, однако он добился абсолютного первенства в самых избранных кругах, приближенных к императорскому двору. Похоже, его влияние на самого царя было безграничным. Независимо от обстоятельств своего рождения, Савич  считался первым женихом России. Только с помощью интеллекта он сумел вырваться из нищеты и приобрести огромный капитал. Молва насчитывала у него сорок миллионов рублей, и, несомненно, это не было преувеличением. Все предпринимаемые им рискованные операции, а их было много, причем самых разнообразных, неизменно оказывались успешными благодаря таким качествам барона, как трезвость и безошибочность в оценках, дальновидность и совершенно нечеловеческое умение разработать, организовать и провести необходимые операции. Таким образом, в политической жизни он стал выдающимся феноменом целой эпохи.