Виноградник Ярраби - Дороти Иден

— Прекрасно, когда я ее нанимал. Но с тех пор вы не раз говорили, что вполне ею довольны. Разве я неправильно поступил?

— В данном случае правильно, — нехотя признала Юджиния.

— Тогда доверьтесь мне и в этом вопросе. Йелла — шлюха. Если она останется здесь, то будет неукоснительно каждый год приносить вам нового чудовищно безобразного младенца. Давайте теперь поговорим о чем-нибудь другом.

Юджиния прикусила губу:

— Ребенок показался мне совершенно прелестным.

— Ну что ж, это понятно. Мне нравится, когда женщины ахают над младенцами. Предпочтительно над своими собственными.

Она вспыхнула и опустила глаза. Гилберт невольно вспомнил, каким жарким огнем горели сегодня утром глаза миссис Джарвис. Он чувствовал, что ей хотелось его ударить. Его охватило почти нестерпимое возбуждение, и он нарочно продолжал еще громче кричать — только чтобы поддержать огонь, которым пылало лицо Молли.

Юджиния же была нежным созданием, которое тотчас замкнулось в себе. Он с сожалением подумал, что вряд ли ее объятия сегодняшней ночью станут горячее, чем обычно. А ведь как хорошо было бы окончить ссору таким образом.

Ссору? Ну какая же это ссора… хотя когда он вошел некоторое время спустя в спальню, то заметил, что жена торопливо утирает следы слез.

— Милочка! Надеюсь, вы не проливаете попусту слезы из-за этой никчемной шлюхи?!

— Н-нет.

— Тогда в чем же дело?

Вынужденная отвечать, ибо он взял ее рукой под подбородок и заставил смотреть на себя, Юджиния ответила со свойственным ей мягким достоинством:

— Признаюсь, я думала о Личфилд Коурт и о том, как там всегда зелено летом. Мы с сестрами кормили птиц, прилетавших к нам в сад. Их было такое множество — зяблики, корольки, малиновки, дрозды. Одна малиновка садилась мне прямо на палец. Она прилетала из года в год.

— Неужели одна и та же? — спросил Гилберт, стараясь попасть ей в тон.

— Может, и нет, но мне так казалось. Гилберт, вы никогда не спрашивали, счастлива ли я здесь…

Эта внезапная эмоциональная вспышка его поразила.

— Но я уверен, что вы счастливы!

— Вот видите, вы говорите таким тоном, будто иначе и быть не может. Неужели вы думаете, что я за несколько недель полюблю эту заброшенную пустыню?

Пустыня! Разве это слово приложимо к его любимому Ярраби? Ему-то место казалось изумительно красивым, и он был удивлен, что жена так не считает. Террасы его виноградника со зреющими на лозах тяжелыми кистями ягод, его замечательный дом, обширные, свободные, бескрайние просторы, всегда освещенные солнцем, — а она тоскует по дождям и туманам Англии!

Конечно, Юджиния скучала по своим родителям, своей старой няне и своим сестренкам, с которыми так приятно было поболтать. Не будь он так занят, он бы это заметил. Ему следовало обратить на это внимание и понять, что рано ожидать от нее такого же восторга по поводу приближения сбора винограда, какой испытывает он сам. Но в будущем году она будет поглощена всем этим не меньше его — в этом Гилберт был совершенно уверен.

Он очень ласково обнял ее, поцеловал разрумянившиеся щеки и лоб и начал говорить терпеливым нежным голосом, одновременно расстегивая сотню крошечных пуговок, стягивающих ее лиф и плохо поддающихся его неловким пальцам.

И в конечном итоге он оказался прав — это был прекрасный способ разрешения ссоры, ибо она прижималась к нему, настойчиво восклицая:

— Гилберт, пусть у нас будет ребенок! Подарите мне ребенка!

Когда полусонный Гилберт откинулся на подушку, он похвалил себя за терпение и ласковую осторожность. Наконец-то дела пошли лучше, хотя он не обманывал себя и не принимал ее эмоциональную вспышку за проявление страсти. Юджиния ударилась в сантименты после того, как подержала в руках того безобразного младенца, метиса. В этом, опасался Гилберт, все дело. Все-таки это был шаг в правильном направлении.

Молли Джарвис, вышедшая из дома потому, что ей не спалось, увидела, как свет в спальне верхнего этажа погас. Она покрепче стянула на груди халат, говоря себе, что не имеет права находиться в том месте, откуда ей видна спальня хозяина. Она не собиралась следить за происходящим там, но что делать, если окно спальни оказалось единственным освещенным окном во всем доме? Когда этот единственный огонек потух, впечатление было такое, словно луна спряталась за тучку, оставив ночной мир в полной тьме.

Она тоже была расстроена увольнением Йеллы, хотя достаточно долго прожила в этой стране, чтобы понять, чем руководствовался мистер Мэссинхэм. Он хотел создать наилучшие условия жизни для своей жены. Ее необходимо по возможности ограждать от суровой действительности. Она должна оставаться английской леди. И вот сейчас она там, наверху, в его нежных объятиях. Интересно, каково это, подумала про себя Молли, ощутив невольную дрожь. Она никогда не забудет, сколь великолепное зрелище являл собой сегодня утром мистер Мэссинхэм, когда стоял в кухне, широко расставив ноги, и с пылающими глазами орал на нее за то, что она впустила в дом несчастного безобидного ссыльного.

Молли чувствовала, что его гнев наполовину притворный. Хозяин кричал, чтобы заставить ее посмотреть ему в лицо.

Если бы он только знал, скольких усилий стоило ей не смотреть на него все время! Она, бывало, не сводила с него глаз, когда он шел по двору, восхищаясь его широкими плечами, его узкими бедрами и уверенной важной походкой. Она боялась, что в один прекрасный день он прочитает в ее глазах чувства, которые она к нему испытывает.

Она так долго подавляла в себе естественные живые желания! Когда родится ребенок, станет легче: она сможет изливать все свои эмоции на него.

Никогда она не должна позволять вести себя так, чтобы оказаться вынужденной покинуть Ярраби. Для нее эта земля все равно что райские кущи. Она всем сердцем любила бескрайнее небо и грандиозные просторы. Ветер, шумящий в эвкалиптовых деревьях, одинокие голоса ворон и чибисов, слепящий свет над искореженной засухой землей — все это означало для Молли свободу. Терять ее она не собиралась.

И все-таки ей бы хотелось, чтобы в эти жаркие ночи не было так безумно трудно погрузиться в сон.

Утром Гилберт самолично отвез Йеллу и ее ребенка в Парраматту. Он ехал в двуколке быстрой рысью; Йелла испуганно забилась в дальний угол экипажа, прижимая к себе девочку. Ей казалось, что их закружило в одном из тех внезапных вихрей пыли и листьев, которые туземцы называют вилли-вилли.

В середине дня Гилберт вернулся и громко позвал Юджинию:

— Где вы, моя милая? — Голос его был слышен во всем доме.