Исчезающие люди. Стыд и внешний облик - Бенджамин Килборн

Герои Пиранделло тщетно пытаются контролировать то, как их видят другие, и терпят жестокое поражение в своих попытках быть признанными. Алиса не может найти точку опоры в окружающих, так как видит, что размеры постоянно меняются. Она терпит поражение от рук Королевы, которая меняет правила игры в крокет, как ей заблагорассудится, и в итоге хочет обезглавить Алису. Филби теряется в паутине собственного обмана, и ему грозит поражение и унижение, независимо от того, куда он пойдет (т. е. от того, раскроют ли его англичане или русские). В «Правилах игры» ле Шеснай напоминает свои механические игрушки, ограничивая себя рамками определяемой внешним обликом роли. Жюре не соответствует облику героя, и его убивают. Сатана Мильтона, поверженный и униженный изгнавшим его Богом, может лишь ожесточиться, жаждать мести, завидовать и переживать отчаяние, потеряв все идеалы своего Супер-Эго. Эрзилия убивает себя, потому что не чувствует, что ее кто-либо видит, и неспособна облечь свою наготу в какую-нибудь передаваемую форму. В каком-то смысле все это похоже на то, как кончил Нарцисс. Сюзен исчезает, когда она не может представить миру лицо, которое она «видит» и находит приемлемым. Сэму снится, что он чувствует себя маленьким в огромном просторном месте, что он является неприметным пригородным поездом, которого затмевают большие железнодорожные экспрессы. Точно так же де Кирико видит своего отца в образе огромного допотопного человека, по сравнению с которым он, конечно же, карлик. Неспособный конкурировать, голодный артист Кафки исчезает незамеченным, а его место занимает лоснящаяся мускулистая пантера. Главные герои произведений Гоголя «Нос» и «Шинель» стремятся к чинам и должностям, под которыми нет ничего, и которые, когда это раскрывается, высмеивают их ощущение своей полной и жалкой ничтожности.

Регрессия, стыд и травма: Ференци и Фрейд

Я продемонстрировал, как темы эдипальных соперничества, конфликтов и стыда появляются в снах Фрейда и как озабоченность Фрейда агрессией и виной иногда помогает избежать стыда и эдипального поражения[283]. Один из примеров подобной динамики можно увидеть в его отношениях с Шандором Ференци, который пострадал от нечувствительности Фрейда к обратной стороне эдипальных мучений. Критикуя Фрейда за то, что тот не позволил ему исследовать свои чувства «слабости и ненормальности», Ференци пишет[284]:

«Мой собственный анализ не мог продвинуться достаточно глубоко, потому что мой аналитик (имеющий, по его собственному признанию, нарциссический характер), с его твердой решимостью быть здоровым и с антипатией по отношению к любой слабости или отклонению от нормы, не мог проследовать за мной в иные глубины и ввел “обучающий” этап слишком быстро»[285].

Важно, что 21 июля 1932 г., ровно за месяц до того, как Ференци официально отказался от должности президента Международной психоаналитической ассоциации, тем самым обозначив свой окончательный разрыв с Фрейдом, он сделал запись «О чувстве стыда» в своем клиническом дневнике. Он с ужасом предвкушал поражение и полное отстранение со стороны Фрейда в результате их противостояния, что на самом деле и произошло. Несколько дней спустя (27 августа 1932 г.) Фрейд написал Айтингону, что «отказ Ференци (от поста президента МПА) был невротическим проявлением враждебности к своему отцу и братьям, чтобы сохранить регрессивное удовольствие от исполнения роли матери по отношению к пациентам»[286]. С этого момента Фрейд очень отдалился от Ференци. Когда в сентябре того же года Ференци остановился в Вене, чтобы прочитать Фрейду свой труд «Смешение языков между взрослым и ребенком», тот попросил его не публиковать эту работу и, как будто специально, чтобы унизить Ференци присутствием нежеланного свидетеля, позаботился о том, чтобы на встрече присутствовал Брилл[287]. Впоследствии Фрейд отрицал, что сделал что-либо, чтобы причинить зло Ференци, безоговорочно считая чувство обиды Ференци еще одним свидетельством того, что тот был неадекватен[288].

Инстинктивное желание закрыться и спрятаться, переживание стыда включают механизмы защиты от того, что другие увидят нас в регрессии, увидят нас травмированными, увидят нас чувствующими беспомощность и так далее. Ослепленный динамикой поражения и унижения, к которой первоначально подталкивал его Эдип[289], Фрейд не смог распознать эдипального стыда

Ференци. Нарциссизм Фрейда (и его отстаивание собственной позиции как лидера психоаналитического движения) помешал ему осознать идеализацию со стороны Ференци и увидеть его обиду.

