Елизавета I - Эвелин Энтони

Через два дня он был официально представлен ко двору в Холируде, и обрадованному Леноксу стало ясно, что его сын вот-вот станет новым королём Шотландии. Другие, например Муррей и Рутвен, наблюдали за развитием романа королевы с подозрением и возмущением. По сути дела, это Мария Стюарт ухаживала за своим возлюбленным, а не наоборот. Её слепая страсть к Дарнли раздражала ревнивых шотландских лордов, которые не видели ничего достойного восхищения в его английских манерах и роскошных нарядах; их сыновья мужественнее, сильнее, в них куда больше шотландского, чем в этом долговязом бледном юнце с его притворством и жеманными выкрутасами. Также их раздражало то, что он оказался недурным наездником и атлетом; возбуждённый успехом и очевидными знаками внимания Марии, он пока что не нуждался для поднятия духа в пьянстве и дебоширстве. Он одержал такую лёгкую победу, что красота и обаяние добычи поначалу его ошеломили; он старался показать себя с лучшей стороны, особенно тем, кто так желал найти в нём какие-то недостатки, что касается Марии Стюарт, то ей он казался состоявшим из одних достоинств.

Но скоро ненасытная похоть внушила Дарнли мечты обладать ею физически, так что ни о чём другом он уже не мог думать, а невинность Марии возбудила в нём тщеславное желание пробудить в ней дремавшую ранее страсть. Скрывавшаяся за изысканной внешностью низость натуры сделала его одержимым идеей полностью подчинить себе свою кузину; в нём вспыхнули амбиции, которые, как он считал, могли воплотиться в жизнь лишь при отсутствии помех с чьей-либо стороны и её безоговорочном подчинении.

С нею он действовал умно, стараясь казаться на первых порах нежным и изысканным; он испытывал извращённое удовольствие от того, что поступал вопреки своим наклонностям до того времени, когда он будет вправе использовать её как заблагорассудится. Глядя на её безрассудную страсть к себе, он распускал хвост, как павлин. К тому времени, когда самоуверенность лишила его осторожности, Мария была уже настолько ослеплена любовью, что ничего не замечала.

В душе она всегда жила чувствами, хотя эти чувства сдерживались необходимостью и дисциплиной, которая всегда требовалась от принцессы королевских кровей. Люди, подобные Летингтону и её дядьям Гизам, были способны обуздывать её темперамент и смирять её гордость лишь до тех пор, пока её страсти спали. Теперь Дарнли их пробудил; она настаивала на том, чтобы брак между ними был заключён как можно скорее, и Рутвен отпускал ядовитые насмешки о её похотливости. И хотя со стороны Марии здесь наличествовала истинная любовь, отношения между ними начали носить всё более нескромный характер, что оскорбляло даже Летингтона, который любил королеву и возлагал на её брак такие надежды.

К лету далеко идущие амбиции Дарнли стали очевидны всем, кроме Марии. Он так раздулся от самомнения, что начал оскорблять её лордов, причём особое наслаждение ему доставляло задирать того, кто был к этому особенно чувствителен — лорда Джеймса, чья неприязнь к сестре ещё больше усилилась при виде заносчивости и притворства её будущего мужа. Он фамильярничал с её неприступными фрейлинами, чтобы насладиться зрелищем того, как они смущаются за госпожу.

Порой королева видела, как он, залпом осушив стакан вина, разваливается в кресле, а на его раскрасневшемся лице появляется какое-то неприятное выражение. Однако она извиняла это его юностью — ведь ему всего девятнадцать и он, видимо, тоскует по родине, а если у него немного закружилась голова, то винить в этом она должна себя, а не Дарнли.

Как только она почувствовала, что ей чинят препятствия, гордость заставила её настаивать на браке с упрямством, которым так славились Стюарты. Она нашла человека, которого любит и в жилах которого течёт королевская кровь, родовитость и воспитание делают его вполне достойным её руки. Те, кто пытались отговорить её от брака или очернить Дарнли в её глазах, казались ей людьми, которые пытаются помешать её счастью.

Первым среди её друзей жертвой этих подозрений пал Летингтон. Он теперь горько каялся в том, что привлёк внимание королевы к Дарнли, и в отчаянии едва не рвал на себе волосы, когда ему стало ясно: Мария неспособна распознать свою ошибку и исправить её, пока ещё есть возможность.

