Русская комедия (сборник) - Владислав Князев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На ледоход! – раздались нетерпеливые голоса. – Умрем как один подо льдами!
И как один дружно двинулись…
Да, конечно, мы дружно двинулись не на ледоход, а совсем в другую сторону. К барной стойке. Полотенце уже парило над стаканами, а стаканы уже были под парами, то есть полны «Волжской особой».
– Юрий Цезаревич. Извините, что при жизни…
– И слышать не хочу, – замахал руками бармен-джентльмен. – Знаю, за вас расплатятся ваши дети. Не дети – так внуки. Не внуки – так правнуки. Как пить дать!
Дать. Пить. Наконец-то. Крепкие руки удальцов держат стаканы и…
Дракоша все еще щерится. Но теперь наша игра. Сейчас ты, ехидна, узнаешь, что твой балаган против нашего – пшик. Бзик. Фук.
Учись, читатель, пока мы живы. Мы выдержали паузу. Гоголевскую тире «Ревизорскую», во время которой вперили гипнотизирующий взгляд в своего противника.
– Просим, – хлебосольно пригласили его к стакану боцманы. – Вы, по научным стандартам, наверняка, первый. Стопроцентный проЗЛИ!
Неожиданный вираж, не правда ли? Тщеславный м. н. н. с. легко заглотнул наживку. Он сразу надулся, как академик московского НИИ, и важно прошествовал к барной стойке. Вот он по-столичному, двумя пальчиками берет стакан и… Попался, дракоша! Теперь он уже ни за что не выпустит его из рук… Нет, не так. Теперь наш удивительный прадедовский стакан ни за что не выпустит из своей ловушки Краснощекова. Пока тот не поймет: что к чему, зачем и как истинно, то есть по-колдыбански.
Тщеславный м. н. н. с., разумеется, этого не ведает. И потому снисходительно обращается к Луке Самарычу:
– А вы? Почему не присоединяетесь к нам?
– Здесь и сейчас мы ему – уже не компания, – возразили наши асы.
Твой ход, атаман! Загни такое, чтобы дракон гусиной кожей покрылся.
– Здесь и сейчас пьют только смертники, – сухо и веско сказал голосом главпалача наш главком. Отлично! Сейчас подольем масла в огонь.
– Как говорится, для храбрости, – плеснул ковшик керосина Самосудов.
– Потому как все-таки в первый раз, – добавил солярочки Безмочалкин. – И в последний.
– Как говорится, на посошок перед дальней дорогой, – не поскупился и Молекулов.
– В мир иной, – добавил Профанов.
Неплохо, да? И тут у носителя царской меховой шапки наконец начали сдавать нервы. Он вздрогнул. Как любимец школы № 1 уличный пес-волкодав Шарик, когда завидит издали лучшего второгодника Приволжского микрорайона Антошу Добронравова.
– В мир иной… на посошок перед смертью, – растерянно забормотал он. – Да, да, это все очень самобытно. Но… извините… не пойму… при чем тут я?
Мы снисходительно улыбнулись и промолчали. Сейчас тебе, непонимайка, ответит наш пропагандист Особой Колдыбанской Истины. И наш был на арабском скакуне. В смысле на своем любимом коньке.
– Ах, как ослепил вас бескрылый дух безвременья! – сокрушенно упрекнул он Краснощекова. – Вы погрязли в болоте безыдейщины и потому не можете понять, какая вам сейчас выпала удача.
– Мои благородные и бескорыстные соратники хотят помочь вашей науке решить раз и навсегда извечную проблему: что такое истинное равенство. Для этого они берут вас с собой на ледоход. Там уже не место спорам о том, кто больший, кто меньший, кто первый, кто последний. Вы все погибнете в страшной борьбе с ледовой стихией, и мир ахнет, узнав подробности этого события. Но…
– Главное, что всем павшим без исключения будут возданы равные почести, – возликовал вдохновитель и организатор повального ледового мора. – Вот оно, истинное равенство! Оно достижимо только на ниве геройской были!
Отличный поворот мысли, но, кажется, упущен фактор личной заинтересованности. Сейчас дополним:
– Хотим подчеркнуть, что проект максимально ориентирован на ваши интересы, – лучезарно улыбаясь, заверили мы Краснощекова. – Вам будет организована самая лютая смерть. Вы встретите ее с несчастным видом, с тяжкой мукой на лице.
– Согласитесь, это очень дальновидно. Ведь сейчас, в безвременье, такой тип личности, как мученик науки, почти не встречается. И тут вы! Весь научный мир ахнет с восторгом и ликованием: «Ура! Наша честь восстановлена!» Это автоматически означает, что вам гарантирован громкий успех.
– Вы мечтали быть хоть каким-нибудь сотрудником хоть какого-нибудь московского НИИ. Теперь вас назначат сразу старшим сотрудником. Или даже доцентом. А может, и профессором. Впрочем, скорее всего академиком. И не каким-то нештатным. И не обычным штатным. Куда хлеще: почетным! Считайте, что буквально через минуту вы – почетный академик.
