Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством - Михаил Гефтер

«Теория прибавочной стоимости», которую Каутский опубликовал в 1905 году, утвердила Ленина в правоверности его взглядов и помогла избавиться от тайного комплекса: уж не народник ли он? Анна Михайловна рассказывала, что Бухарин, когда ездил осматривать архив Маркса, просмотрев рукопись третьего тома, горько вздохнул: эх, но что же ты недописал про крестьянство!

Марксу очень важно, что на подходе Россия. Но важны и трудности внутреннего движения «Капитала», где предмет заявлен как унитарно-планетарный. А планетарный оказывается не унитарен! Получается, что и коммунизм может быть унитарно-планетарен, а может быть глобален по-другому? Капкан предмета. И с этим Маркс уходит.

Тут аналогия с Гегелем: диалектика не срабатывает. Диалектика Гегеля — это, если угодно, форма экспансии европейского человечества. В гегелевской форме европейское человечество себя реализует универсально: это духовный аспект несостоявшейся глобальной формы европейского человечества. Но для Маркса новоевропейское человечество уже есть. Оно подразумевается понятием экономической формации общества («общественно-экономическая формация» лишь дурная советская калька).

Для Маркса вопрос о происхождении капитализма не слишком актуален. Уже есть экономическая формация, а прочие общества — он не случайно в «Капитале» употребляет выражение «органический строй» — могут быть представлены внутри нее как ступени ее движения. То ли ходом планетарной коммунистической революции, то ли ходом развития капитализма, в которое втянут весь земной шар. Поскольку движение идет в форме самопреодолевающего генезиса.

Маркс никогда не говорил, что азиатский способ производства несет в себе якобы эмбрионы капитализма, — все наоборот. Поскольку есть уже экономическая общественная формация, то остальные — которые имманентно едва ли бы к этому пришли — вынуждены стать ступенями к финальному состоянию капитала.

— Прости, а кто решил, где самое прогрессивное? То есть Маркс вывел из внутреннего объективного закона развития, что лучше для отсталых?

— Сперва он, как хороший ученик Гегеля, вывел это из природы Духа. Ведь чем занимается абсолютный Дух, в чем себя овнешняет? В народах-ступенях. Можешь это назвать расизмом и как угодно, но для Гегеля здесь тактика исхода из катастрофы Просвещения. Ему ясно, что Французской революцией Просвещение терпит катастрофу, и он отклоняет деление человеческой жизни на разумное — и неразумное, которое должно «вразумлять». Отклонив, он саму историю обращает в вразумляющее движение Духа. Вершины истории, ее падения, бездны — Гегелем всё включено; движение Абсолютного Духа уравнивает всех. Бездны и зло человеческого существа более не удалены за ограду разума. Но в негегелевском мире тут затруднение: может ли капитализм самореализоваться внутри себя? Или ему необходимы для этого некапиталистические общества?

Капкан внутреннего движения и капкан реализации в чем-то совпадают. Если первоначальная проблема не поддается решению в ее унитарной редакции (глобальность не может быть унитарной), то реализация тем более унитарной не может быть. Будучи планетарной, она не может быть унитарной — но какова же тогда эта самая не-унитарная революция?

78. Карл Маркс, заскучавший за «Капиталом». Конфликты всемирных альтернатив

Как рождалась идея «руководимой спонтанности»

— Вот вопрос конца жизни Маркса. Вот почему Маркс не смог кончить «Капитал» и стал искать решение в русской народнической революции и тому подобном. Здесь проблема конфликта разнонаправленных развитий между неумолимым движением к единству и неустранимыми различиями в типах и образах человеческой жизнедеятельности начинают передвигаться в центр мышления. Таков Маркс уходящий, Маркс последних лет жизни. Маркс, для которого аграрный вопрос, хотя бы в виде проблемы общины, приобрел фундаментальное значение, ибо в свете его он пересматривает исходную аксиоматику.

Когда я говорю, что у Маркса возникает проблематика конфликта разнонаправленных развитий, что я имею ввиду? Не просто, что одна сторона идет впереди, а другая от нее отстает. Та уже вошла в высшую фазу развития, а другая застряла в первоначальной фазе. Я имею в виду другое.

Все страны идут по такому пути развития, где капитализм, буржуазная цивилизация, буржуазное гражданское общество является непременным основным звеном. Оно — модель, куда втягивается мировая история, все наследство — культурное и материальное — этих обществ и из ресурсов которой в эмбриональной форме отрицания рождается коммунистическая цивилизация.

