Тайнопись плоти - Дженет Уинтерсон

Ленты огней там, где пролегают дороги. На дальней фабрике — какие-то яркие вспышки. В небе — зеленые и красные огни самолета, полного спящих пассажиров. Прямо внизу более слабые огоньки деревеньки, а поодаль, отдельно от других, одинокий огонь горит в ночи — будто указывает мне путь. Мне бы хотелось, чтобы это был мой дом. Вот бы взобраться на гребень и увидеть, куда мне идти. Но прежде, чем выйти на прямую дорогу, мне предстоит обрывистый спуск по мрачным зарослям.

Я не могу без тебя, Луиза. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Что же тогда убивает любовь? Только одно — небрежение. Не видеть тебя, когда ты стоишь передо мной. Забывать о тебе в тысяче мелочей. Не торить тебе путь, не накрывать стол. Желать не от страсти, а по привычке. Проходить мимо продавцов цветов, не вспомнив о тебе. Оставлять невымытой посуду, незастеленной постель, не обращать на тебя внимания по утрам, но пользоваться тобой ночью. Желать другую, чмокая тебя в щеку. Произносить твое имя, не слыша его и присвоив его.

Почему до меня не дошли твои слова о том, что ты не хочешь возвращаться к Эльджину? Почему не получилось увидеть твоего серьезного лица? Мне казалось, что я поступаю правильно, и соображения мои разумны. Время показало, что сердцевина не должна быть жесткой. Что означал на деле мой героизм и моя жертвенность? То была твоя тупость — или моя?

Мой друг сказал мне перед моим отъездом из Лондона: «По крайней мере, твои отношения с Луизой удались. Это был чудесный роман».

Да? Вот она — цена совершенства? Оперная героика и трагический конец? А нелепый конец? Многие оперы заканчиваются нелепо. Счастливый финал часто компромисс. И что же, больше никакого выбора?

Луиза, звезды в твоих глазах — мой единственный свет, но прежде глаза мои были прикованы к земле. Ты повела меня ввысь, ты вывела меня к свету, мы парили над крышами, и наш путь не был путем благоразумия и пристойного поведения. Никаких компромиссов. Мне следовало довериться тебе, но дух мой оказался слаб.

Вскарабкавшись наверх, я на ощупь нахожу тропинку, ведущую через заросли кустарника вниз к дороге. То был медленный спуск, лишь через полтора часа я перебрасываю через последнюю канаву свою сумку и перепрыгиваю следом. Высоко в небе сияет луна, бросая длинные тени на ухабистую дорогу. Тишина, разве что в лесу прошмыгнет лиса. Тишина, только ухает где-то сова. Тишина, лишь мои ботинки хрустят по гравию.

За полмили до дома я вижу, что окна моего коттеджа ярко освещены. Гейл Райт знала, что я возвращаюсь, мне удалось дозвониться ей в бар. Она присматривала за котом и обещала, что оставит растопленную печь и какую-нибудь еду. Мне нужен огонь и еда, но не Гейл Райт. Она занимает слишком много места, она слишком настоящая, я же с каждым днем все меньше присутствую в настоящем. Ходьба измотала меня. Тело мое одеревенело. Мне хочется завалиться в кровать, хоть ненадолго впасть в забытье. Я не стану церемониться с Гейл.

В свете луны земля кажется заиндевелой, серебрится у меня под ногами. Там, где река жирной полосой рассекает заросли, низко над водой висит туман. Река журчит спокойно, прочно и глубоко. Я наклоняюсь и ополаскиваю лицо, вода проливается мне на шарф и течет по горлу. Я отряхиваюсь и, глубоко вдохнув, наполняю легкие твердым морозным воздухом, обжигающим нёбо и глотку. Очень холодно сегодня, металлические звезды висят надо мной в вышине.

Добравшись до коттеджа, я обнаруживаю, что дверь не заперта и Гейл Райт дремлет в кресле. Огонь горит, как заговоренный, и на столе стоят свежие цветы. Свежие цветы и скатерть. Новые занавески на обшарпанных окнах. Мое сердце упало. Должно быть, Гейл Райт собирается переселиться ко мне.

