Парень, который будет жить вечно - Фредерик Пол

— У нашего народа в Ядре вы пользуетесь большой известностью, Джель-Клара Мойнлин, — сообщила она мне, держась за мою руку как за опору. — Из-за гражданских послов Мойнлин. Когда в Ядро прилетела ваша Ребекка Шапиро, я с ней познакомилась. Она очень много знает о людях. Именно из-за нее я добровольно вызвалась поработать здесь. А вы ее знаете?

Я попыталась вспомнить Ребекку Шапиро. После основания этой программы я давала деньги на многие проекты, и это, должно быть, один из самых первых. Звездный Разум заметила мое затруднение и постаралась помочь.

— Молодая женщина. Очень печальная. Пела для нашего народа мелодии, сочиненные вашим покойным Вольфгангом Амадеем Моцартом. Мне они очень нравились.

— А, эта Ребекка, — сказала я не очень искренне. Я ведь оплатила перелет сотням Ребекк, Карлосов или Джейн, которые согласились быть гражданскими послами человечества. Согласились, потому что на Земле были несчастны. Это обязательное условие. В противном случае зачем им было бы покидать места и людей, к которым они никогда не вернутся?

Ведь в Ядре, как и во всех черных дырах, время замедляется.

Я знала, что это значит. Если вы оказываетесь в черной дыре, где за один день снаружи проходит несколько столетий, ваши проблемы стремительно стареют. Замедление времени лучше самоубийства — хотя, если подумать, оно очень напоминает самоубийство наоборот. Сами вы не умираете, но, пока вы отсутствуете, все те, кто причинял вам неприятности, умрут — вообще все, с кем вы были знакомы.

Я желаю добра всем этим моим послам. Надеюсь, им это поможет… но мне пребывание в черной дыре нисколько не помогло.

После того как я познакомилась со всеми на «Фениксе», смотреть особенно было нечего. Я переоценила расточительность получателей моих средств. Терпл вообще не была расточительна. Если не считать изобильной растительности — а она существовала главным образом для освежения воздуха — «Феникс» оказался почти лишенным типичной внутренней обстановки космических кораблей. Были, конечно, спальные помещения для работников, было несколько общих помещений — одно особенно большое, куда я сначала и вошла, плюс столовая с автоматами для раздачи напитков и сетками под скобами на стенах, чтобы ваша еда не улетела, плюс несколько небольших помещений, где можно было послушать музыку или посмотреть виртуальные картины, если нужно развлечься. Все остальное — склады и, конечно, механизмы и инструменты, необходимые «Фениксу» для работы. Терпл не стала показывать мне механизмы. Я и не ожидала от нее этого. Это дело корабельного мозга, и такие установки всегда под замком, чтобы никто не мог их повредить, даже случайно. И вот, если только не найдется болван, который откроет запечатанные помещения, смотреть на корабле особенно не на что.

Когда со знакомством было покончено, Терпл все-таки настояла на чашке чая — точнее, это была капсула с чаем, — и, пока мы пили, держась одной рукой за скобы, сказала:

— Пожалуй, это все, Клара. О, минутку. Я еще не представила вас нашему корабельному мозгу. Ганс. Поздоровайся с мисс Мойнлин.

Низкий приятный мужской голос сказал:

— Здравствуйте, мисс Мойнлин. Добро пожаловать на борт. Мы надеялись, что вы нас посетите.

Я ответила на приветствие и на этом остановилась. Мне не нравится болтать с машинным разумом, за исключением моего собственного. Допив чай и сунув пустую капсулу в щель, я сказала:

— Что ж, перестану вам мешать. Хочу ненадолго вернуться на свой корабль.

Терпл кивнула, не спрашивая почему.

— Примерно через час у нас обед. Не присоединитесь? Ганс очень хороший повар.

Неплохая мысль.

— С удовольствием, — ответила я.

Провожая к шлюзу, она посмотрела на меня искоса.

— Послушайте, — сказала она, — мне жаль, что мы не ведем радиопоиск. Это совсем не означает, что на планете никогда не было цивилизации. В конце концов, если бы кто-нибудь прослушивал Землю до начала 20 века, он тоже не получал бы никаких радиосигналов, хотя человечество уже существовало.

— Я это знаю, Джун.

— Да. — Она кашлянула. — Не возражаете, если я задам вопрос?

Я ответила:

— Конечно, нет.

При этом я имела в виду, что она может спрашивать обо всем, что ее интересует. А вот отвечу ли я, это совсем другое дело.

— Вы потратили очень много денег — на случай, если тут существовала цивилизация, погибшая при взрыве сверхновой. И меня интересует, почему вы это сделали.

Ответ достаточно прост. Если вы самая богатая женщина во вселенной, вам нужно время от времени получать от своих денег небольшие радости. И я сказала:

— А что еще мне оставалось?

Что ж, мне было чем заняться. Дел много, хотя большинство из них не так уж важны.

Единственное дело, которое имело для меня значение — это присмотр за тем, что происходит на небольшом острове, на Таити, где я живу, когда оказываюсь дома. Прекрасное место — особенно после того, как я его преобразовала. Здесь то, что можно более или менее назвать моей семьей, и, когда я отсутствую, я по этой семье скучаю.

Но есть и другие важные вещи — например, проводить время с Биллом Тарчем. Тарч, не говоря уже о многих других, которые остались в прошлом, очень приятный мужчина. Еще то, что я могу купить за деньги, а также то, на что я могу употребить власть, которую мне дают эти деньги. Если учесть все это, мне есть чем заняться в жизни. И многого я еще могу ожидать в будущем, особенно если позволю Гипатии уговорить меня и получу бессмертие.

Так почему же мне не хочется ничего этого?

В том-то и беда с вопросами, на которые я не могу получить ответа. Я продолжаю задавать их себе снова и снова.

Когда я вернулась на свой корабль, меня ждала Гипатия — видимая, полное трехмерное изображение; она сидела в моей каюте в кресле римского стиля, одетая в платье по моде пятого века.

— Значит, теперь тебе твоя инвестиция нравится? — оживленно спросила она.

— Отвечу через минуту, — сказала я, направляясь в туалет и закрывая за собой двери. Конечно, Гипатии все равно, закрыта дверь или открыта. Когда я на корабле, она всегда может меня видеть и, несомненно, всегда видит, но если машинный разум действует и выглядит по-человечески, я хотела бы соблюдать приличия.

Отсутствовала я недолго, но именно это было главной причиной моего возвращения на корабль. Терпеть не могу писать в невесомости, в этих жутких туалетах. В моем туалете, как и во всем корабле, Гипатия поддерживает необходимое для моего удобства тяготение. К тому же мне неприятно пользоваться чужим туалетом, а Гипатии нравится исследовать мои выделения, проверяя, здорова ли я.