— Итак — одни достигли этой фазы, а другие ее не достигли или только начинают?

— Нет. Я думаю, что для этого последнего, условно «третьего», уходящего Маркса последних лет его жизни речь шла уже о другом. О том, что возможно другое развитие. Которое тоже является универсальным, но идет другим путем, имея другую магистраль, обладающую всеми признаками развития. Прежде для Маркса развитие было одно, в единственном числе для всего человеческого земного шара, а теперь возможны развития, во множественном числе. Тогда встает новая проблема того, как это другое развитие, идучи своим ходом и взаимодействуя с классическим буржуазным развитием, создаст собственный вход в коммунистическую цивилизацию? Ведь на промежуточных ступенях между ними возможны тяжкие конфликты развитий — в форме войн, ожесточенных столкновений. Здесь в смутной, первоначальной еще форме, присутствует многое из последующего, что мы переживали на нашем веку. Тогда есть не только развитие, а еще и неразвитие, предразвитие, недоразвитие, отставание и т. п.

Сама постановка вопроса о том, что развитие возможно во множественном числе — конечно, требовала ревизии всех первичных посылок. Обладал марксизм ресурсами изменения аксиоматики своих собственных посылок? Если бы речь шла только об ортодоксии II Интернационала, можно сказать, что не обладал. Но в этой связи возникает фигура Ленина, опыт Ленина, его место.

Можно показать, что Ленин, не зная о кризисе Маркса последних лет его жизни, специально уходил от этого знания. Характерный пример, очень симптоматичный. В 1908 году была впервые опубликована переписка Маркса с Даниельсоном. Переписка большой теоретической важности для Марксова взгляда на Россию, для понимания того, как он мыслил себе ее революционное развитие. Ленин, регулярно откликавшийся на публикации Каутским переписки Маркса с другими деятелями, на появление этой переписки не откликнулся никак.

Это можно объяснить случайностью, но я так не думаю. Думаю, тут был психологический барьер. Ленин боялся самому себе признаться в проблемном родстве с народничеством, в своей проблемной близости к нему. Хотя на самом деле он после Плеханова вернул русскую социал-демократию не к народничеству, а к его теоретической проблематике, которую Плеханов упразднил как предрассудок. Ленин интуитивно, а дальше сознательно понимал, что все обстоит не так. Что устойчивость, распространенность народничества, переход его из интеллигентского движения и публицистики в движение крестьянских низов 1905 года — когда крестьянин вдруг заговорил языком народников — все это требует объяснения и имеет отношение к фундаменту теории, а не к ее периферии. Однако Ленин до конца старался быть ортодоксом, даже в конце жизни, когда он диктовал свои последние мысли. Даже ставя риторический вопрос, означают ли огромные изменения, внесенные русской революцией, в то, как делается революция, в каком отношении находится ее начало к ее продолжению и т. д., — означает ли это изменение в ортодоксальном взгляде на мировой ход вещей? Нет, отвечает Ленин, — не означают!

Но на самом деле они означали. Проблема начала для Ленина имела первостепенное значение, какого для Маркса все-таки она не имела. Как политик, человек трезвого мышления, реалист Маркс понимал, что начинать «сразу со всего» нельзя. У революции есть движение во времени, есть свои первые шаги и последующие. Но я бы не сказал, чтоб проблема начала революции имела для него специальный философский интерес.

Ленин начинает как молодой марксист-ортодокс, но он ортодокс, у которого неясности там, где Плеханову все ясно. У Ленина, подобно Федосееву, за которым он шел вначале, были русские трудности. Для Плеханова падение крепостного права — исторический сюжет; было и прошло. Теперь Россия другая — буржуазная. Для Ленина эта история действует в настоящем, многое определяя собой на будущее. И хотя Ленин говорил о «пережитках», о «гигантских остатках крепостничества», эвристически у него неявным образом нарастал другой вопрос. Тот самый, какой ставил еще перед Марксом Даниельсон. Он говорит: «В России уже есть капитализм, он насажден государством, но что дальше — какова его судьба? Может ли он из привнесенного извне, из деспотически насаждаемого сверху абсолютистской властью, которая обладает возможностями вмешиваться во что угодно в России, — может ли такой рынок стать органикой? Естественный исторический процесс — любимое выражение Маркса. Так вот, спрашивал Даниельсон Маркса, который считал, что коммунизм может прийти только в результате естественно-исторического процесса, — совместим ли капитализм с органикой такого внедрения сверху?