Голубая лагуна - Генри Де-Вер Стэкпул

И точно, циклон милостиво обошелся с ними. Правда, он взял дом, но оставил им зато почти все мелкие пожитки. Утрата огнива и кремня была бы гораздо чувствительнее, чем гибель дома, так как без них им бы не развести огня.

Глава XVIII. Падший идол

На следующий день Дик начал восстанавливать дом. Он снял с рифа парус и соорудил временную палатку.

Это было отличное занятие – срезать бамбуковые трости и перетаскивать их на лужайку. Эммелин помогала, в то время как Ханна, сидя на траве, играл с птицей, которая исчезла во время шторма, но появилась к вечеру.

Дружба ребенка с птицей росла с каждым днем. Коко позволял ему таскать и обнимать себя, и нет более очаровательного чувства для человека, чем держать совсем не испуганную птицу в руках: невольно хочется прижать ее к сердцу, если только оно у тебя есть. Так и Ханна прижал Коко к своему загорелому животику, как бы в бесхитростном признании, что и у него там запрятано сердечко…

Ханна был на редкость бойким ребенком. Говорил он мало, а одолев слово «Дик», временно на этом успокоился. Но ему не нужно было слов: он говорил и блестящими лукавыми глазками, и ручонками, и ножонками, и всеми своими телодвижениями. Восхищаясь чем-нибудь, он как-то особенно махал руками, выражая все оттенки восторга. Когда же сердился. – что случалось редко – то гневался не на шутку.

Теперь он как раз переступал границу игрушечного царства. В мире цивилизации у него была бы резиновая собачка, кудрявый барашек, но здесь вообще не было игрушек. Старую куклу Эммелины оставили, когда перебирались с другой стороны острова, и Дик примерно год назад во время одной из своих экспедиций нашел ее на пляже наполовину зарытой в песок.

Он принес её больше как диковинку, чем что-либо ещё, и куклу хранили на полке в доме. Циклон закинул её на ветку дерева неподалеку, как бы в насмешку, а Ханна, когда ему подарили эту игрушку, отшвырнул её от себя с отвращением. Он играл цветами и ракушками или обломками коралла; а, в конце-концов, что может быть интереснее, чем стучать друг о дружку устричными раковинами и производить очаровательный шум?

Однажды, когда новый дом уже начинал принимать кое-какую форму, они бросили работу и отправились в лес, по очереди неся ребенка на руках. Они шли в долину «Каменного Человека».

С появлением Ханны и даже раньше таинственный истукан перестал внушать Эммелине страх и стал чем-то смутно благожелательным. Любовь пришла к ней под его сенью; и под его сенью дух ребенка вошел в нее – откуда, кто знает? Но, конечно, с небес.

Возможно, то, что было богом какого-то неизвестного народа, внушило ей инстинкт религии; если так, то она была его последней поклонницей на земле, потому что, когда они вошли в долину, они нашли его лежащим ничком. Вокруг него лежали огромные каменные глыбы: очевидно, здесь произошел оползень, катастрофа, готовившаяся веками и, возможно, толчком к нему послужил проливной ливень циклона.

На Понапе, Хуахине, на острове Пасхи, вы можете увидеть подобных поверженных идолов, которые были срублены подобным образом, храмы, медленно исчезающие из виду, и террасы, кажущиеся такими же твердыми, как горы, а между тем мягко и незаметно превращающиеся в бесформенные груды камня.

Глава XIX. Экспедиция

На следующее утро первый луч зари разбудил Эммелину в палатке, которую они натянули, пока строили дом. Рассвет здесь наступал позже, чем на другой стороне острова, обращенной на восток, – позже и по-другому, потому что есть разница между рассветом, наступающим над лесистым холмом, и рассветом, наступающим над морем.

По ту сторону острова восток почти не менял цвета до той минуты, когда горизонт загорался, вспыхивал беспредельный голубой свод, и солнечный свет затоплял лагуну, подгоняя водную рябь огненными стрелами.

Здесь было не то. Небо было темно и полно звезд, а леса подставлялись огромными пространствами бархатистой тени. Потом в ветках проносился вздох, поднимал трепет в листве. Минуту спустя, как если бы проснувшийся ветерок смел их долой, звезд уже как не бывало, и небо превращалось в пелену бледнейшей лазури.

Было нечто невыразимо таинственное в этом приближении зари. Предметы казались смутными и неясными, как в европейские сумерки.

Вскоре после Эммелины проснулся и Дик. Они спустились к берегу, и Дик бросился в воду поплавать, в то время как она стояла на берегу с Ханна.

После каждой бури погода на острове становилась особенно бодрящей и приятной, сегодня же в воздухе веял подлинный дух весны. Эммелина почувствовала это и, наблюдая за пловцом, резвящимся в воде, рассмеялась и подняла ребенка, чтобы посмотреть на него. Она была феей.

Ароматный ветерок разметывал ее черные кудри по плечам, а из-за перистых макушек пальм струился ясный свет утра, затопляя в своих лучах ее и ребенка. Казалось, что природа ласкает их.

После купанья Дик принялся за осмотр шлюпки, так как решил отложить на один день постройку и наведаться на старое место, чтобы проверить, уцелели ли бананы. Он заботился о них, как старая хозяйка, и не мог быть покойным, не удостоверившись в их сохранности.

После осмотра шлюпки они возвратились завтракать. Жизнь приучила их к запасливости. Так, например, съедая орехи, они всегда сберегали скорлупу для растопки. Накануне Дик выставил целую груду мокрого хвороста на солнце, благодаря чему было чем развести огонь.

После завтрака он взял нож, чтобы порезать бананы, если там еще что-нибудь осталось, и копьё и спустился к берегу, сопровождаемый Эммелиной и ребенком. Он соскочил в лодку и уже готовился отчалить, когда Эммелина остановила его.

– Дик!

– Что такое?

– Я поеду с тобой.

– Ты? – повторил он в изумлении.

– Да. Я… я больше не боюсь теперь.

И это была правда. С тех пор, как родился ребенок, страх, который внушала ей та часть острова, почти совсем рассеялся.

Смерть – великий мрак, рождение – великий свет: они сплелись в ее воображении в одно. Мрак не исчез, но проникся светом, и получились сумерки, печальные, но уже более не населенные образами ужаса.

Несколько лет тому назад она увидела, как затворилась таинственная дверь, навеки отделив от мира человеческое существо. Вид этот вселил в нее невыразимый ужас, ибо у нее не было слов для толкования или смягчения события, не было ни религии ни философии. Но вот недавно распахнулась не менее таинственная дверь, и человеческое существо вошло в нее,