Она просыпается и придирчиво оглядывает себя в зеркальце. Потом легко целует меня и принимается разматывать мой шарф.

— Сколько воды!

— Мне захотелось постоять у реки.

— Надеюсь, не для того, чтобы покончить счеты с жизнью?

Я мотаю головой и стягиваю с себя пальто — мне кажется, оно стало слишком тяжелым.

— Садись, лапа. Я сейчас приготовлю чай.

Я опускаюсь в продавленное кресло. Вот таким и должен быть правильный конец? А если не правильный, то неизбежный?

Гейл возвращается с чайником, пар над ним клубится, как джинн, выпущенный из бутылки. Это новый чайник — не тот, что с отбитым носиком плесневел на полке. Новый горшок для старого питья.

— Мне не удалось найти ее, Гейл.

Она треплет меня по плечу.

— А много было попыток?

— Бессчетное множество. Она исчезла.

— Люди не исчезают.

— Еще как исчезают. Она возникла из воздуха, а теперь испарилась. Где бы она ни была, я не могу туда добраться.

— А если сможешь?

— Если бы… Верь я в загробную жизнь после смерти, ты нашла бы меня на дне реки. Уже сегодня.

— Не надо! — говорит Гейл. — Я не умею плавать.

— Как ты думаешь — она умерла?

— А ты?

— Я не могу ее найти. Я не могу обнаружить никаких ее следов! Будто Луиза никогда не существовала, будто она — персонаж романа. Неужели она — моя фантазия?

— Нет, но чуть было не стала ею, — замечает Гейл. — Не тебе ее придумать.

— Разве это не странно? Жизнь, что должна быть богатой и полной приключений, как поиск сокровищ, на поверку оборачивается стертой медной монеткой. Голова — на одной стороне, история — на другой: кого-то любишь, и вот что случилось. И в карманах больше ничего. А самое главное — на монете чье-то чужое лицо. Но чей же еще профиль тогда отпечатался на пальцах?

— Ты все еще любишь ее?

— Всей душой.

— И что ты собираешься делать?

— А что я могу сделать? Луиза как-то сказала, что все беды — от клише. А что хочешь от меня услышать ты? Что я все это переживу? Ведь так? Так принято говорить. Время — великий умертвитель.

— Прости меня, — говорит Гейл.

— И ты меня тоже прости. Мне бы так хотелось сказать ей правду.

В дверях кухни — лицо Луизы. Тоньше, бледнее, но густая грива волос по-прежнему — кровавая. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до нее. Она берет мою ладонь, и подносит к губам. Знакомый шрам жжет меня. Может быть, я схожу с ума? Она теплая и живая.

Вот здесь и начинается наша история — в этой запущенной комнатушке. Стены раскалываются, окна превращаются в телескопы. Увеличенные луна и звезды вплывают в комнату. Солнце зависает над камином. Протянув руку, я достаю до края света. Мир сворачивается в клубок и весь умещается в комнате. Мы же выйдем наружу, за двери, туда, где река, туда, где дороги. Мы можем прихватить с собой весь мир, когда уйдем, можем сунуть солнце подмышку и забрать его с собой. Давай скорее, уже темнеет. Не знаю, можно ли считать такой конец счастливым, но мы выходим на волю — в открытые поля.

Примечания

1

Слова Калибана из пьесы Шекспира «Буря» (акт I, сцена 2, перевод М.Кузьмина).

2

Я тебя люблю (фр.)

3

Да здравствует сопротивление! (фр.)

4

Томас Брюс, 7-й граф Эльджин, британский посол в Турции (1799–1803), вывезший в 1806 г. в Англию мраморные метопы (части фриза) Парфенона. С 1815 г. они находятся в Британском музее.

5

Альфред Кинзи (1894–1956) — американский зоолог, автор исследований сексуального проведения мужчин и женщин.

6

Жареный картофель (фр.)

7

Проявление ловкости, силы или изобретательности (фр.). Игра слов: англ. tour — путешествие, экскурсия, force — сила, принуждение.

8

У.Шекспир, сонет 116. Перевод С.Ильина.