Неподконтрольные уши и социально-политический контекст эдипального стыда

То, что истолковывается как «внешняя реальность» (читай «облик»), может легко быть использовано в целях вытеснения для защиты от внутренних переживаний. Чем больше подавляются внутренние переживания, тем с большим подозрением индивид к ним относится, тем больше он зависит от облика и тем сильнее тенденция ошибочно принимать облик за реальность. В нашей культуре потеря связи с внутренним миром замаскирована, неправильно истолкована и лишена естественности, рационалистически объяснена как саморазвитие, свобода или независимость, а с другой стороны осуждена как «отчуждение», «поколение Я или «культура нарциссизма»[290]. Жалобы пациентов на отчужденность, пустоту, бездушие и изоляцию указывают на разобщенность внутренних индивидуальных фантазий и коллективно принятых восприятий. Например, для Соединенных Штатов перенести трагедию войны во Вьетнаме было неизмеримо сложнее, поскольку те, кто воевал, не могли свободно требовать почестей за участие в боевых действиях. Имела место лишь малая степень внешнего признания внутренних конфликтов и борьбы.

Одним из последствий стыда является деформация возможностей коммуникации и воображения. В отличие от Рушди, у многих людей нет в распоряжении такой коллекции историй. Тревога по поводу внешнего облика способствует подавлению, даже в таких неожиданных местах, как Диснейленд, где «инженеры воображения» производят «веселье» и «счастье» в качестве реальности, востребованной больше, чем любые другие чувства. Конструируя среду, миры Диснея подавляют человеческую трагедию и беспомощность, усиливая неспособность чувствовать боль.

Интересно сравнить феномен Диснейленда с подделкой фотографий под нажимом Сталина[291]. В фотографиях, как дополнение к политическим репрессиям Сталина, выражается психологическое вытеснение, тщетная защита от стыда и садомазохистический импульс контролировать свой облик в целом. Сорокадвухлетний Сталин остро критикует художника, который нарисовал его портрет, написав: «Это ухо говорит о том, что у художника не очень хорошо с анатомией», и еще: «Это ухо просто кричит, орет против анатомии». Перед нами Сталин, оскорбленный видом своего собственного уха, от которого он не может избавиться, следуя принципу «если твой глаз раздражает тебя, вырви его». Точно так же фотографию за фотографией Сталин заставляет подделывать, искажать, корректировать, а если это не помогает, то уничтожает их. Видоизмененная Сталиным, политическая необходимость изменила человеческое и политическое окружение, «оставив дыры в пространстве, очевидно необъяснимый пробел в тесном ряду коллег». На рисунках и портретах Сталин выглядит мудрым и ярким, затмевая всех остальных значительностью, в то время как на самом деле он «маленький и хитрый, рябой и смуглый, ничуть не выделяющийся из толпы»[292].

Гнев Сталина по отношению к собственному уху заставил Татьяну Толстую задаться вопросом, почему ухо воспринимается как обидчик. Во-первых, говорит она, «мы не знаем своих ушей» и, как правило, не рассматриваем их в зеркале как часть нашего образа. Во-вторых, «мы не контролируем свои уши. В отличие от глаз, рта или волос мы не можем изменить их с помощью косметических средств или отпустив на них усы или бороду». В-третьих, о чем хорошо известно криминологам, у каждого человека уши уникальны и специфичны, как и отпечатки пальцев. В-четвертых, существует русская пословица о том, что животное выдают его уши. В грузинской сказке у короля растут ослиные уши (у правителя Мидаса тоже ослиные уши), которые он от стыда прячет под повязкой. Об этом знает лишь брадобрей, пообещавший никому не рассказывать. Не выдержав, он прокричал секрет в полый камыш, из которого, спустя некоторое время, один пастух решает сделать дудочку. Но, только заиграв, дудочка раскрыла секрет всему миру. Так же, как охваченные стыдом пациенты, о которых я говорил, Сталин, очевидно, прожил всю свою жизнь в страхе быть разоблаченным, этот ужас побуждал его к жестокости и садизму и привел к тому, что он беспощадно подверг чистке не только прошлое, но, что еще хуже, и будущее[293].

Облик и попустительство

Английское слово shame (стыд) происходит от староверхнегерманского корня scama (прикрывать себя). Стыд – это «прикрытие, маска». В современном немецком слово schemen означает «тень» или «привидение». Мы неоднократно имели возможность наблюдать, что попытка скрыть стыд представляет собой стыд самого стыда[294]. Даже если это отчасти удается, все же такой маневр, вероятнее всего, не изменит ни интенсивности переживания стыда, ни того, как он используется для оценки других чувств. И действительно, имплицитная тщетность попыток спрятать стыд от самих себя стоит за этимологией слова connive (потворствовать, попустительствовать), происходящего от латинского connivere, что означает закрывать глаза. Здесь вы можете вспомнить сон Фрейда, когда ему было сказано «закрыть глаз», что было сговором с самим собой и попустительством.