– Правда… посмертно. И только посмертно. Но это элементарная истина: при жизни от столицы ничего хорошего не дождешься. Как говорится, ни в жисть! В жизни нашей все хорошее – только столице.
Без пяти минут счастливчик по-московски выглядел как баран на показательной стрижке, которого чемпион-стригаль обрил одним махом и торжественно выставил голым на всеобщее обозрение.
– Не хочу на ледоход! – в отчаянии вскричал он. – У меня уважительная причина. Самая уважительная. Я… я… я… трус!
Ха. Забавный поворот. Но трусом нас не испугаешь.
– Как вам везет! – с нескрываемой завистью махнул багром наш суперзлатоуст в сторону счастливчика. – Быть трусом и… пасть смертью храбрых. Осознайте же, любимец фортуны: никогда и нигде не было такого удивительного труса!
– Кто теперь посмеет назвать нашу эпоху серым безвременьем? – вскричал он, ликуя. – Эпоха прославлена, эпоха спасена!
Ну все, угомонись, а то гидру шатает. Того и гляди, без чувств упадет и всю песню нам испортит.
– За тех, кто уже не придет никогда! – торжественно и скорбно провозгласил Юрий Цезаревич и вперил свой взгляд персонально в Краснощекова.
– До скорой встречи в братской могиле! – вторили колдыбанцы.
Стаканы взметнулись к небу. Щелкает прадедовский фотоаппарат. Есть кадр для семейных альбомов и всемирных энциклопедий! Мы сотворили еще одну удивительную колдыбанскую быль!
Ульк?
Да погоди ты, читатель. Ну что ты опять гонишь? Пошто спешишь предать нас лютой смерти? Ведь как улькнем, так сразу и булькнем. А куда деваться? Или спецкредит под похороны жадине Подстаканникову возвращай, или топай в мир иной. Что проще? То-то и оно.
Вот мы и тянем время. Чтобы произошло диво. Секунда, десять секунд, минута…
Такую паузу даже в нашем муниципальном театре публика не выдерживает. Хотя ей позволяется и вафлями хрустеть, и пивом журчать, и анекдоты рассказывать, и даже хохотать во все легкие – лишь бы не мешали актерам и суфлерам искать затерявшийся текст…
– Стоп, мужики! – услышали мы наконец чей-то незнакомый голос. Что это? Еще одна голова у гидры объявилась? Десятая? Мы с любопытством подняли глаза на чудовище.
Гидры… не было. Видимо, она испарилась. Ей, наверное, стало смертельно завидно. Девять голов при одном животе и ни одна из них, даже бессмертная, не додумалась до колдыбанской истины на предмет вечной мировой проблемы равенства и братства. Образцово-показательное равенство в этом мире – братская могила. Ну!
Короче, испарилась гидра. Перед нами стоял неизвестный гражданин, но, судя по нутриевой шапке, все же Краснощеков. Шикарная шапка судорожно вытерла пот с его лба и даже с подбородка, а потом робко легла на стол. Лица на Краснощекове не было. Зато… зато он стал похож на человека. Толстопятый, правда, но ведь пяток-то не видно. Если их на стол не класть…
– Стоп, мужики! – горячо и вдохновенно заговорил неизвестный Краснощеков. – Я присягаю вашей Особой Истине! На ледоход! Немедленно. Буквально сию минуту!
Ух ты, какой прыткий! Погоди, давай выпьем перед смертью. Новоявленный удалец словно прочитал наши мысли.
– На ледоход! Буквально сию минуту! Но… не сейчас, – объявил он. – Никто из вас не тронется с места. Я пойду на ледоход один. Это будет генеральная репетиция. Чтобы в следующий раз, когда мы соберемся на подвиг вместе, мне не подвести вас.
Он потихоньку попятился назад. Будто опасался, что мы его схватим.
– Если не вернусь, прошу считать меня своим соратником. Посмертно.
По его щеке покатилась непрошеная слеза, но он приободрился:
– Выпейте за мой успех!
С этими словами толстопятый решительно ринулся на выход.
– Стоп, господин-смертник, стоп! – закричал Юрий Цезаревич. – Нет такого кредита «за успех». Ответствуйте мне научно и обоснованно: как дать пить?
– Ох, извините, забылся на радостях, – смутился Краснощеков и поспешно положил на барную стойку простенький, но толстенький кошелек. – За мой счет, естественно. Сделайте одолжение.
И вот уже входная дверь наяривает ему вослед мелодию душещипательного романса, в котором герою желают всей душой: «Если смерти, то мгновенной…».
Ульк?
Да, теперь можно, но еще чуть-чуть повременим. Нет, не потому, что натерпелись такого страху, аж слов нет.
– Знаю, знаю, чем вы огорчены, мои верные соратники, – прервал нашу геройскую грусть врио. – Снова судьба остановила вас в пяти минутах от подвига. Но победу мы с вами все-таки одержали. Славную, блистательную! Нет больше на Самарской Луке гидры серости и угодничества с ее ужасными драконьими головами, набитыми ложными истинами. Ширятся ряды сподвижников благородного Луки Самарыча, вдохновленных вашим легендарным примером. Что же будет завтра, когда вам выпадет счастье пролить кровь во славу эпохи!