Даже если бы кто-нибудь из приверженцев реформистской церкви и был готов согласиться с этим браком, то Дарнли сам оттолкнул их от себя, даже самых терпимых, всячески выставляя напоказ своё католичество и подстрекая королеву последовать своему примеру. Как писал Елизавете английский посол Рандольф, лорд Дарнли нажил себе столько врагов, что Мария, возможно, ещё будет вынуждена отказаться от своих намерений, и в этот самый момент Елизавета приказала Дарнли и лорду Леноксу вернуться в Англию под страхом своей немилости.

Как будто лишь сейчас разгадав замысел Марин, Елизавета написала ей личное письмо, рассчитанное на то, чтобы вызвать раздражение даже у самого кроткого адресата; в нём она требовала у шотландской королевы воздержаться от вступления в брак со своим подданным без её на то разрешения и сообщала, что граф Лестер готов незамедлительно отправиться в Шотландию и представиться ей. В ответ Мария Стюарт провозгласила Дарнли королём Шотландии и обвенчалась с ним в часовне Холируда 29 июля. Не прошло и полугода, как чувства негодования, тревоги и ревности, которые тлели в сердце лорда Джеймса и его сторонников-протестантов — могущественного герцога Арджилла, графа Ротса, лордов Гленкерна и Бойда и многих других, благодаря поведению Дарнли вылились в открытый мятеж. После того как они утратили всякое влияние при дворе королевы Марии, им ничего не оставалось, как свергнуть своего врага силой и принудить королеву дать им гарантии терпимости к их вере, которые всегда были условием того, что она царствовала, а они оказывали ей поддержку.

При дворе их больше не принимали; их советы игнорировались, а новый король грозился конфисковать их земли. А королева, которая так искусно ими управляла в те времена, когда у её сводного брата было меньше оснований жаловаться на притеснения, теперь в беседе с ним, изобиловавшей взаимными обвинениями и упрёками, дала себе волю. Она никогда не любила Муррея, а теперь, когда он и его друзья вмешивались в её дела и порицали её мужа, сочла себя достаточно сильной, чтобы продемонстрировать ему свою неприязнь открыто. Во многом её горячность объяснялась тем, что у её брака по страстной любви появились пугающие, даже отталкивающие стороны, и она не решалась признаться в этом даже самой себе.

Расставаясь с лордом Джеймсом, она повелела ему повиноваться себе как государыне, заявив, что в противном случае будет считать себя свободной от обязанности относиться к нему как к брату. Следующей весной Джеймс вместе с Арджиллом и многими другими лордами-протестантами собрал войско и ответил на приказание Марии подчиниться отказом.

В ответ на это королева вернула из ссылки лорда Босуэлла и собрала армию, командовать которой поручила ему. Подстрекаемая Босуэллом, которому не терпелось отомстить за себя и Марии, и своим противникам, а также Дарнли, который в происходящем увидел посланный самим Богом предлог пуститься во все тяжкие по отношению и к королеве, и к стране, Мария объявила своего брата и его сторонников изменниками, провозгласила их вне закона и приказала своей армии вступить с ними в бой.

В Англии этим летом погода была просто замечательной. Проснувшись в своей опочивальне в Виндзорском замке, Елизавета знала: впереди у неё череда чудесных тёплых дней, полных мира и спокойствия, а её процветающее королевство, где царит железный порядок, казалось, нежится под лучами благодатного солнца. Она развлекалась, читая донесения о войне и смуте в Шотландии Сесилу, который сидел с ней на террасе замка, выходящей на город.

Они упивались успехом своего замысла как два любовника, заворожённые тем, что у них есть общая тайна; они понимали друг друга с полуслова и почти одинаково мыслили, их взаимопонимание стало практически абсолютным. Сесилу её таланты казались почти сверхчеловеческими; он начисто забыл о том, что некогда не доверял ей или боялся её женских слабостей. Работа поглощала его целиком, но его работа и отношения с Елизаветой были неразрывно связаны; он уже не мог представить себя беседующим с другим государем. Даже мысль о том, что в Англии может появиться король, внушала ему отвращение, хотя в принципе он считал, что женщины не должны править государством. Для Сесила Елизавета стояла выше всяких правил. Его преданность ей была сильней любой плотской любви. Королева вселяла в него бодрость, в буквальном смысле слова возвышая его в собственных глазах тем, что оказывала ему такое доверие, и их дружеское общение доставляло ему истинное наслаждение. Она могла мучить его, льстить ему, смущать его или проделывать с ним всё это разом, но при этом он чувствовал, что благодаря его заслугам она отвела ему в своём сердце особое, исключительное место. Жена Сесила как-то сказала, что королева отняла его у неё целиком и полностью, что было бы не под силу никакой любовнице. После этого он не разговаривал с женой целую неделю, даже после того, как она извинилась.