Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то наконец сказал, что никогда прежде и не слыхал о сем муже Спиридоне, чем он славен? И Стефан им поведал, что жил сей муж, а когда-то и мальчик, на острове в Греческом море, жил да пас овец… «И у греков овцы?!» – воскликнул кто-то в простоте душевной. А то как же. Греки такие же люди, но зело славны разумом и верой: дали нам письмо вместе с верой. От них свет изошел. Ведь ваш Яша-Сливень только и знает, что на болотине сидеть да мирных путников пожирать, утягивать в топи. И нет ему дела до ваших одрин, темно ли в них али светло. И нет ему дела, разумеете ли вы грамоте, написанному слову. Только дай ему овечку али живого человека. А Христу се отвратно. Жертва лепшая для Него – ваша вера, ваша молитва, ваша добрая и чистая жизнь. И ничего более не надобно! Ни чада от костра с жиром, ни крови петушиной, тем паче – человечьей. Где тот Сливень? Как он выглядит? Кто его видел? А Христос облик наш имел. Только многажды чище и выше смог держать свое сердце, свои помыслы и свою жизнь, аки звезду лучезарную, что является на небосклоне на Рождество – чистая и яркая! И к сей звезде все наши помыслы, вся наша жизнь. Вы рыбари все и ведаете, что на реке править надобно выше, тогда и попадешь в чаемое место, ибо река всегда сносит. Так и жизнь – аки река, все снесет. Христос нам и заповедовал: правьте выше, выше – на чистую лазурную звезду нашей веры. И нет на ней никакой грязи болотной ли, иной какой. Нет дыма, запаха жира. Только радость высоких стремлений, добра ближнему, жар молитвенный.
«Сице и чиво тот пастух?» – напомнили ему жители.
Тот пастух и носил всю свою жизнь шапку пастушью, даже когда епископом стал и был вхож к императору, сиречь царю царей Царьграда Константину. Такую шапку, что вот подобна верхушке желудя, что отлетает, когда он поспеет, а бывает, и вместе с ним падает. Был Спиридон сей добр и силен в молитве. Настала однажды засуха, и он вознес просьбу ко Христу, так и посыпался крупный и обильный дождь, все нивы увлажнил зело. Он всегда принимал странников, давал хлеб бедным. Учит ли тому же этот болотный Яша-Сливень? Привечать бедных, помогать страннику-пешеходу? Да и нет в старой вере-то вашей таких людей святых, как Спиридон.
«Хорт Арефинский тоже и лечит, и мудрый совет дает», – рек кто-то.
Что же его мудрость не подсказала, что черноризец не потонет в болоте, а уйдет в Смоленск да еще и вернется с грозою гридей?
Немыкарцы не отвечали.
А Спиридону незримо служили ангелы единожды и подпевали после каждой ектении, сиречь прошения: «Господа просим!» А ангелы ответствовали: «Подай Господи!» А когда умерла его дочерь Ирина, одна знатная женщина возвела на нее напраслину, мол, переданные ей драгоценности продала. И тогда Спиридон воскресил силой молитвы дщерь, и та сказала, где спрятаны драгоценности.
И всякие иные чудеса творил святой. А главное чудо его было в добролюбии и простоте: он и епископом часто пас овец.
И бысть он грек, как и наш владыка Мануил.
«Так Мануил-то не пасет овец?» – спросил кто-то.
Мануил и есть пастырь Божий, вас, аки овец неразумных, он и пасет своими молитвами в соборе на холме Мономаховом, правит со всем народом смоленским великую ладью – выше, выше по течению, на лазурную звезду. А вы, по наущению диавола, из той ладьи выпрыгиваете – в геенну огненную, в болотину, дурно пахнущую старыми гнилыми костями прежней ветхой веры. Нет никакого Яши-Сливеня, ни Перуна, ни Макоши, ни Велеса, ни собак с крыльями, а есть Христос и слово Божие, и слово то о любви. А больше ничего ни вам, ни нам, никому другому на земле и не надобно. Любовью и зовется та звезда лазурная. Аминь.
И немыкарцы смутились и отступили, разжали кулаки, положили на место топоры и вилы… Но надо было еще проникнуть на ту сторону болота, где жил с некоторыми крестьянами Хорт вблизи двух холмов, называемых Арефинскими. Стефана прошлый раз туда тащили ночью. Великое то болото, прельстительное свежей зеленой травкой. Но ступи – и погрязнешь, побарахтаешься и захлебнешься мутью. А где-то есть мостки. Да никто говорить не хочет. Боятся силы того Хорта. Вот как он запугал народ. Тиун Борис Хмара хотел кого притомить плетью али еще как, да Стефану на ум пришло: а отчего весь[189] по соседству прозывается Долгомостьем-то?
Туда и поехали. Там и быстро тот долгий мост через болото сыскали. Да и перебрели по мосткам над зыбучими топями на другую сторону – будто мира. А и то: здесь христианский, а там прадедовский поганскый.
И Стефана оторопь брала, как же он в тот раз сумел пробраться до крепкого берега Днепра?.. Только молитвой да помощью Спиридона Тримифунтского.
И доехали они до тех холмов двух Арефинских, смерда прихватили, тот сразу и указал истобку над родниковым колодезем, в коей и пребывал Хорт, ничего не чуя. Там его и повязали. А женка брюхатая со страху опросталась до времени, кровью потекла. И уж не проповедью пришлось действовать против арефинских насельников. С дрекольем, косами пошли за своего кудесника треклятого. И гриди порубили некоторых… Одрину ту пожгли, хотели все предать огню, да Стефан заклял тиуна Бориса Хмару. У того вид хоть и свирепый, а сердце не такое. И он внял, остановил гридей-то разбуянившихся. И люди арефинские охолонули немного. Тогда Стефан и у них вопросил, как же он жив пред ними стоит и вот все его косточки под рясой, а не в болотине у Яши-Сливеня?
Да проповеди там читать было не с руки. Одрина Хорта горела, женка стенала, порубленные два мужика еще кровью исходили. И смольняне повернули да и ушли той же дорогой, по мосткам долгим. Хорт как собака за ними бежал связанный. Но сильный аки лось, лишь на полдороге к Смоленску стал сбиваться и падать, сучить окровавленными ногами, босым же его прихватили, не дали обуться. Тише поехали, шагом…
Повесть Стефана произвела большое впечатление на братию. А еще сильнейшее – на Сычонка. Глаза его стали как тьма озерная, глубь. Он ведь к этому человеку и желал попасть, а тот сам явился. Но в каком виде, после каких деяний!
И неужто он в самом деле здесь? Сычонок
