Город лестниц - Роберт Беннетт

– И… вы считаете, что именно это и произошло.

– Я абсолютно уверена в этом.

– Почему?

– Потому что… – тут она делает глубокий вдох, – …то, что вселилось в мальчика, говорило со мной. Вам, тем, кто находился за дверью, казалось, что мы просто стоим и смотрим друг на друга. Но меня… меня что-то куда-то затащило. Надолго. Затянуло меня к себе. Хотело рассмотреть повнимательнее. И хотело, чтобы я его освободила… из того места, где оно находилось.

– Оно говорило с вами?

– Да.

Мулагеш сглатывает слюну:

– Вы… вы уверены?

– Да.

– А это не мог быть побочный эффект от наркотика, которым вы накачали мальчишку? Может, препарат проник в кровь через кожу?

– Уверена, что наркотик сыграл свою роль. Но не такую, как вы думаете. Как я говорила, философский камень использовали для общения с Божествами. Судя по сохранившимся записям, он выполнял роль… смазки, скажем так. Похоже, я, сама того не подозревая, открыла в этом мальчике дверь для… того существа, которое им завладело.

– Того существа… – эхом повторяет Мулагеш.

– Да.

– Но… это не… просто какое-то существо. Потому что вы ведь, похоже, знаете, кто это был.

– Да.

– Потому что, если то, что вы говорите, правда, единственное существо, которое могло вызвать самовозгорание, это…

– Да. Первородное Божество.

– И… если вы действительно это видели, и именно оно вселилось в этого мальчика, это значит… это значит только одно.

– Да, – говорит Шара. – Это значит, что по крайней мере один из Богов жив.

Победа в Войне – поворотный момент в сайпурской истории. Тем не менее в тени деяний каджа и сражений Великой Войны остался период, соответствующий годам, последовавшим за падением Континента, – а ведь он столь же важен для Сайпура, как и гибель Божеств. Но сейчас об этом времени редко вспоминают.

Возможно, потому, что события, последовавшие за Великой Войной, вспоминать крайне неприятно.

После того как кадж убил последнее Божество, стало ясно, что Божества защищали Континент – и в какой-то мере Сайпур – не только от внешнего вторжения, но и от огромного числа вирусов и болезней. В течение двадцати лет после смерти Жугова, последнего Божества, ужасы чумы и ежегодных эпидемий стали так же привычны, как дождь и снег.

В Чумные года (если понимать под ними временной период, названный так официальными историками) во всем мире умерло неисчислимое количество людей. Континент, будучи в существенной степени зависимым от Божеств, пострадал особенно сильно: сразу после Мига примерно треть его населения вымерла от разнообразных заболеваний. Сайпурские солдаты – которые были столь же уязвимы для чумы, как и жители Континента, – описывали в письмах домой ужасы эпидемии: улицы, заваленные разлагающимися трупами, реки трупов высотой в два человеческих роста, нескончаемые вереницы носилок, тянущиеся к пылающим на окраинах полисов погребальным кострам. Каждый город страдал от нашествия насекомых, крыс, котов, волков – всех вредителей не перечислишь. На Континенте человека встречал и не отпускал запах разлагающейся плоти – куда бы тот ни направился.

А вот Сайпур, будучи колонией, на которую изливалось совсем немного божественных милостей, оказался лучше подготовлен к эпидемии – ведь сайпурцы знали толк в обычной, не чудесной медицине и санитарии. Заболевших помещали в карантин, а когда солдаты возвращались домой, их тоже моментально помещали в карантин, что в тот период вызывало большое недовольство сайпурцев. Так или иначе, хотя Чумные года стали тяжелым временем и для Сайпура, страна потеряла в этой внезапной мощной вспышке эпидемий не более десяти тысяч жителей.

Самодостаточность Сайпура помогла ему и в том, что касается развития технологий. Все 867 лет зависимости Сайпур вынужден был поставлять на Континент товары и продукты, которые производил безо всякой божественной помощи. (Вопрос, почему Божествам вообще понадобился сайпурский импорт, хотя они могли сами производить все необходимое чудесным способом, остается дискуссионным и пользуется печальной известностью среди сайпурских ученых.) Угроза, подталкивавшая сайпурцев к развитию техники, неожиданно исчезла, и Сайпур обнаружил, что сидит на золотой жиле, – причем все плоды трудов его жителей теперь принадлежат им. Результатом стала феноменальная по темпам технологическая революция. Сама Валлайша Тинадеши, традиционно считающаяся известнейшей из великих инженеров того времени, перед тем как исчезнуть в Вуртьястане, говорила, что в эти двадцать лет «можно было кинуть камнем в окно в Галадеше и попасть сразу в четырех гениев». (Кстати, любопытно отметить, что сам кадж был естествоиспытателем-любителем и в своем имении ставил опыты.)

В отличие от Сайпура, Континент – обуреваемый чумой, страдающий от голода – становился все более беспомощным. В отсутствие единой власти полисы погрязли во внутренних конфликтах. Короли-бандиты появлялись как грибы после дождя. Сайпурские солдаты, отправляясь домой, приносили с собой вести о случаях каннибализма, пытках, рабстве, групповых изнасилованиях. Люди, которые раньше были светилами для всего мира, чуть ли не в мгновение ока принялись совершать чудовищные, варварские дикости.

Только что сформированному сайпурскому парламенту показалось совершенно логичным – хоть и крайне неприятным – решение: Сайпур, столь долго пребывавший в статусе подчиненного государства, должен вмешаться во внутренние дела Континента и навести там порядок. Необходима новая интервенция – на этот раз не военная, а мирная. Континент нуждается в восстановлении.

Но я не уверен, что они поняли, с чем имеют дело. Ибо у Континента – несмотря на Миг, Чумные года и долгие годы раздробленности и бандитизма – долгая память. Долгая и горькая.

Они помнят, чем они были раньше, и сознают, сколь многое утратили.

Д. Ефрем Панъюй. Нежданная гегемония

Опасная честность

По крышам стекает тусклый утренний свет. Шара щурится на небо, точнее, на закрывающие его стены Мирграда – интересно, где они начинаются и где кончаются? Потому что видит она только рассветное небо… А может, бриллиантовая россыпь звезд над розовеющим утренним солнцем – лишь игра воображения? Это же не солнце, напоминает она себе. И неба на самом деле не видно. Это мираж, созданный стенами. Ну или… впрочем, точно никто не знает, что это. А мирградским голубям не до таких сложностей: они просыпаются в гнездах, ерошат перья и, закладывая широкие виражи, спускаются на городские улицы.

Шара не боится. Она раз за разом повторяет это себе спокойным, уверенным голосом доктора.

Она никогда не думала о знании как о бремени. Но как же тяжело его носить в себе…

А тихий мягкий голосок в голове замечает: а чего ты хотела? Шара слишком долго провела в закрытом отделе министерской библиотеки и прекрасно знает, что в сайпурских школах преподают детям только одну версию истории – крайне неполную. Где пробел на пробеле. И все равно. Кошмар, который тебя преследовал всю жизнь, рвется в явь. Ты была права, да, к этому следовало подготовиться. Но что теперь делать-то?!

А еще ее изводит мысль о Складе. А там-то что ее ждет?! А еще больше ее изводит подозрение, что в Склад мог пробраться кто-то еще. Да, это технически невозможно. Но с ней только что разговаривало технически мертвое Божество, и ее личная концепция невозможного резко поменялась.

Шара берет со стола утреннюю газету и в сотый раз перечитывает репортаж об ужасных смертях прошлого вечера. Вот это два особо интересных абзаца:

«Воханнес Вотров выразил соболезнования родственникам слуг, погибших во время нападения на усадьбу. Тем не менее Вотров заявил, что не удивлен случившимся: „Вы только посмотрите, какая ныне принята риторика, – неудивительно, что некоторые граждане сочли, что насилие – единственный метод решения проблем. Им изо дня в день твердят, что предлагаемое движением „За Новый Мирград“ видение будущего города несет лишь разрушение и смерть, что мы – сборище лжецов и обманщиков. Не сомневаюсь, что эти люди полагали, что выступают защитниками общественной морали – и именно об этом я сожалею более всего“.

Отец Города Эрнст Уиклов, постоянный оппонент Вотрова и движения „За Новый Мирград“, решительно опроверг подобные заявления: „Попытки заработать политические дивиденды на страшной трагедии выглядят более чем отвратительно, – заявил он в интервью, данном спустя всего несколько часов после нападения. – Сейчас время траура и размышлений, кое-кому не стоит пытаться встать в позу обиженной добродетели“. Господин Воханнес был недоступен для комментариев».

В дверь стучат, Мулагеш просовывает в комнату голову:

– Я не хотела никого пускать, но одно исключение все же решила сделать – тут ваш мальчик.